Геракл встал, но Хонда заметил это только потому, что теперь приходилось не наклоняться, а чуть задирать голову, привставая на носочки, чтобы не разорвать этот удивительный, переполненный искренностью поцелуй. То, что Геракл встал, отложилось просто так, как неизменный факт, вроде шума в соседних комнатах или постепенно темнеющего неба за окном. Связать его с тем, что спустя какое-то время они оба приземлились на кровать, вышло далеко не сразу: просто не хотелось думать и анализировать, хотелось чувствовать тепло чужого тела рядом, его руки, мягко прижимающие к себе, и, конечно, его губы, растворяющие в поцелуе.
Теперь Карпуси нависал над Кику, но тот совсем не возражал, раскрывшись под ним, отвечая даже жарко, нетерпеливо, по-прежнему не размыкая век и краснея. Желание отдавать, принимать в себя все, растворяться без остатка, чувствуя лишь его прикосновения, его дыхание, приносить ему удовольствие, делать все, только бы ему было хорошо, лишь бы он был счастлив, легко побороло стыдливость и неуверенность. Кику хотел чувствовать такое единство, и именно это стремление заставляло его так остро реагировать на все предыдущие прикосновения Геракла, именно оно грело низ живота, приятно тянуло в паху и туманило разум. Просто снова стать одним целым, даже если это какой-то краткий миг.
Он робко прикоснулся руками к груди Геракла, провел пальцами вниз, к прессу, замечая, как напрягся тот от его прикосновений, насколько мягче стал поцелуй, скользнул обеими руками на бока, как бы подчеркивая стройность, а затем притянул к себе, остановив ладони на горячей спине, чтобы чувствовать этот жар и биение сердца где-то в клетке ребер. Геракл, притормозив от неожиданного напора со стороны Хонды, с новой страстью вернулся к поцелую, ненавязчиво углубляя его. Провел языком по нижней губе, толкнулся внутрь, и когда Кику приоткрыл рот, позволяя, заполнил его собой. Мысли путались, и оторваться сейчас друг от друга казалось чем-то физически невозможным, как перестать дышать или умышленно остановить ежедневный размеренный бег собственного сердца.
Поцелуй затягивал в свой водоворот: мягкие соприкосновения языков, приятные поглаживания, от которых немели пальцы, легкие безболезненные укусы, распалявшие желание в груди — без этого было холодно и пусто, хотелось еще ближе, еще больше. Кику не замечал, как сильно впивался пальцами в спину Геракла, когда тот как бы случайно задевал чувствительные точки на его теле, и как судорожно гладил его спину, заставляя возбужденно прогибаться и тереться пахом о ширинку, когда Хонда страстно впивался в податливые губы, в чуть приоткрытый горячий рот. И в этом невинном пылу — еще одна жизнь. Но и ее уже мало, хочется чего-то большего, сильного, объемного.
И тогда пуговицы на белой рубашке незаметно так начали расстегиваться. Одна за другой, сверху вниз. Освободить горло от тугой первой, дальше — грудь, чтобы можно было провести по ней ладонью, наслаждаясь ощущением взволнованного учащенного сердцебиения, навсегда запечатлеть в памяти то мгновенье, когда Хонда задержал дыхание, оттого что грубоватые пальцы задели нежный сосок. После — живот: погладить, поцеловать, предвкушая, спускаясь все ниже и ниже к паху, где замереть, дразня, языком мимолетно скользнув за поясом.
Перемежая нежные поглаживания и мягкие поцелуи, Геракл вернулся к губам Кику, сладко втягивая их, приятно посасывая и лаская языком. Свободной рукой он пытался расправиться с ремнем брюк Хонды, крепко прижимаясь своим торсом к его обнаженной груди, остро ощущая возбуждение и желание — обоюдное, как будто одно на двоих.
Мяу.
Оба вздрогнули и замерли, оторвавшись друг от друга и попытавшись сконцентрировать взгляд на неожиданном источнике звука. Кот. Большой, упитанный, пушистый. Он сидел на кровати соседа, внимательно глядя своими большими умными желто-зелеными глазами на двух полуобнаженных парней. Кику бы поклялся: этот чертов комок серо-белой шерсти пакостно улыбался, если бы только не знал, что коты не способны на улыбку в силу физиологии. Чуть меньше двух лет назад, когда их отношения только начали развиваться, кот был еще ничего не сведущим в жизни блохастым голодранцем без роду и племени, случайно забредшим на территорию «Кагами». Его худобу скрывал толстый слой колтунов, которые так любят образовываться на длинной шерсти, глаза постоянно слезились, а на внутренней стенке ушей был черный налет. Глисты, блохи, какое-то заболевание полости рта. Но Геракл, кажется, с первого взгляда полюбил пушистое создание, поэтому твердо решил заполучить все необходимые справки для проживания кота на территории колледжа.
И вот теперь этот откормленный котище с густой блестящей шерстью решил отплатить им за проявленное терпение, добродушие и заботу, прервав их в самый волнующий момент единения. Его «мяу» сравнимо было только с ушатом холодной воды, вылитой на обоих. Кику покраснел, спешно сжимая рубашку на груди и силясь прикрыть срам, Карпуси резко — даже слишком, ибо из-за этого у него голова закружилась — сел. Комок меха, конечно, был котом, но заниматься любовью под чьим-то сосредоточенным взглядом — это…
— Гомер, — Геракл посмотрел на кота с укором, а Кику лишний раз мысленно приложил ладонь к лицу: пора бы привыкнуть, наверное, за такое время к этому имени, но он все никак не мог с собой справиться.
Они долго выбирали ему имя, хотя Геракл, кажется, придумал это почти сразу. Кот до самого лета ходил просто «Котом» — это было даже мило и забавно и нравилось лаконичному Хонде, но потом Карпуси уперся, что-де у всех должно быть имя — пора бы и с этим определиться. Кику сразу отверг все японские слова и клички, они казались слишком обычными для такого яркого зверя, как их питомец, ну, а Геракл, в свою очередь, отказался от стандартного предложения выбрать имя из греческого пантеона или, того хуже, назвать кота чем-то вроде Мурзика. Дошло бы и до ссоры, они даже говорили на повышенных тонах, если бы тот же Гомер не попросился на кухню — там у него стояла своя миска, регулярно наполняемая едой всеми соседями по блоку, влюбленными в пушистое животное. Переглянувшись и решив пока заключить перемирие, оставив кота Котом, Кику и Геракл отправились за ним следом, чтобы проверить достаточно ли у Кота еды и воды.
А потом Геракл сказал: «Гомер». Кот повернулся, смерил его внимательным взглядом и благодушно махнул пушистым серым хвостом, мол, ну ладно, разрешаю так ко мне обращаться, раз уж ничего более достойного вы, глупые орущие друг на друга смертные, придумать не смогли. «Это древнегреческий поэт, — зачем-то пояснил Карпуси. — В детстве мама часто читала мне его». Мама Геракла ушла, едва тот окреп и встал на ноги: она серьезно болела и, как та же кошка, ушла умирать подальше от дома, чтобы сын не видел ее страданий. Просто однажды ночью исчезла, и он никогда больше о ней не слышал: отец не распространялся особо, как будто «мамы» никогда не существовало, а других близких людей у нее и не было. Лишь долгое время спустя папа рассказал Гераклу всю правду, но простить ее до конца Карпуси так и не смог. Почему-то упоминание о ней в тот момент сильно смутило Хонду, так что он лишь кивнул, повторив почти шепотом имя кота: «Гомер».
Ну а когда спустя полгода кот заметно располнел и приобрел внушительных размеров брюшко, помимо древнегреческого Гомера он стал еще и Симпсоном из небезызвестного мультсериала. Это было действительно забавно: понимать, что с имечком они не прогадали, хотя о втором знаменитом его носителе в тот момент даже не думали. Правда вот, называть кота Гомером казалось Кику чем-то воистину странным, несмотря на то, что других несчастных кошек некоторые люди называли прозвищами и пострашнее.
— Я же кормил тебя полчаса назад, — подосадовал Карпуси, все же поднимаясь с кровати, чтобы выпустить кота на кухню.
Тот, лениво зевнув, величественно спрыгнул с кровати, жалобно скрипнувшей от такой нагрузки, и царской походкой вразвалочку поплыл к двери, странно косясь то на Кику, то на Геракла, как бы говоря обоим: «Ай-ай-ай, хоть бы кота постыдились, грязные извращенцы». Когда зверь, аристократично вильнув задом, полностью, что при его комплекции было трудновообразимо, скрылся в коридоре, просочившись сквозь открытую щель, Геракл позволил себе громко хлопнуть дверью, чтобы показать, как он недоволен поведением любимца. Хонда, уже застегнувший рубашку и теперь пытающийся успокоить отчаянно рвущееся на волю сердце, издал слабый смешок. Одного взгляда на него Гераклу хватило, чтобы тоже мгновенно растянуться в улыбке, привалившись спиной к двери.
