Отчего Мамаю загорелось увидеть глаза близнецов, так похожие на глаза его дочери и глаза того русского пленного, который не дал ему обещания в обмен на жизнь и свободу? Только потому, что не мог ручаться за своё слово? Есть же такие люди! И у великих царей время от времени случается в них нужда.
Десятник нукеров доложил:
-Повелитель, к тебе - люди Батарбека с русским пленником.
Мамай встрепенулся. Воины в серых халатах втащили на холм грузного человека со связанными за спиной руками и верёвкой ни шее, рывком бросили ниц. Мамай узнал склонившегося перед ним сотника.
-Это - ты, Бадарч? Какого зверя выловил в московских лесах?
-Повелитель! Мы исполнили твой приказ: предатель Бастрык - перед тобой.
Мамай по-кошачьи шагнул вперёд и приказал по-русски:
-Встань! - Сузив глаза в усмешке, он разглядывал припухшее от синяков лицо пленного, всклоченную бороду, рваную одежду. - Что скажешь, Федька? Новые вести привёз мне или пожаловал за наградой?
-Тебе, царь, то - лучше ведомо, - прохрипел пленный, потупясь. - Не своей волей стою перед тобой.
-Да уж твоя воля кончилась, Федька. Даже охотничий барс попадает в клетку, если он скалит зубы на хозяина. Ты же только гиена. - Взвизгнул. - Говори, кому служил! Какие лживые вести слал в Орду? Кого ты в Орде знаешь из моих врагов?
Бастрык усмехнулся опухшим ртом:
-Столько спрашиваешь, царь, што и не знаю... Служил я всем помаленьку, тебе тож... Чего передал, теперь дело десято. А знавал я хана Бейбулата да Батар-бека, да иных твоих начальников - неш они те враги? Убей, а ни московских, ни рязанских лазутчиков в Орде я не видывал. Пытать станешь - кого хошь назову. От ваших пыток чего не сбрешешь, мне же всё - едино. Казнил я твоих людишек - не запираюсь. Требовали, чего я вовек не ведал, оружием грозили, вот и... Да и к Дмитрию мне нынче дорога заказана, потому в твои сети попал. Вот коли помилуешь, кой-чего скажу те на пользу.
Как ни был зол Мамай, его удивил торг Бастрыка.
-Говори. Я решу, стоят ли твои вести моей милости.
Федька вздохнул, переступил босыми ногами, глянул в лицо Мамая.
-Ведаешь ли ты, великий царь, што сын Есутая Иргизка к Дмитрию шёл?
-Так...
-Што Есутай свой тумен в помощь Дмитрию прислать сулил.
-Так!.. - рука Мамая побелела на поясе, веко задёргалось.
-Не бойсь, не дошёл Иргизка до Дмитрия. Я казнил его, с ним и весть умерла, а грешить-то Есутай будет на князя.
Мамай метнул взгляд на сотника, тот наклонил голову:
-Федька не врёт. Иргиз умер, но бывшие с ним люди - живы.
-Што люди! - Бастрык качнул головой. - Я пытал Иргизку, Есутай велел ему говорить лишь Дмитрию, а ты, великий царь, своих татар знаешь.
-Знаю, - Мамай усмехнулся. - Ты проговорился, Федька: тайна Иргиза тебе - неведома. И тут лжёшь!
Бастрык заморгал, соображая, как это себя запутал.
-Говори дальше, дела Есутая я разберу.
Бастрык пошмыгал носом, на что-то решаясь.
-Моя смерть, великий царь, теперь ничего тебе не даст. А жизня у меня - одна. Так, может, я куплю её? И за тех, казнённых мной, заплачу тебе.
Мамай захохотал, и нукеры вздрогнули - так давно не слышали они его смеха.
-Да ты - шут, Федька! Каким серебром платить станешь? Тем, что в сундуках у Дмитрия?
-Есть у меня свой сундук, в Коломне зарыт. Там - не токмо золото и серебро... Там така икона, в каменьях, её за тыщу кобыл не купишь.
У нукеров загорелись глаза.
-Откуда - у тебя икона?
-У Иргизки отнял.
-Теперь я знаю, почему ты убил его. А той иконе цена - две сотни лошадей.
-Великий царь, на Руси ей нет цены!
-Да на Руси я всё возьму даром.
-Но икону и золото я зарыл. Пошли со мной верных людей, Коломна теперь - пуста. Я отдам всё! - страх и надежда метались в глазах Бастрыка. - За одну мою жизню я дам тебе столько, што ты можешь нанять сотню воинов и купить тыщу рабов!
-Рабов на Руси я возьму, сколько захочу. Воинов у меня - достаточно. И тебе, Бастрык, я не верю. Ты предавал рязанского князя мне. Меня ты предавал рязанскому князю. Нас обоих ты предавал Дмитрию. Теперь ты готов предать Дмитрия. Возьму выкуп и отпущу - ты снова меня предашь. Ты - предатель, Федька. А где зарыл сундук, скажешь, когда из тебя начнут вытягивать жилы.
Бастрык затрясся, пал на колени и пополз к ногам Мамая.
-Отпусти, возьми выкуп, не обману, отслужу тебе... Я вхож к князю Дмитрию. Вели - убью его, отпусти только...
Мамай попятился.
-Врёшь, Федька. Ворон не заклюёт орла, шакал не загрызёт тигра. Ты - трус, Федька, а трусы убивают лишь слабейших. Я люблю казнить трусов.
Бастрык съёжился на земле, оцепенел, потом поднялся на колени, встал на ноги, помотал бородой, отряхивая слёзы, наклонил голову и сказал:
-Добро же! Рвите жилы - икону и золото я вам не выдам.
Мамай второй раз засмеялся, отстегнул с пояса кошель, бросил сотнику.
-Это - награда за предателя. Скажи Батар-беку - я доволен.
Потом велел нукерам вести за собой пленного, сошёл с холма на берег речки и приказал рыть яму. Повернулся к Бастрыку.
-Ты, Федька, поступил с моими людьми по-ордынски, ты - способный ученик. Но ученику не сравняться с учителем. Ты тоже останешься без носа, без глаз, без ушей и без языка. Но я сделаю это без помощи меча.
Бастрыка закопали по шею, не развязав рук, принесли заготовку для конской кольчуги, разостлали её по земле, стянули вокруг шеи. Потом накрыли голову железной решётчатой клеткой.
-Принесите голодных крыс и пустите в клетку, - приказал Мамай. - Когда крысы начнут пир, позовите меня - я хочу видеть, какого цвета кровь и мозг у тройного предателя.
...Бастрык не видел, как удалился Мамай, не замечал ни стражи, ни дождя, падающего на лицо, - ввалившимися глазами он смотрел в серое небо, расчерченное железом в мелкую клетку. Он не просил у этого неба снисхождения и пощады, он каялся во всех грехах, что совершил под этим небом и ещё готов был совершить от жадности, ненависти и гордыни, от желания жить и мстить. Он вспоминал всё зло, которое творил или хотел сотворить, и твердил про себя молитвы, какие помнил. Он молился и слышал, как повизгивают в углах клетки крысы, скребут зубами железо, пытаясь проделать выходы, перебегают из угла в угол. Чтобы не слышать их, Бастрык начал молиться вслух, однако писки, стук коготков и скрип зубов о железо не утихали, а земля давила на грудь. Задыхаясь, он молился, и всё время думал: придёт ночь, и тогда крысы перестанут бояться его шёпота...
Едва глянув на введённых в шатёр близнецов, Мамай чуток ошалел - насколько велико их сходство и как оба напоминают его дочь. Нет, не глаза, а разлетающиеся брови и рисунок губ - вот что рождает сходство. Может, потому и выражение глаз кажется одинаковым: словно бы давний, несказанный вопрос или печаль застыли в них. Мамай спрашивал через переводчика, отвечал чаще один из близнецов, поплечистей, посуровей видом и будто постарше. "Наверное, этот у неё родился первым", - думал Мамай, слушая ответы и приглядываясь к воинам.
Родителей они едва помнят. Потому что было им лет по шести-семи, когда на село напали всадники и увезли обоих. "Отец Герасим" - лишь это имя запало им в память, оно часто произносилось вокруг. Был отец Герасим высок, носил длинную чёрную одежду, пел громовым голосом и пускал сладкий дым, а над ним летали причудливые птицы с человеческими лицами. Теперь они догадываются - их отец, вероятно, служил священником. Имя матери они не помнят. Они, наверное, забыли бы и отца Герасима, и язык Родины, если бы их разлучили, но вместе они сохранили память детства и поддерживали её. Вырванные из объятий матери рукой страшного наездника, брошенные в чужой неласковый мир, они рано узнали, что самая большая радость - услышать на чужбине родную речь, похожую на речь матери и отца. И хотя на невольничьих дорогах чаще всего встречались им такие же, как они, рабы, минутная ласка, слово утешения, украдкой сунутый в руку кусок еды не давали иссякнуть в детских душах ожиданию и надежде. Герцог купил их в Ливане уже подростками у разорившегося торговца красками и дешёвым полотном. Они плакали не об этом господине, который хоть и гонял их с утра до ночи по заказчикам, но и кормил почти каждый день, - плакали о хромом дядьке Петре, что жил в невольниках у процветающего соседа, хозяина оружейной мастерской. При всяком случае тот рассказывал им о потерянной зелёной Родине, пел русские песни, говорил сказки и бывальщины, обещал взять с собой, когда скопит достаточно денег, чтобы убежать от хозяина и добраться до Афонской горы, где живут православные монахи: они-де часто переправляют на Русь и в Литву беглых людей православной веры под видом странствующих чернецов. Теперь это тоже кажется им сказкой. За годы странствий с новым господином их родиной стала война, а войны идут повсюду, и наёмникам за их мечи хорошо платят. Герцог - богат, он говорит - нынешний поход для него последний, из Руси он вернётся в свой замок на берегу лазурного моря, чтобы закончить дни под сенью олив и миртов, в молитвах. Братьям обещает свободу и готов взять их с собой наёмными слугами, потому что верит в их преданность и честность. Чего им ещё искать?
