— Т-ты, — Артур слабо дернулся — скорее для вида — и хотел сказать что-то обидное, но слова, застряв в горле, решили все без него, — горячий.
— Хм, — он почувствовал, как Ал усмехнулся ему в макушку. — Чтобы сбить температуру, нужно хорошенько пропотеть… — он почти незаметно скользнул руками под рубашку и пробежался пальцами по животу.
— Альфред, ты бредишь, — легко освобождаясь от рук, вздохнул Артур — он не смог заставить себя подняться и уйти, но и не остановить Альфреда тоже не мог. — Если вспомнишь все, когда температура спадет, обязательно пожалеешь.
— Не вспомню, — прикрыв глаза и вдыхая исходящий от Артура тонкий аромат чая, пообещал Альфред, снова ненавязчиво прижимая его к себе. — Прости. Просто побудь со мной, пока я не засну, хорошо?
— Ну ты чего? — взволнованно протянул Керкленд, обхватив ладонями одну из рук Ала. — Совсем расклеился?
— Чувствую себя просто гадко, — сообщил Джонс, закрывая глаза.
Ощущая чужое дыхание на своем затылке, Артур чувствовал себя ничуть не лучше. Какая-то часть его кричала о том, что нужно вскочить, хорошенько вмазать Альфреду по лицу с ноги и, закатив истерику, сопровождающуюся лекцией о распускании рук, убежать, разревевшись. И как бы сильно ни было желание поступить именно так, еще большая часть выступала за стратегическое отступление, — тот же побег в слезах — после которого общение с Альфредом будет сведено до нуля, дабы не вызвать рецидив. Но сердце — чертово сердце, что вдруг забилось так сильно — требовало остаться. Подождать, пока дыхание позади успокоится и станет тише, пока руки расслабятся, чтобы можно было высвободиться и не потревожить спящего. Уж сердце-то понимало, что Альфреда нельзя оставлять одного, нельзя его обижать — он не в том состоянии, чтобы действительно отвечать за свои поступки. Он даже сам сказал, что не вспомнит ничего завтра. И почему от этих слов, оброненных между делом и почти в шутку, стало как-то неприятно?.. Ведь он-то, Артур, будет все помнить и мучиться угрызениями совести.
Дождавшись, пока Альфред заснет, Керкленд высвободился из плена его рук, задаваясь лишь одним вопросом: что это, к черту, было? И ладно Альфред — ему было очевидно плохо, а в таком состоянии Артур, на его месте, был бы рад и компании Скотта, — но вот он-то с чего вдруг так раздобрел? Сжалился, позволил себя обнимать и даже выполнил просьбу больного. Коснувшись головы тыльной стороной ладони, Артур отметил, что она явно горячее обычного. Значит, он просто тоже, видимо, начал заболевать, вот и все. Выпьет дома таблетки, отоспится — и все станет как раньше.
========== Действие третье. Явление VII. Самый чудесный день ==========
Явление VII
Самый чудесный день
А вы — верите в чудеса?
Не спешите говорить «нет», ведь тогда вы солжете. Никто и не говорит о возможности в один прекрасный миг превратить Луну в одну большую конфету. Нет, это, конечно, было бы довольно забавно и наверняка вкусно, но слишком расточительно… Вспоминайте то, о чем мы часто забываем, дерзайте! Ммм… кажется, кто-то сказал… жизнь? Да-да, жизнь! Вот оно — самое великое чудо, что часто называют проклятьем. Какое же это проклятье? Ведь можно столько всего попробовать, стольким насладиться, столько испытать… Это самое прекрасное, что могло случиться с каждым из нас.
Наверное, это слишком общие слова? Хорошо, тогда другой вариант. Дыхание. Как вам такое чудо? Ну что бы мы без него делали, а? Вот представьте, что дыхание было бы как прием пищи: хочешь подышать, а нечем, заснул — и не вдохнуть даже. Жутковато… Так что — да, наше дыхание — тоже великое чудо!
Постойте, а разве то, что солнце встает каждое утро — не чудо? Или, например, что в небесах по ночам загораются миллионы светящихся звездочек? Запах свежескошенной травы летом — это ли не чудо? Ну как бы мы жили без него, эй! Да ведь все, что нас окружает — одно сплошное чудо. Потому что случилось задолго до нашего появления на этой планете. Потому что дает нам силы жить. Потому что всегда рядом с нами.
Вот так вот! А вы — «чудес не бывает»… ха! Представьте себе, желания тоже сбываются. Нужно только верить, надеяться и… нет, не ждать! Именно, что не ждать. Стараться изо всех сил, доказывая Фортуне, что тебе нипочем ее выкрутасы: вот тогда-то и встанет все на свои места, и жизнь наладится. А сидеть и ждать у моря погоды — удел трусливых и слабых. Ничего не происходит просто так, и чтобы чего-то добиться, нужно хоть что-то сделать. Мечтать, знаете ли, тоже совсем не так просто, как могло бы показаться.
— Ну, начнем! Жил-был тролль, злющий-презлющий, то был сам дьявол. Раз он смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось донельзя, все же негодное и безобразное, напротив, выступало еще ярче, казалось еще хуже. Прелестнейшие ландшафты выглядели в нем вареным шпинатом, а лучшие из людей — уродами! Дьявола все это ужасно потешало, так что он не мог не хохотать, радуясь своей выдумке. Все ученики тролля рассказывали о зеркале как о каком-то чуде. И они бегали с зеркалом повсюду, а напоследок захотелось им добраться и до неба. Чем выше поднимались они, тем сильнее кривлялось и корчилось зеркало от гримас, но вот они поднялись еще, и вдруг зеркало так перекосило, что оно вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги. Миллионы, биллионы его осколков наделали, однако, еще больше бед, чем само зеркало. Некоторые из них разлетелись по белу свету, попадали, случалось, людям в глаза и так там и оставались. Человек же с таким осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь дурные ее стороны, ведь каждый осколок сохранял свойство, которым отличалось само зеркало. Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда. А злой тролль хохотал до колик: так приятно щекотал его успех его выдумки. Но по свету летало еще много осколков зеркала. Послушаем же!
В зал ввалилась толпа подростков, волной разлившихся по сидячим местам, заполнивших собой все свободное пространство. Их голоса сливались в единый шумовой поток, что, взвившись в воздух, мешал сосредоточиться тем, кто в зале был до открытия дверей. Вскоре, места — даже у стен — стало катастрофически не хватать, и кое-кто вставал даже в проходах между рядами. Когда поток, пронизывающий дверь, иссяк, та закрылась, не допуская опоздавших. Свет погас. В душном и тесном зале, вмещавшем в себя, казалось, даже больше, чем вообще было людей в школе, воцарилась абсолютная тишина. Звонкий густой голос Антонио отразился от стен, эхом отдаваясь в ушах и приковывая все внимание к сцене. Занавес, тихо шурша, начал свой путь к краям сцены, постепенно открывая импровизированные мансарды домов, соединенные толстой водопроводной трубой. На «окнах» стояло по розе, а актеры сосредоточились в более нежной, определенно девчачьей «комнате». Неожиданно откуда-то сверху в центр сцены, изображавший улицу, посыпались блестящие хлопья — как будто искристый снег. По залу прокатился удовлетворенный шепот, но стоило только полотнам ткани замереть, шум вновь смолк. Представление началось.
И если в зале все замерли, стоило только актерам начать игру, то за кулисами тут же возникла сумасшедшая деятельность. Снег, подготовка костюмов, повторение своих слов, успокаивающие нервы упражнения. Первый «полновесный» спектакль под руководством Артура — он не мог позволить ему быть хуже предыдущих и делал все возможное, чтобы исполнить поставленную задачу.
Пока Антонио аккуратно выпускал из коробки, прикрепленной сверху сцены, «снег», Артур внимательно вглядывался в действия актеров, особенно уделяя внимание новичкам. Он удовлетворенно отметил, как прекрасно Йонг Су голосом изображает даму преклонных лет, общающуюся с детьми. Еще больше его порадовал Андресс: он так и лучился детской непосредственностью, которой в обычной жизни, да и на большинстве репетиций, никто и представить не мог в его исполнении. Наконец, с заявлением Кая о том, что он растопит Снежную Королеву, посадив ее в печку, сцену покинул Йонг Су, а Андресс и Кику остались вдвоем, петь и любоваться розами. Так как следующая сцена у Има была только в конце спектакля, Артур позволил себе отвлечься от процесса и поболтать — Йонг Су подскочил поделиться первыми впечатлениями.
