Особенно ему запомнился манул — дикий котище, выпучивший на странную парочку медные монеты янтарных глаз. Родериха больше привлекали птицы, но физическое превосходство Гила не подвергалось сомнению и сейчас демонстрировалось во всей своей красе. Они углублялись в территорию, пока, наконец, преодолев огромный загон для диких кабанов, не вышли к настоящим хищникам — львам. Простояв возле их загона минут с десять в немом восторге, Гилберт двинулся дальше и там столкнулся с чем-то воистину великолепным. Это была любовь с первого взгляда. Белоснежный зверь с красными глазами и редкими темными полосками на толстой шкуре, как будто тоже заинтересовавшись своим зрителем, подошел почти вплотную, насколько это позволяли ограждения. Сам Байльшмидт тоже невольно подался вперед, зачарованно глядя в кровавые глаза тигра-альбиноса. Когда через двадцать минут безмолвного созерцания друг друга, к одному из них вернулся дар речи, он, отвернувшись на секунду от животного, по-детски округлившимися блестящими глазками посмотрел на все еще удерживаемого одной рукой Родериха.

— Даже не проси, — отрезал тот.

— Ну…

— Нет! Мы не можем позволить себе такую… киску, — возмутился Эдельштайн, чем заслужил грозный рык со стороны вольера. — Хорошо, не киску. Все равно это невозможно.

— Ро-о-оди, — Гил умоляюще протянул гласную, пытаясь смириться с невозможностью своего внезапного желания.

— Нет! — прикрикнул Родерих. — Пошли, мы и так потеряли слишком много времени здесь.

Он потянул не сопротивляющегося Гилберта за собой, и тот, медленно двигаясь вдоль ограды, постоянно оглядывался на тигра, с грустным взглядом следовавшего за ним, пока его путь не преградил барьер.

В следующем вольере белый медведь, развалившись на небольшом островке, спал, не привлекая к себе излишнего внимания туристов. Гил даже не взглянул на него, все еще переживая расставание с, возможно, единственным, кто мог его понять и полюбить. Веселые пингвины немного взбодрили приунывшего Гилберта, а глупые выдры и вовсе вернули его в состояние боевой готовности, так что, когда они с Родерихом подошли к участкам для птиц, он снова непринужденно засорял голову Эдельштайна какой-то ерундой.

— Эй, — он остановился, чуть покраснев и как будто надувшись за что-то.

— Чего еще? — устало вздохнул Родерих, бросая на друга скептический взгляд.

— Я замерз! — требовательно бросил Гилберт.

— И что ты мне предлагаешь? — задыхаясь от возмущения, поинтересовался Эдельштайн.

— Снимать штаны и бегать, — закатив глаза, фыркнул Байльшмидт. — Пошли в помещение, раз уж другие способы согреться тебе неведомы.

— Что за пошлые намеки? — приподняв одну бровь, хмыкнул Родерих.

— Пошлые тут только твои мысли, — потянув его в сторону небольшого, но уютного здания, где они сегодня уже покупали билеты, ухмыльнулся Гилберт. — Кстати, здесь тут ведь есть и в помещении выставки, — он заметил надпись, сообщавшую об открытии в зоопарке птичьего зала. — Пошли.

Направление было немного скорректировано, и вскоре оба стояли в полном птичьим гомоном помещении. Они бы расправились там довольно быстро, если бы только Гилберт не углядел в клетке двух ярко-желтых птичек. Так что Родериху пришлось приложить все усилия, чтобы история с тигром не повторилась, и они каким-то чудом успели на встречу с детьми.

Наконец, настала пора ужинать — эта перспектива казалась Гилберту теперь уже очень удачной, тем более что после ему предстояла долгожданная баня, а уже одно это делало его счастливым. К сожалению, не все было так радужно, как он успел себе напредставлять. Сначала в баню пустили учеников, давая им возможность первыми расслабиться и насладиться теплотой общения, а уж потом, после легкой уборки поздно вечером, когда большинство учащихся разбрелось по своим комнатам и занялось разнообразными личными делами, Родерих допустил Гилберта до столь желанного источника.

Развалившись в горячей воде, Байльшмидт смог вздохнуть полной грудью и ощутить себя действительно свободным. Даже присутствие старого друга, консервативного и сдержанного абсолютно во всем, кроме искусства, не омрачило столь замечательный вечер. Наоборот, его молчаливая компания как-то скрасила одиночество, по крайней мере, это точно сделали вызываемые его присутствием приступы угрызений у давно забытой совести. Как бы велик ни был Гилберт, он до сих пор иногда встречался с Лизхен, а она по-прежнему оставалась женой Родериха. Они оба лгали ему, хотя оба же и любили, и это не могло не отразиться на его внутреннем состоянии. Только сейчас, оставшись с Родерихом наедине, Гил немного понял, почему так сложно стало с ним общаться и почему так хотелось быть с ним. Страх потерять друга — вот то, что побуждало его.

— Родерих, — тихо плеснула вода — Гилберт закинул руки за голову.

— Да? — лениво отозвался тот, даже приоткрыв от удивления глаза — уж кто-кто, а Гилберт практически никогда не называл его полным именем.

— Мы же друзья? — Байльшмидт внимательно вглядывался в его синие глаза.

— Конечно, — фыркнул Родерих, погружаясь в воду по самый нос и этим избавляя себя и Гилберта от необходимости что-то объяснять.

========== Действие четвертое. Явление I. Дождь на улице, дождь на сердце ==========

Действие четвертое

Явление I

Дождь на улице, дождь на сердце

Трудно не любить что-то, столь подходящее под любое настроение, как дождь. Если тебе грустно, он лишь усилит тоску, оттенив одиночество мыслей своим несмолкающим шепотом; если весело, то и он превратится в звенящие счастьем капли, освежающие каждую клеточку твоего тела. Он универсален, он принимает ту форму, которую хотим придать ему мы, и для каждого он — свой. Дождь одиночества, страданий, дождь любви, дождь искупления и очищения, дождь счастья, наивности, детства, дождь мечты, дождь полета, дождь звезд, дождь смерти, отчаяния, заблуждений, дождь для двоих и только для тебя одного.

В тот день тоже шел дождь. Странное совпадение, в котором не было абсолютно ничего необычного. Просто наступил сезон дождей, и постоянно текущая с небес на грешный город вода перестала быть чем-то удивительным. Никто не знал, что в этот день дождь станет чем-то особенным — да он и не стал, хотя многим и хотелось бы думать иначе. Погода никогда не подстраивается под чувства, да и чувства под погоду тоже далеко не всегда, просто искать аналогии и запутанные символические значения, усложняя и без того нелегкую жизнь, — излюбленное людское занятие. Но оставим это философам, здесь — иное. Здесь просто был дождь, как неотъемлемый факт наступающей осени, и с ним давным-давно смирились бегающие, словно муравьи, люди. Рваным потокам, орошающим город черной из-за сгустившихся сумерек водой, было все равно, какие он проблемы приносит тем, кто копошится внизу, они просто терзаемой ветром стеной испускали дух во мрак, стягивающий в себя все надежды, дарованные людям солнцем.

Смирившись с дождем, двое сидели на кухне уютного небольшого домика в одном из спальных районов города. Она — с мокрой головой и подолом юбки — завернулась в полотенце, заботливо предложенное им, стоило ей только показаться на пороге. Он варил кофе, зная, что быстрорастворимый она на дух не переносит, и готовил попкорн в микроволновке, чтобы потом, завалившись на мягкий диванчик перед телевизором в гостиной, посмотреть какой-нибудь незапоминающийся фильм, большую часть которого они все равно пропустят за поцелуями. Обычный вечер влюбленных: они любили такое совместное времяпрепровождение, большего и не требовалось. Тихая идиллия.

Когда из печки перестали доноситься будоражащие слюнные железы хлопки, а белоснежная кукуруза высыпалась в блюдо, больше напоминавшее тазик, она поднялась на ноги, последний раз вытирая влажные от дождя длинные по пояс светлые волосы. Он протянул ей угощение, подтолкнув в комнату, и сам, подхватив кружки с ароматным напитком и тарелку с бутербродами, отправился следом. Диск с фильмом был благополучно вставлен, все манипуляции произведены, и они, обнявшись под мягким пледом, устремили взоры на экран. Спустя несколько минут увлеченного просмотра, она подтянулась повыше, чтобы легко прикоснуться своими сладкими тонкими розовыми губками к его скуле. Он развернул голову, встречаясь взглядами с ее дивными глубокими синими омутами глаз, в которых он готов был тонуть каждую секунду своей жизни, и подхватил поцелуй, перенимая инициативу. Ее тонкие аристократически-бледные пальцы зарылись в мягкие светло-русые волосы любимого, перебирая их со странной отстраненной нежностью, которая никогда не была свойственна ей в подобные моменты.