От входа в шатёр до постели Мамая было восемь шагов, до стенок - шесть. О сторожевой змее было известно нукерам-телохранителям. Входя ночью по необходимости в шатёр Мамая, они знали, что у них есть только два шага - Ула ночевала в ногах хозяина. Но вторым шагом не воспользовался ещё ни один телохранитель. Мамая тревожило одно: в последний год, время от времени, на голове змеи всё отчётливее проступала паутина странного рисунка, и тогда в поведении Улы проскальзывала нервность. Всё ли ему открыл её прежний хозяин? Нет ли здесь опасной тайны? Может, змея стареет, а старые змеи - раздражительны. Не разыскать ли ему дрессировщика змей?.. Но Мамаю не хотелось показывать Улу никому чужому, тем более заклинателю змей. Ведь в отношении к Мамаю Ула остаётся прежней - отпавшая часть Мамаева существа, которая без него не живёт...
Сон овладел Мамаем, в нём сплетались и расплетались пёстро-зелёные кольца, образуя непроницаемую завесу вокруг ложа. Так прошёл час и другой, как вдруг дыхание Мамая прервалось... Над плотной пёстро-зелёной завесой снова встал сфинкс. Он возвышался вдали, блестя своей ледовой бронёй; то ли метели, то ли облака скользили по его плечам, овевали нахмуренное чело, и Мамаю казалось: там, за этими облаками и метелями, раскрываются железные веки чудовища, и его глаза ищут Мамая... Хотел рвануться с ложа, но кто-то шепнул: "Он спит, не шуми. Не буди его"... Мамай со стоном перевёл дух и не проснулся.
В этот же час начальник десятка сторожевых нукеров Хасан прошёл внутрь оцепления вблизи трёх юрт, едва белеющих в темноте. Он сказал воинам, что сам будет оберегать вход в жилище царевны. Несколько времени Хасан стоял возле средней юрты, слушая ночь и глядя на пламя костров, потом откинул полог. Устланную коврами юрту едва озарял огонёк ароматной свечи. Взгляд воина, казалось, не заметил ни шелков, ни бархата, ни золотых украшений, ни райских птиц в блистающей клетке, ни рабыни, дремавшей в полутёмном уголке, - она вечером получила из рук Хасана крупную жемчужину и поклялась молчать, если промолчит госпожа. Одно сразу увидел Хасан: с правой стороны за полупрозрачной кисеёй в кистях и причудливых узорах, под низким балдахином, на белоснежных подушках из лебяжьего пуха спала Наиля. В полумраке её расплетённые косы тёмно-золотистыми ручейками сбегали за края подушки; смугловатое лицо по-детски безмятежно, на приоткрытых губах - тень пролетевшей улыбки, а ресницы вздрагивают, обнажённая рука словно тянется к чему-то по атласному одеялу, и высокая грудь дышит стеснённо. Обманчива безмятежность этого лица, видно, сны девушек не так уж и спокойны... Несколько мгновений Хасан смотрел на спящую, и вдруг прижался лицом к её ногам...
VII
Снова рыжий конь качает в седле Ваську Тупика. Тупик вёл один из отрядов, высланных великим князем к границе Орды. Двигаясь челноком, расспрашивая местных жителей, воины выслеживали вражеские разведотряды, которые через земли Рязани и Верховских княжеств, бывших попеременно в подчинении Москвы и Литвы, проникли в пределы Московского государства. Выходя под Орду, русские воины в условленных местах встречались с теми, кто ушёл раньше, сменяли их, продолжая непрерывное наблюдение за войском Мамая, слали вести великому князю.
Начальникам отрядов сообщались пароли, по которым они входили в связь с людьми Дмитрия, работающими в Орде. Таких людей, именовавшихся доброхотами, было немало. Среди них попадались герои и мученики, оставшиеся безвестными для истории. Отряды московских войск соединяли в своих действиях военную разведку с контрразведкой: даже находясь под Ордой, они стремились пресечь действия разведки степняков, задерживали и проверяли каждого, кто шёл в Русскую землю или из Русской земли. В мирные дни шло немало: купцы, странники-богомольцы, направляющиеся в Иерусалим, монахи - в Царьград и Сарай, путешественники, ищущие приключений и счастья в неведомых землях. Русские князья и бояре, следуя обычаю предков, готовы были объявить войну соседу, если в его владениях обидели иноземного гостя или торгового человека. Пространство в междуречье Волги и Днепра, именуемое Диким Полем, считалось владением Золотой Орды, и её правители брали на себя обязательства по защите путешественников. Плати мыта и следуй своим путём - вся сила Орды тебе покровительствует. Орде нужна была торговля, нужны были сведения о том, что делается в остальном мире, поэтому ханы жестоко карали виновных за ущерб, причинённый гостю. Ещё Чингисхан насаждал такой порядок, чтобы путешественник в его владениях мог носить золото на одежде, не опасаясь ограбления. И случалось, посреди разоряемой ордынцами страны спокойно ездил торговец с богатым товаром, если имел ярлык.
И всё же законы не всегда защищали странствующий люд, встреча с отдельным ордынским разъездом в глухом месте не сулила добра.
Мамай, предвидя большую военную добычу, стремясь насытить и ублажить войско, а заодно - прижать внутриордынских спекулянтов, перекупщиков, служебных воров и всех "мародёров торговли", уменьшил таможенные пошлины, послал дополнительную стражу на торговые пути, и по всем караванным дорогам и тропам зазвенели колокольчики вьючных верблюдов. По Дону всё чаще плыли суда от устья, где стоял венецианский город Тана, притягивающий торговцев со всего света.
В глазах всемирной паразитической державы "деловых людей", одинаковой во все времена, исповедующей одну религию и одну родину - тугой кошелёк, Русь была только жертвой, обречённой мечам Орды. Поэтому в Русь шли или заинтересованные, или смелые. И среди тех, кто шёл в русские земли в дни угрозы нашествия Орды, половину составляли враги. Лазутчики выуживали военные сведения, сеяли недобрые слухи, смущая народ, убивали княжьих людей и военачальников, напускали порчу на коней и скот, отравляли колодцы в городах, совершали поджоги, стремясь вызвать неуверенность и беспорядки. Вот почему Русь под кровавой звездой надвигающейся войны меняла законы гостеприимства. Опытные воины-разведчики московских застав проверяли каждого и выявленных врагов уничтожали.
...Считая на бездорожье и на просёлках коломенские вёрсты, высылая во все стороны дозорных, угощаясь в деревнях студёной водой и молоком, которое наперебой предлагали воинам осиротелые хозяйки, Васька нет-нет да и вспоминал девушку с глазами-васильками. "Коли ворочусь в Москву - буду искать ", - решил для себя. Разыщет, конечно, в бедном домишке, возьмёт за руки и скажет: "Я разыскал тебя, Дарьюшка, и хочу взять женой. Выходи за меня, Дарьюшка, не обижу". Разве можно сказать лучшее сироте, которой нужны защита и ласка! И так Ваське грустно и радостно стало - будто девушка въяве благодарно глянула на него. Он снова взмолился: "Господи! Если в Твоих силах - дай мне ещё разок увидеть её. Только бы увидеть - а там бери мою жизнь: отдам с радостью за Твоё дело!"
-Не мало ли просишь у Господа, Василь Андреич, за жизнь молодецкую? - раздался за спиной голос Шурки Беды.
Тупик не успел и подосадовать, что вслух сказал сокровенное. Копыто, обрыскавший лесок, скакал к ним через поле, сигналя копьём. Отряд поворотил навстречу дозорному. Копыто, как и большинство в десятке, был сакмагоном - разведчиком, которые с седла, на скаку, читают следы. Опытный сакмагон даже на самой твёрдой земле определял не только число прошедших всадников или повозок, но и кто прошёл - свои или чужие, воины, крестьяне или купцы. Копыто хотели оставить в Москве - сабельная рана на его лице только начала заживать, - но он не захотел отставать от боевых товарищей.
-Татары прошли! - крикнул Копыто, осаживая лошадь. - Десяток верховых с полной военной справой, при заводных.
-Показывай! - крикнул Тупик, и уже на скаку, поравняв своего жеребца с кобылой сакмагона, спросил. - Давно?
-С час назад али чуток больше. Не послы, те ездют шляхами. Вон оне, следы, вишь?
