Было время, когда на Руси крали от голода, по глупости или из озорства, а если убивали кого - то лишь нечаянно или в ослеплении гнева. Тогда и наказывали виновных штрафами, епитимьей и редко - батогами. Иго научило людей подлости, обману, жестокости и воровству ради наживы. Жизнь под властью Орды была опасна не только из-за нашествий и поборов. Кочевое государство, построенное на насилиях, грабежах, обирательстве народов, с рождения несло на своём теле оспину болезни, которая со временем поразила весь организм гиганта. Поощряя хищнические наклонности, алчность, злобу к иноплеменникам, чванство и высокомерие начальствующих, уверенность каждого в своём праве жить и благоденствовать за счёт чужого труда, грабить, обворовывать, брать подношения со всякого встречного, Орда обрекала на разложение не только себя. Царя в окрестном мире, уже вся покрытая язвами и струпьями, она заражала тленом свои жертвы. Лучшие из вождей, стоявшие у колыбели Московского государства, чуя эту угрозу своему детищу, боролись за его здоровье, уничтожая проявления заразы. Донской ввёл смертные казни за разбои, предательство, воровство - и головы слетали даже с великих бояр. В ту пору служилым людям князя, обладавшим хоть какой-то государственной властью, запрещалось заниматься делами, связанными с наживой - торговать, содержать корчмы, продавать хмельное. Тогда появляются люди, подобные Сергию Радонежскому и Александру Пересвету, отвергающие богатство и знатность, надевающие схимы ради подвигов, мало похожих на подвиги затворников-аскетов. В ту пору монахи-просветители, подобные Стефану Пермскому, уходят в языческие леса, рискуя быть убитыми или разорванными зверями, одним лишь словом, примером бескорыстия, терпения, сердечностью и участием приобщают полудикие племена к христианской культуре.
Владимир следовал старшему брату, но поступки его определял характер. Даже приезд княгини и весть о провале второго приступа врагов к Москве не заставили его отменить суд над привезёнными в город татями. На площади города, запруженной народом, стояли на лобном месте пятеро связанных мрачноватых молодцов. Одного в толпе опознали:
-Гляди-ко, Бирюк!
-Попался, волчина! С Москвы-то ушёл, а тут словили.
-Народ осердился, а рази от народа скроешься? Стоя на коне впереди своих дружинников, Владимир прислушивался к разговорам. Отношение толпы к происходящему было важно. На лобное место вывели ещё двух колодников и народ ахнул:
-Батюшки, не уж то купец Брюханов?
-Похож, да не он - брюхо не то!
Вид у купца был жалкий: толстое брюхо - краса и гордость лабазника - обвисло. Обвисли и тугие прежде щёки, покрылись серостью, спина сутулилась. За Брюхановым ковылял с колодкой на ноге широкоплечий человек в добротном кафтане, наклонял голову - боялся смотреть на людей. Ещё вчера был сотским начальником, и вот - в одном ряду с колодниками.
Кто-то из княжеских тиунов обнаружил в погребе детинца четыре бочки воняющей рыбы: поставщик экономил вздорожавшую соль. Установили, что рыба поставлена людьми купца Брюханова, который осел в Волоке, почуяв здесь возможность поживы, скупал у крестьян хлеб, фураж, скот и солонину. Он первым начал поставки в войско, и Владимир даже похвалил лабазника. Бочки тухлой рыбы насторожили воеводу Новосильца, он велел тиунам проверить все поставки Брюханова. Тогда-то нашлись и мешки прошлогоднего гнилого овса, рассованные среди добротных припасов. За купцом, отъехавшим в Торжок, снарядили погоню, и открылось главное воровство: Брюханов угонял обоз пшеницы, ржи и ячменя нового урожая, рассчитывая сорвать куш с новгородских гостей в Торжке - из-за войны поток хлеба в северные волости иссяк, а своего новгородцам не хватало. Обоз повернули, купца доставили в Волок и доложили князю. Владимир потребовал от воеводы отчёта: каким образом два десятка подвод с хлебом, который к будущей весне станет в Москве дороже золота и серебра, миновал воинские заставы? Вышли на сотского, боярского сына, который велел пропустить Брюханова. За недосмотр ему грозили смещение и штраф, но у сотского нашли серебряные деньги, отчеканенные в Москве месяц назад. Этими деньгами пока платили немногим купцам, войску их Владимир не выдавал. Брюханова пристращали, и он признался, что боярский сын пропустил его за мзду. Обнаружилась взятка - самое отвратительное, что может позволить себе человек на службе, и самое опасное для авторитета и силы государственной власти. Человек, берущий взятку, равен предателю - он способен на любое преступление. Дмитрий говорил, что взяточникам надо рубить руки, Владимир считал: безруких воров кормить накладно...
Над затихшей площадью разносился голос молодого бирюча, объявляющего великокняжеский указ о том, как следует воеводам поступать с государевыми ворами. Указ этот освобождал Владимира от судейских забот, ибо воры схвачены за руку, но теперь указ нелишне напомнить. Когда смолк бирюч, толпа устремила взоры на князя, колодники опустили головы. Он поднял руку.
-Слушай меня, народ! Те, которые в час беды грабят соплеменников, не заслуживают милости. Только ради вести о новом побитии войск хана на стенах Москвы я милую этих воров.
По толпе покатился ропот. Колодники подняли головы, у купца подламывались ноги.
-Я милую их! Все они будут повешены. Но пусть ни один затаившийся вор не надеется, што и он отделается так же легко. - Князь повернулся к начальнику стражи и приказал. - Исполняй!
...За три минувших после того дня в городе и окрестностях - ни одного разбоя, в войске - ни единой жалобы. Волочане говорили: "Коли у князя Храброго виселица - милость, что же тогда у него немилость?"
В тот день Владимир затемно возвращался из воинского лагеря, стоящего на поле, у слиянии Ламы и Городенки. Похожая на початый калач луна светила ярко, и в её свете стена города над раскатом, облитая глиной, угловатая воротная башня казались побелёнными жёлто-синей извёсткой. На полотне стены чернели тени повешенных перед воротами купца Брюханова и бывшего сотского. Разбойники висели в городе - от московских до ржевских ворот. Всякие люди теперь набиваются в Волок - пусть смотрят и думают. Из-за этих негодяев и жену с сыном не приласкал - страшно, невозможно касаться женщин и детей, когда отдаёшь приказы о казнях. В Торжке им будет спокойно. Там помнят, что Москва семь лет назад вернула этому городу вольности, отнятые тверским князем, заставила Михаила Александровича освободить захваченных в Торжке людей, возвратить имущество горожан, церковные колокола, книги и сосуды, вывезенные в Тверь.
Миновали ворота. Город уже спал. Позади раздались крики - кто-то требовал от воротников впустить в крепость, к князю.
-Узнай, што там, - приказал Владимир своему сотскому, останавливая коня. Голоса за стеной не утихали.
От ворот лунной улицей мчался сотский.
-Государь!.. Москва!.. Москва пала - Орда в Кремле!
Весть о разгроме Москвы в два-три дня облетела великое княжество, переметнулась в смоленские, тверские, новгородские, нижегородские и рязанские земли, везде потрясая людей. До той поры шли разговоры, будто Тохтамыш воюет лишь с Донским, иных земель не зорит и, усмирив Дмитрия, уйдёт восвояси. Кое-кто со злорадством следил за метаниями Донского, врасплох застигнутого нашествием Орды, прикидывал, как бы чего выгадать от падения высоко взлетевшего москвитянина. В лёгкую победу Тохтамыша, однако, мало кто верил - на памяти была свежа Непрядва, и воровской набег хана показывал, что он боится Донского. Москва, притянувшая к себе тумены Орды, казалась зачарованной твердыней, которая хоть и опасна ближним соседям, зато связывает Орду по рукам. В землях, лежащих к северу от Москвы, многие, попрятав да сложив на телеги что поценнее, выжидали, сидя дома. Под стяги Донского и Храброго, не очень спеша, стекались люди служилые, кому и положено было, да ещё охотники, ищущие себе чести и княжеских наград. И вдруг - Москвы нет, на её месте - закоптелые руины да мёртвые тела. Твердыня рухнула, растаяла сила, сковавшая лапы Орды, и эти лапы теперь - свободны. Те, кто сочувствовал Москве, пережили то, что переживает воин, видя, как падает подрубленное знамя. Великородные враги Донского ещё могли рассчитывать на свои тайные договоры с ханом, но их подданные, наученные долгим опытом, знали: пощады не будет. Города и селения уйдут в золу, иго с новой силой стянет шею и смерда, и посадского, и боярина, и удельного князя. Русские люди лишь теперь, кажется, поняли, что такое - Москва для них и для всей Руси после Куликовской победы. И вышло так, что не в час своей славы, а в час беды Москва в сознании народа стала тем, чем издревле стремились стать многие русские города - единственной столицей Руси. Народившаяся Великая Русь ощутила Своё сердце, когда враг ударил в него мечом. И народ не поверил, что Москвы нет. Она жила и сзывала русских людей знамёнами Донского и Храброго - на правую битву за спасение единой Родины. Камни сгоревшего Кремля, обагрённые кровью его защитников, накалили тысячи сердец. По городам и сёлам Руси загремел набат, и, как в дни нашествия Мамая, каждый, способный держать топор и копьё, становился в строй охотников. Люди не теряли часа. Там, где отряды ополченцев проходили через селения, мужики и парни, едва обняв близких: "Вы уж как-нибудь перебедуйте, родные!" - накидывали на плечи зипуны, хватали оружие, вливались в человеческие потоки к местам сбора. Поднялась не только московская земля - поднимались смоляне, брянцы, новгородцы, люди окраинных земель Твери, Нижнего Новгорода и Рязани. Тумены Орды, выступившие на север и запад, шли по пустой земле. Разграбив покинутый жителями Дмитров, отряды Батар-бека и Шихомата устремились к Переславлю-Залесскому. Невысокие валы и деревянные стены городка не могли остановить многочисленных врагов, а в городе оставалась лишь небольшая стража из стариков и отроков, и всё же конные дозоры переславцев обнаружили движение степняков вовремя. Сотни горожан устремились к берегу Плещеева озера. Когда сотни Орды ворвались в Переславль, в нём не было ни одного человека, а посреди синей зыби озера маячил плавучий город. Темник велел выжечь городок дотла и повёл войско на Юрьев, рассчитывая затем поживиться в Суздале и Владимире. Ему стало известно: казанцы этих городов не тронули. В последнее время они избегали военных столкновений с русскими княжествами.
