Он попытался нелепо взмахнуть удерживаемыми руками, но это, конечно, было невозможно в таком положении.

- Хватит ломать комедию! - против воли раздраженно протянул Брюс, оглядывая бешеные глаза: делирий на ногах? Они не были достаточно знакомы, чтобы он мог разбираться в этом, но тот приступ - пять чертовых часов потного танца в спальне, кому расскажешь - не поверят - был определенно не для подобной ситуации.

Джокер снова заныл - смеялся.

Брюс поколебался, но подался ближе, судорожно соображая.

Поднять придурка на руки, оттащить Альфреду, привести в пристойный вид - но это слабость? Это эгоизм, а не альтруизм, это похоть, грязь, мерзостная зависимость?

Его пронзила острая жалость, и теперь он не мог повернуться спиной.

Конечно же, они были достаточно знакомы - это полуприступ, время Джокера-слабака и особо унылых, глупых шуток и самых необдуманных и жестоких поступков; время, когда он, мрачный, прекращает есть и только держится поближе к унитазам, потому что его тошнит, тошнит и тошнит без остановки.

Теперь он мог себе представить хотя бы примерный образ его действия - все лучшее - карнавалу, пусть жуткому, но выступлению, даже если потом ему в похмелье трястись по углам гримерок-подворотен - и странно, что этого важного опыта оказалась возможно достичь в те несколько странных месяцев, непозволительно для них мирных.

Собственные энциклопедические знания о единственном представителе рода Клоунов, почерпнутые в период после комы, когда Джокер был в полной его власти, поразили Брюса.

Он и не знал, что так внимательно наблюдает; можно было заметить, обратившись к тому времени: он продирал глаза и шел в медотсек, чтобы угрюмо следить, озабоченный своими собственными опасениями - вполне объяснимыми, учитывая уныние, в котором пребывает человек у койки зачарованного непроглядным сном - изображая полное равнодушие, знал, между тем, о каждом его движении в то время, умело читал с изуродованного лица про его скуку, внезапные озарения, глубокие размышления, плохие воспоминания, злобу или печаль…

Мечтал увидеть, как он выгибается, воспаленный, мечтал протянуть ему руку, сатанея от своей нетерпеливой одержимости - хотя болезнь и темнота, удивительно, но лишили его огня - и что с ним происходит, хотелось бы знать? Хотя бы ненадолго остановиться и подумать - но нет, его несет, свищет ветер нижайшей похоти, заглушает здравый смысл.

Эгоизм, верно, и он хотел всего этого? Он не знал, только одно было точно ясно: он не хотел бы, чтобы чертов клоун исчез - снова в пасти ненормального сна, или в… темноте смерти, невозвратимый…

Неожиданно его подхватила черная ненависть, и хуже всего было то, что он знал, откуда она: властность, нетерпимость, ненасытность, нужда подчинить, переломать, лишить воли.

- Бэтмен. Наш… - злобно позвал его Джокер, и ветер, гремя оконными створками, унес окончание фразы.

Наш договор или наш союз. Наш дипломированный насмешник? Наш канат или…

Брюс плюнул на все, чувствуя, как его собственная досада мелка, попытался поднять с ним на ноги.

- Джокер?

- Наш спаситель. Ты им нужен только чтобы ломать тебя, - страстно зашептал Джокер, но было понятно, что это лживая, отрепетированная речь: яркая блесна, чтобы приманивать героев. - Хватит, очнись… Давай-давай… Они все, - он обвел взглядом горящие за пределами логова окна офисов, работающих круглые сутки, - предадут тебя.

Неожиданный приступ говорливости, да еще такой лживой, надо было обдумать.

- Прекрати, - жестко сказал Брюс, понимая следом, что каменная стена, которой он себя обнес, низковата.

Джокер комично затряс головой в непритязательном жесте отрицания.

Грязные волосы, влажные от пота, прилипли к гриму; опустились костистые плечи; слюна текла, неостановимая, на ледяном ветру, все еще хлещущим комнату с улицы, доламывая корку кривых губ.

- А если я не прекращу, мм? - не поднимая глаз, просмеялся псих. - Что ты мне сделаешь?

Кривое зеркало снова копирует его жесты.

- Заткнись…

- Дряхлым и потасканным, вот каким ты будешь к рассвету, - продолжил неугомонный псих, и неровно расчертил неповоротливым от пут пальцем в воздухе произвольный квадрат. - Поползешь в свое логово, подбросишь себя вниз головой, как Повешенный… будешь… будешь…

- Джокер? - встревожился Брюс, весь тупой монолог терпеливо ожидающий перехода к насущным проблемам. - Что происходит?

- И будешь мертв, мм? Ты хочешь этого?

Он выглядел сейчас куда безумнее Нэштона. Куда более жалким..

И Брюс сцепил зубы.

- Поднимайся. Я помогу тебе, - повторился он, но как иначе: это было то, чего он желал.

Джокер не обратил на него внимания.

Ветер принес крупный, легкий снег, тающий на подлетах, на черных плечах, на фиолетовых; скрежет стал сильнее, ватно скрытый чем-то - шумом кровотока, гулом черного, пролегающего под ними города? Остатками рассудка, поглощенного соприкосновением с этой цветной чумой?

Он вдруг захотел спросить об этом странном звуке вслух - но ответить тут ему было некому.

- Не хочу я подниматься. Зачем? Зачем мне это? - почти по-детски зашептал сумасшедший, отвергнутый и униженный.

Потерявший бдительность Брюс бессознательно усмехнулся, купленный этими проявлениями слабости.

- Вставай, полудурок.

Джокер снова захохотал, хрипя в унисон странному шуршанию. В его голове? Это все существует только в его сознании? Брюс почти понял что-то, о чем кричал его инстинкт - он окончательно свихнулся? Или это сон? Сколько он уже не спал, не желая видеть кошмаров, обильно вызванных - чего скрывать? - нарушенным обещанием, так часто выдаваемым им этому человеку, этому роковому соглашению?

Нарушенное обещание - почти предательство? Почему почти, предательство.. Выкинуть его так просто, даром, что в забытье оскорбленной праведности - не понять его снова, и позабыть, переломать, тронуть то самое, самое тонкое место..

Те моменты, когда он сам равнодушно пожирал, якобы справедливый, наконец вызвали у него тошноту; и он с искуплением принимал те сожаления, которыми в благих порывах оборачивались гадкие самолюбивые философствования, в рамках которых почти с удовольствием представлялось насилие толпы над Джеком, и с удовольствием уж точно сам наслаждался пусть непрочной, но властью над ним.

Подчинить его было ценно, потому что он был виновен, потому что был непокорен? Пытаться управлять им значило быть от него зависимым, и как он не понимал этого раньше? Но если так.. Если даже такой человек, как Джокер, мог склониться, пускай и ради каких-то неясных злодейских целей, то новый шаг навстречу может что-то изменить?

И он вдруг подумал, что то, что так долго олицетворялось его собственным подставленным для этой хрупкой дряни плечом, вдруг обернулось - в негативе подлым тычком, в недостижимом идеале…

Плечом, на которое ему хотелось и было необходимо опереться.

Тяжело набирая воздух в легкие, он застыл в чертовом упоре лежа над полудурком, и уже разомкнул было губы, чтобы хоть что-то сказать, прорвать неестественное оцепенение тела…

Джокер издал что-то среднее между рыком гнева и довольным урчанием, и припал к нагруднику ртом - три сантиметра ниже и правее бэт-знака разлилась слюна с языка идеального проводника зла.

- Джокер?!

Злодей захихикал, грязно водя растресканными губами по титановой вставке - Брюс поспешил отстранить его, но ему это, очевидно, не понравилось: он продолжал ластиться, щурить глаза, кривить Улыбку - большой злобный кот, не человек - просто животное.

Не только он сам скатывался в темноту пограничья - морока, колдовского состояния, места между светом и тенями, между рассудком и безумием.

- Прекрати! - не выдержал Бэтмен и уцепился за твердую грань клоунской челюсти, пачкаясь о белила и красноту у губ, оттягивая психа от своей груди. - Черт, правда, прекрати.

- Ты же не будешь бить лежачего, мм? Такой благородный рыцарь! - заиздевался не-Джек, но эффект это беспомощное кривляние производило обратный: невозможные поцелуи, горячие сожаления, полумрак библиотеки.