Девушка раскраснелась и сказала:
-Немалая честь пойти за тебя, Олекса Дмитрич, да не всё - в моей воле. И кончится ли добром наше сидение? Вон, какие страшные вести принесли нижегородские княжичи.
-Не верь им, Анюта, как я не поверил. Тот поп не знает, кого хоронил. Да хоронил ли?
-Дай Бог, чтобы твои слова сбылись. Переждём безвременье, тогда и скажу. - Она встала.
-Только знай, Анюта: што приключилось в полону с тобой, то - не твоя вина, а наша. Ты не бойся: во всю жизнь не попрекну, словом о том не напомню.
У неё по щекам хлынули слёзы, Олекса растерялся:
-Што ты, Анютушка? Прости, ради Бога, я не хотел тебя обидеть - само сорвалось.
-Ты не винись, Олексаша. - Она улыбнулась сквозь слёзы. - Не ждала этих слов, а без них не пошла бы.
Осаждённый Кремль, полчища врагов под стеной, грозный завтрашний день - всё как бы ушло. Осталась его Анюта, ради которой он проломил бы даже тысячные ряды скованных из железа великанов. Держа руки девушки в своих, он смотрел ей в глаза и спрашивал:
-Хочешь, сегодня повенчаемся? Сейчас?
Она улыбалась:
-Там же теперь - весь город. Молятся... Стыдно будет...
Олекса обнял её и она прошептала:
-Ох, до чего же ты - сильный! Больно же мне от железа...
В полночь, целуя её, он шёпотом спросил:
-Арина не хватится тебя?
-Не хватится. И не осудит. Она сама своё счастье добывала. Да и что мне - чужой суд, когда ты - со мной? Вот про полон говорил, а я в ту пору и не понимала, для чего мной торговали. Совсем же глупая была. Думала, выходят за мужиков, чтобы варить им да в поле колосья жать. Но кабы снасильничали... Не довелось бы нам свидеться, Олексаша. Убила бы - хоть спящего. А потом - себя.
-Забудем про то, Анюта.
-Нет, Олексаша, такого до конца дней не забудешь. И не надо забывать. Может, у меня тоже дочь родится. - Помолчав, спросила. - Ты силой брал когда-нибудь женщину?
-Бог - с тобой, Анюта!
-Ты - же воин, в походы ходил...
-В нашем войске за насилие над женщиной, как и за убийство ребёнка, - вешают. Да и не уж то я - поганец?
-Ну и ладно. Всё другое, коли было, прощаю, не спрашивая.
Среди ночи Олекса встал и вышел из терема. Над стеной дрожало зарево ордынских костров. В храмах пели, со двора попахивало дымком. У огня разговаривали караульные. Возвращаясь, Олекса прихватил из большой залы горящую свечу. Анюта сидела на лавке, свесив босые ноги на лохматый цветной половик, отвела глаза. Олекса зажёг все свечи, какие были в гриднице, отпёр деревянный сундук, достал кованый шлем, серебристую кольчугу, тряхнул, и она зазвенела, переливаясь в свете свечей.
-Нравится?
Она посмотрела, улыбнулась и пожала плечами.
-Рублёвской работы - её ни стрела, ни клевец, ни копьё не осилят. Данило вязал для отца, да не успел к Донскому походу. После довязал и как память хранил. А перед смертью завещал мне. Поди-ка ближе...
Анюта встала, приблизилась, он ощутил её тепло и обнял. Потом стал одевать в броню. Она позволяла, всё так же улыбаясь. Олекса надел на неё стальной шлем и опустил забрало.
-Ух, до чего страшна личина - не дай Бог, стану тебя целовать, и увидится этот клыкастый череп! Ну, да главное - шлем как раз будет, ежели косу уложить короной. Панцирь-то - великоват. Оденем тебя потеплее, теперь - не петровки.
-На что мне - этакий наряд? - Анюта откинула стальную маску.
-Станешь моим оруженосцем. Не отпущу завтра ни на шаг. Копьё и щит тебе тяжеловаты, возьмёшь мой саадак и кончар - они могут пригодиться.
-Уж не надумал ли ты в поле воевать с Ордой?
-Боюсь, как бы завтра Кремль полем не стал.
-Господи! - Она скинула шлем. - Ты говоришь об этом так спокойно.
-Што мне, кричать? Да и кричал - не услышали.
-Хан же грамоты прислал, слово дал Москвы не трогать.
-Вот и ты, Анюта! С тех пор как Москва колотит ордынцев, она забывать стала, с кем имеет дело. Оставим это, ничего уже не переменить. В седле-то удержишься?
-Через Орду проехала с Вавилой. Да и с княгиней Олёной езживала, она у нас - отчаянная. А ты, правда, меня возьмёшь?
-Возьму. Только держись позади, за моей правой рукой, и наперёд не выскакивай... А теперь иди ко мне. Какая ты - железная и холодная. Ну, её сегодня, эту бронь! - Он стал снимать с девушки панцирь, задул свечи...
Сколько прошло времени, Олекса не знал, но почуял близость рассвета и оборвал сон. Анюта спала на его руке, дышала ровно, едва слышно. Жалко будить, но продлить ночь не в силах самый счастливый человек. Он поцеловал её, она открыла глаза и прильнула к нему...
-Пора, Анюта...
С вечера к ним никто не толкнулся, - значит, Орда вела себя смирно. Когда вышли из терема, начальник стражи воззрился на невысокого воина в блестящем панцире рядом с боярином. Заря прорезалась на востоке, перила крыльца - влажны от росы.
-Я - в храм на часок, - сказал Олекса десятнику. - Отряду готовиться.
Анюта шла за ним, ни о чём не спрашивая. Церковь Иоанна Лествичника была отворена, десятка три женщин, в большинстве старушки, молились перед амвоном. Седовласый священник вполголоса читал молитву, держа перед собой потёртую книгу. Олекса с трудом узнавал церковь, где он числился прихожанином - вдоль её стен, до верхнего придела, грудами лежали книги и свитки пергаментов. Приблизились к амвону, поп прервал чтение.
-Прости, батюшка, но дело - неотложное. Обвенчай нас.
Поп положил книгу на аналой и посмотрел на просителей:
-А где же - ваши невесты?
Олекса смутился и лишь теперь обнаружил, что стоит в храме перед священником, не обнажив головы, снял шлем, и стал помогать Анюте. Коса упала ей на плечи, поп улыбнулся:
-Понятно. Надень: коли венца нет - и это сгодится. Мужней жене негоже стоять непокрытой. Косу-то расплести бы надо, да уж ладно. Как звать невесту?
-Анна, - прошептала девушка.
-Родителей-то спросила?
-Сирота - она, - ответил Олекса. - При княгине Олёне служит, и той нет.
-Понятно. Помоги мне, Олекса Дмитрич, аналой перенести.
Женщины, прервав молитвы, следили за начавшимся обрядом.
-Венчается раб Божий Олександр и раба Божия Анна...
Олекса видел, как дрожит свеча в руке Анюты, и боялся, что выпадет. Это был бы недобрый знак. Он уже хотел поддержать её руку, но поп не затягивал обряда, и когда Анюта сказала: "Да" - её рука стала твёрже. Олекса поцеловал губы жены и подумал: "Куда же я тяну её, такую слабую, в воинский отряд?"
-Дай вам Бог долгих лет и добрых детей, - услышал чьи-то напутственные слова.
За дверью церкви Анюта расплакалась и Олекса обнял её. Всё произошло быстро, буднично, что и самому стало жаль чего-то. В Успенском храме зазвонил колокол, ему откликнулась звонница в Чудовом монастыре, потом подали свои голоса Архангельский собор и Спасский монастырь, бухнуло, поплыло басовитым раскатом над головой - в церкви Иоанна Лествичника был самый могучий колокол. Колокольный хор будто славил молодых и новую жизнь, которую они несли в этот мир. Несмотря на все тревоги, бронзовый перезвон будил в душе радость, веру в собственное бессмертие и бессмертие правды, за которую он сражался. Олекса почувствовал близость Бога. Да и где же Ему быть, Всеблагому, если не среди тех, кто из последних сил защищает свою жизнь, свои дома, свободу и жизнь детей?
Дорогой сказал:
-Не годишься ты в оруженосцы, жёнушка моя. Оставлю я тебя с Ариной - тебе не привыкать за мальцами смотреть.
-Нет уж, Олекса Дмитрич! То отпускать не хотел, а повенчались - норовишь от жёнки подальше? Не от телесной слабости я, Олексаша, свечу-то едва не обронила. Женщина - я. Не поймёшь ты, сокол мой, что для женщины - венчание. А уж такое венчание...
Она не досказала, и ему захотелось обнять её покрепче, но на улице было людно.
Конники покинули двор князя Владимира, когда на Соборной площади стало собираться посольство. Анюта выехала из ворот рядом с мужем, привыкая держаться за его правой рукой. Её саврасая всё время тянулась к рослому тёмно-рыжему скакуну Олексы, стараясь куснуть, рыжий всхрапывал и потряхивал головой, вроде бы сердясь, а в скошенном фиолетово-синем глазу сквозило удовольствие. Под железной одеждой трудно было угадать женщину, опустит ещё изукрашенную образом смерти личину - отрок при своём боярине. Следом попарно ехали дружинники, остававшиеся в ту ночь на княжеском дворе. Для них, видно, не было тайной особое расположение начальника к одной из девиц, весть об их венчании приняли без удивления, как и присутствие Анюты в отряде.
