Девушка снова глубоко вздохнула, отложив тетрадь, и задумчиво посмотрела в окно на темно-синее звездное небо. Это было удивительно и странно, что, несмотря на отсутствие прямых обращений, казалось, что все записи дневника были адресованы их матери. Темари была уверена со слов Канкуро, да и по собственным воспоминаниям, что Четвертый Кадзекагэ никогда не был без памяти влюблен в свою жену, однако это постоянное ненавязчивое упоминание о ней наводило на мысль, что она все же многое значила для него, и это было странно.

Темари не помнила маму. Сознательных воспоминаний не было совершенно, однако ее образ, сотканный из призрачных, едва уловимых частичек: мягкие руки, нежный голос и смесь таких домашних запахов выпечки и травяного чая – она старательно пыталась сохранить в памяти. Мучительно боясь за переживаниями и насущными проблемами забыть её совсем, держала в тумбочке с десяток старых фотографий и даже иногда заставляла рассказывать сопротивлявшегося Канкуро, который помнил гораздо больше.

Взгляд глаз цвета морской волны вернулся к постаревшим страницам. Девятнадцатое января. Восемнадцать лет назад. Обрывочные записи по несколько строк, выполненные неверной рукой.

«Она умерла. До сих пор не верится. Я был уверен, что этого не произойдет, я был уверен, что предостережения Чиё совершенно безосновательны. Этого не должно было случиться».

«Мальчик все время кричит. От его крика скоро лопнут все стёкла. Прошло уже шесть часов, его не смог унять даже Яшамару. Он слишком маленький и жалкий, страшно к нему прикасаться».

«Канкуро не спал всю ночь. Утром пришёл ко мне в кабинет, бледный и заплаканный. Похоже, ему рассказал Яшамару. Тем лучше, я бы не смог. Не сейчас. Хорошо, что Темари ничего не понимает».

«Сасори ушёл из деревни. Наконец-то. Скатертью дорога, видеть его больше не могу».

«Нашел её последнее письмо. Трижды принимался читать. Не могу. Нет сил».

Дрожащие пальцы девушки развернули небольшой состарившийся листок, вложенный между страницами дневника и выпавший ей на колени. Почерк был незнакомым, красивым и изящным, с округлыми, тщательно выписанными знаками. Темари нервно сглотнула, пытаясь побороть волнение, и пробежала глазами письмо.

«Яшамару: Отото, заклинаю тебя, береги моих детей.

Канкуро: Ты старший, будь сильным, защищай сестру и не оставляй брата, ты нужен им.

Темари: Моя девочка, не выходи замуж за честолюбивого человека.

Гааре: Прости, что не смогла спасти тебя, но я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.

Мужу: Надеюсь, что хотя бы в последнюю минуту я смогу простить тебя.

Сасори: Спасибо тебе за всё».

Последняя запись, сделанная Четвертым Кадзекагэ девятнадцатого января, гласила:

«Я всё похороню. Всё, что связано с этим. Всё до последней детали. Вместе с ней».

Канкуро по обыкновению ввалился в комнату сестры без стука, застав её сидящей на кровати и сжимающей дрожащими пальчиками какой-то листок. Он никогда не видел её в таком состоянии: на его памяти Темари и плакала-то всего раза два, но даже тогда это были скорее слёзы злости, обиды и ярости. Сейчас же девушку трясло мелкой дрожью, она судорожно пыталась сдержать истерику, закусив ладонь зубами. Кукольник метнулся к ней и сел рядом, покрепче обняв за плечи.

- Что? Что?! – Канкуро чуть встряхнул её, заглядывая в расширенные зрачки. – Опять этот придурок Нара? Он что, тебя обидел? Всё, он точно труп! Что он тебе там написал?

- Шикамару ни при чем, – проговорила она сбивчивым шепотом. – Я прочитала его дневник. И там… мамино… мамино письмо… – дрожащими пальцами девушка протянула ему листок.

- Вот ведь гад! – возмутился брат, пробежав глазами строки. – Даже не дал прочитать ни нам, ни Гааре… – голос кукольника предательски дрогнул, выдавая волнение, глаза на мгновение удивленно расширились, а свободная ладонь сжалась в кулак.

- Тут ещё, – восстанавливая дыхание и постепенно успокаиваясь, проговорила сестра, судорожно перелистывая страницы, ища нужную запись. – Вот, взгляни. Когда Яшамару погиб, это была вовсе не случайность, как нам говорили. Он, видимо, пытался убить Гаару и этим его спровоцировал. Он что-то рассказал ему, какую-то выдуманную отцом историю. Это была проверка?.. – полувопросительно произнесла она, пока Канкуро вчитывался в запись. – Я не понимаю, я совсем ничего не понимаю! – Темари вскочила с кровати и принялась мерить шагами комнату. – Получается, нам никогда не говорили всю правду. Нам врали в глаза, нам и Гааре. Кто теперь знает, что Яшамару наговорил ему тогда?! Гаара сам ни за что не расскажет!

- Остынь, Тем. То, что наш отец – мразь и подонок, уже давно никого не удивляет, – проскрежетал зубами кукольник, брезгливо покосившись на лежавший на кровати дневник. – Яшамару, пожалуй, стал неприятным открытием, но он уже давно мертв. Гаара пережил это, нет необходимости…

- А вдруг не пережил? Вдруг дядя ему что-нибудь такое сказал о маме, что он до сих пор мучается? – возмущалась сестра.

- В любом случае, без Гаары мы об этом не узнаем, – постарался вернуть Темари в конструктивное русло Канкуро. – Ещё что-то полезное есть? – задумчиво проговорил он, без особого энтузиазма пролистывая тетрадь.

- Да. – Темари остановилась, словно вспомнив что-то. – Мне кажется, я знаю, где ключ от печати Гаары, – негромко проговорила девушка, указав пальцем на последнюю запись от девятнадцатого января.

- Хорошо, что я ещё не успел сдать садовый инвентарь, – ответил Канкуро, прочитав указанную фразу.

- Ты же не собираешься?.. – выдохнула Темари.

- Ну, из меня уже заправский получился расхититель гробниц, – он натянуто усмехнулся, не окончив предложение.

- Мы должны посоветоваться с Гаарой, мы не можем принимать такие решения без него, – заняла оборону сестра.

- Хочу напомнить, что в случае с могилой отца, разрешение Гаары тебе не требовалось. К тому же, он вряд ли на это пойдёт, – задумчиво произнес кукольник. – И я его в чем-то понимаю. Мы должны сделать это втайне от него. Ради его же блага. Расскажем по факту. И не вздумай писать об этом что-то своему хахалю! Это наше семейное дело! – возмущённо бросил Канкуро, скользнув взглядом по неоконченному письму у неё на столе.

- Можно подумать я собиралась! – фыркнула в ответ сестра. – И вообще, мне кажется, мы уже обсудили наши с Шикамару отношения и закрыли этот вопрос.

- А мне кажется, что в процессе этого обсуждения я ясно дал понять, что я по-прежнему против. Пойду сообщу Баки и Юуре, чтобы завтра на рассвете были готовы. – Марионеточник поднялся с кровати и, нерешительно сжав ладонью плечо Темари, направился к двери.

- Кан, – окликнула она, когда он уже почти вышел. – Ты никогда не говорил мне, что Акасуна-но-Сасори как-то связан с нашей семьей. Связан настолько, что мама упомянула его в своем последнем письме, а у отца остался ключ от его мастерской, – девушка протянула кукольнику небольшой ключ на тонкой бечевке, найденный между страницами дневника.

- Я мало что об этом помню, – ушёл от ответа Канкуро, застыв на пороге, затем немного поколебался и взял с её ладони ключ. – Но ты права, я проверю, пожалуй.

Кукольник захлопнул дверь и прислонился спиной к стене коридора. Он солгал и прекрасно знал, что Темари это поняла.

Канкуро не спеша брёл по ночным улицам Суны. Прохладный ночной воздух, пропитанный мелкими золотистыми песчинками, ласково обдувал отчаянно горевшие под слоем ритуальной краски щеки. В такой поздний час на улице не было ни души, лишь изредка цепкий взгляд кукольника улавливал фигуры патрульных шиноби, растворявшиеся в слабом свете фонарей, тонувшие в расплывчатых силуэтах округлых зданий.

Ноги шли будто сами, он словно на автопилоте вспоминал дорогу, которой ходил много лет назад. В памяти всплывали не столько мысли, сколько смутные ощущения, больше похожие на цветные сны или образы из детских сказок. Тепло маминой руки в его маленькой ладошке, сладкий привкус его любимых орешков в карамели, которые она непременно покупала ему по дороге, щекочущее чувство предвкушения чего-то интересного и захватывающего. Почему-то вспомнилось, как он считал вывески на магазинах и мастерских, определяя по ним, долго ли еще идти до места назначения. За восемнадцать лет почти все они сменились, а те, что остались на своих местах, выцвели под лучами палящего пустынного солнца, потрескались и совсем обветшали. Так же, как и его воспоминания.