— Эти упражнения такие утомительные, — закончив бег, он тут же уселся на скамейку, восстанавливая силы, и закрыл глаза, пред которыми тут же возник до боли знакомый образ, исказивший обычную улыбку странной болезненной горечью.
— Сколько раз повторять: не сиди после бега, — Людвиг, возмущенно уперев руки в бока, навис над Варгасом — он выглядел смущенным и растерянным, но пытался казаться суровым. — Походи, подыши.
Он своим примером живо показал, как нужно это делать: прошел перед Феличиано туда и обратно, поднимая руки на глубокий вдох и опуская — на резкий выдох. Повторив процедуру несколько раз, Людвиг взглянул на Феличиано — тот вяло шевелил руками, изображая бурную деятельность. Он еще раз глубоко вдохнул, пытаясь как-то здраво оценить ситуацию: его ученик — по жизни, конечно, тот еще растяпа — на последних тренировках только ухудшил свои и без того далекие от идеала результаты. Вел себя он при этом крайне странно, то улыбаясь, как обычно, то резко изменяясь в лице до неожиданной серьезности, которую Людвиг не ожидал увидеть на его детском личике. Причины таких метаморфоз он не наблюдал, но справедливо полагал, что уж он-то, скромный учитель, желающий ребенку только добра, точно ни в чем таком не повинен, а потому и их занятия от этого страдать тоже не должны. Если только не принимать во внимание странные порывы Феличиано иногда обнимать его, говорить что-то весьма двусмысленное и бросать полные искренних чувств улыбки, которые трактовать иначе, как привязанность, Мюллер отказывался. Здраво оценивать ситуацию не получалось: Людвиг постоянно краснел, размышляя об этом, даже наедине с собой и все чаще порывался сходить в библиотеку за подходящей к случаю литературой.
— Теперь отжимания, — поймав себя на беззастенчивом разглядывании влажного от пота лица Феличиано, Мюллер резко отвернулся от него, направившись в ту часть зала, где они обычно выполняли отжимания, подтягивания и упражнения на пресс. — Сколько сможешь, не на результат, — он подождал, пока Феличиано примет необходимую позицию, избегая на него смотреть. — Минута пошла, — щелкнула кнопка секундомера, и Варгас попытался выполнить упражнение.
Первая попытка не увенчалась успехом, и он просто растянулся на полу, глупо улыбаясь. В следующий раз получилось немного лучше, Людвиг насчитал девять полных раз, хотя Феличиано пару раз не смог опуститься на уже дрожащих от напряжения руках немного ниже, чтобы прибавить к своему списку еще один. Поднявшись в третий раз, он смог отжаться еще четыре раза, и время его истекло. Услышав долгожданный сигнал, он безвольно упал на пол, пуская слюнку и демонстрируя тем самым свое окончательное измождение. Людвигу показалось даже, будто на какое-то время Варгас провалился в сон, потому что, открыв глаза и поднявшись с пола, тот крайне удивленно озирался по сторонам.
— Ты не стараешься, — разочарованно сообщил он, по-прежнему избегая взглядов на Феличиано.
— Я, — Людвиг даже о смущении забыл, расширенными глазами глядя на заговорившего сдавленным голосом Феличиано. — Я правда стараюсь. Просто…
Варгас опустил глаза в пол, прижимая руку к лицу, чтобы не видеть на себе странного взгляда Людвига. Он сглотнул, натянул на лицо глупую улыбочку и, протянув бессмысленную коронную фразу, воззрился на учителя Мюллера.
— Людвиг, Людвиг, что с тобой? — он шагнул вперед, резко сокращая разделявшее их небольшое расстояние, и снизу вверх с любопытством заглянул ему в глаза. — Может, сделаем перерыв? Я так устал, что не отказался бы от дополнительной порции пасты! Знаешь, мой братик, — губы дрогнули, маска стремительно начала таять, но Варгас, старательно игнорируя разоблачение, продолжал, — готовит самую лучшую пасту на свете! Я бы хотел, — он и не заметил, как в уголках глаз защипало, сообщая о скором окончательном крахе, — чтобы ты как-нибудь попробовал ее. Уверен, тебе бы понравилось. Хотя ты больше любишь картошку, а он, — пелена, застилавшая глаза, дрогнула, обжигая щеку первой робкой каплей, аккуратно скатившейся по щеке и исчезнувшей спустя несколько мгновений, — ненавидит ее. И твои любимые сосиски тоже. И, — по проложенному пути покатилась вторая, а затем третья капли, пока, наконец, из глаз не полился нескончаемый поток горячих слез, — тебя он тоже ненавидит… А я… Я! — задыхаясь, Феличиано и не думал вытирать лицо, проклиная себя только за то, что не сдержался перед Людвигом: он хотел, чтобы тот верил его непринужденной маске и не волновался зазря. — Я люблю его! Так люблю, как никого больше…
Сказав это, он замолчал, тихо всхлипывая, зажмурившись и сильно наклонив голову, так что слезы, не выдерживая собственной тяжести, срывались с ресниц прямо на пол, и их удары гулким эхом разносились по залу, неровные и частые, как биение сердца в груди Людвига. Мюллер не знал, что ему делать, не знал, как себя вести. Он успел несколько раз покраснеть и побледнеть, осмотреть весь зал в поисках какого-то намека, испугаться, ужаснуться, разочароваться, почувствовать странную сосущую пустоту в груди, возненавидеть свою невнимательность по отношению чуть ли не к единственному своему другу, пока, наконец, не вспомнил какой-то богом забытый фильм, где один из героев разрыдался перед другим так же, как сейчас это сделал Варгас.
Покраснев, Людвиг робко коснулся плеча Феличиано, притягивая его к себе и крепко сжимая в объятиях. Он чувствовал, как его майка постепенно становится влажной от слез. Странная мысль, которая сейчас настойчиво металась по его голове, заставляла волноваться еще больше: «Он может услышать биение моего сердца». Немного успокоившись от ровных невесомых поглаживаний, Феличиано позволил себе повиснуть у Людвига на шее, теперь уже только изредка всхлипывая и шмыгая носом, чем щекотал его шею, заставляя краснеть и ощутимо нервничать.
— Прости, — едва слышно выдохнул он на ухо Людвигу, отчего тот вздрогнул, теряя всякую уверенность в правильности своих действий и, что было значительно хуже, — контроль над собой, который он не терял практически никогда.
— Все в порядке, — кашлянув, чтобы придать голосу убедительности, ответил Людвиг. — Я рад, что ты… позволил мне узнать о твоих чувствах.
Он не видел, но явственно почувствовал, что Феличиано улыбнулся. Улыбнулся искренне и даже почти счастливо. Мюллер, окончательно разочаровавшись в себе, понял, что раньше он никогда не видел настоящей улыбки Феличиано, по крайней мере, такой, как сейчас — теплой, словно солнечный свет после затяжного дождя, сверкающей, будто радуга на закате дня, полностью доверяющей, как чувство, что одолевало Людвига при каждой встрече с Феличиано. Солнце, пригревшееся на его плече, больше всего на свете хотелось защитить от любых посягательств мрачных чувств. Наверное, поэтому он и не отпускал Варгаса, не разжимал объятий, закрыв глаза и наслаждаясь теплом, разливавшимся по телу, словно мед.
— Людвиг, пожалуйста, — неожиданно отстранившись, Феличиано смущенно отвел глаза, — помоги мне забыть его.
Сердце Людвига, пропустив два удара, забилось, словно сумасшедшее, он едва не задохнулся, во все глаза глядя на заплаканное лицо Феличиано. В его коньячных глазах до сих пор блестели слезы, но Варгас был серьезен. Позволив Людвигу увидеть себя настоящего, слабого и отчаявшегося, он понял, что совсем не боится его, не стесняется. Наоборот, он хотел, чтобы Людвиг прижал его к себе крепче, чтобы сказал что-то понимающе-успокаивающее, чтобы не отпускал от себя. Ему нравилось смущать «бесчувственного робота», нравилось осознавать, что единственным, кого Людвиг принял, как своего друга, был именно он. И почему-то хотелось сказать ему эти слова, чтобы удержать рядом, чтобы не пропасть, — это была его соломинка, хотя назвать учителя Мюллера подобным словом ни у кого бы язык не повернулся.
Он увидел его руку, протянутую сквозь толщу океана слез, в его груди затеплилась надежда и тело, что собиралось сдаться, с новой силой рвануло наверх. Феличиано все так же любил Ловино и все так же считал Людвига своим другом, но в тот момент, когда он ощутил на своем плече его робкую руку, что-то неуловимо изменилось. Кокон треснул.
