-Возьми пяток моих. - Олекса назвал дружинников по именам.
Мимо опустевшего храма Адам двинулся к знакомому подворью. По пути у костра запалили витни, заодно опрокинули корчаги с брагой. Боярский дом был освещён изнутри, из распахнутых дверей неслись бессвязные голоса, кто-то спал, положив голову на ступеньку крыльца. Молодец в светлой рубахе тянул за руку простоволосую молодайку к амбарам, она упиралась, хохоча и повторяя:
-Муж-то - вот как воротится...
Адам плюнул. Молодец оставил женщину, нетвердо пошёл навстречу:
-Витязь наш, Адамушко, в гости пожаловал...
Отстранив с пути пьяного, Адам направился к винным погребам, спустился по ступеням в первый. Полупудовый замок был сбит, дверь погреба растворена, в ноздри шибануло винным духом. Узкое, длинное вместилище с деревянным полом и стенами уставлено бочонками, лагунками и кувшинами.
-Ого, да тут на весь детинец хватит.
-В том-то и зло, Окунь. - Адам хватил топором по боку пузатый узкогорлый кувшин вполовину человеческого роста, пол залило тёмной струёй, пахнуло ароматом весеннего луга.
-Ох, добры - меды у боярина! - простонал дружинник.
-Слышишь - шипит. Змей здесь гнездится, лютый, беспощадный - на погибель нам.
-Одначе, Адамушка, бочки разбивать в подвале негоже. По колено зальёт погребец, оне, дьяволы, вёдрами черпать станут.
На ступенях послышались шаги, несколько гуляк заглянули в погреб, обрадованно загудели. Дружинники хватали их за шиворот и выпроваживали. Потом стали выкатывать бочки, многоведёрные лагуны брали в охапку и выносили на подворье, высаживая днища. Покидали погреб нетвёрдым шагом, хотя ни один не выпил и глотка.
У ворот собралась толпа, Адам велел разгонять её.
Эх, народ! - сокрушался пожилой дружинник. - Любо-дорого было после веча смотреть на него. И татей сами же казнили, а дорвались до хмельного - стыд и срам.
Кто-то подбил на гульбище.
-Подбил! Всякому голова дана - думать. Кабы праздник престольный - жри, чёрт с тобой, сам же маяться будешь. А тут в осаде - до свинства.
-Не все же такие, трезвых в детинце куда больше.
-Да хоть и не все! Беду на город один бражник может навести. И пятно теперича на нас - что скажет государь, коли узнает?
Лишь за полночь утихомирился зелёный змий, выползший в город из погребов и подвалов. Но до петухов то там, то здесь раздавались пьяные крики и песни, слышалась брань караульных, загоняющих гуляк в дома. Часть запасов хмельного бражники растащили и кое-где продолжали пить.
Прислушиваясь к голосам в улицах, Адам шёл по стене мимо белеющих зубцов, называл пароль страже. У Никольской башни он разговаривал с Клещом, от него узнал, что у Каримки убили одного ополченца во время стычки с пьяной ватагой. Адам сказал, что остаётся при убеждении: хмельной разгул устроил Жирошка со своими людьми - мстит за расправу на вече с подкупленными им татями и попрошайками.
-Он што, ворота хочет отворить хану? - усомнился Клещ.
-Кто знает? От нас-то ему неча добра ждать.
-Взять бы под стражу пса.
-Попробуй. Он - боярский сын, нам - не чета. Вон как на меня из-за нево бояре окрысились. А присмотреть бы надо.
Адам вошёл во Фроловскую башню. На лежанке близ великой пушки спал Вавила. В уголке бодрствовал отрок. В узком проёме бойницы светился тлеющий пеньковый витень.
-Не спишь, Ванюша?
-Батяня наказывал огонь сохранять. Мне - привычно.
-Ну, молодец.
Неслышно ступая по камню мягкими моршнями, Адам продолжал путь по стене - к соседям. Звуки прилетают не только из детинца. За рвом, на сгоревшем посаде, будто кто-то всё время бегает на мягких лапах, а вот - отдалённый топот копыт. Не ордынцы ли шныряют поблизости? Чернеет задранный выше стены рычаг фрондиболы, снизу доносится храп - возле метательных машин спят ополченцы. Адам остановился, затаил дыхание. Будто тетива прозвенела, и - шелест летящей стрелы над стеной. С минуту стоял, прислушиваясь, но звук не повторился. Помстилось? А может, кто и спьяну стрельнул в небо. Сквозь тонкую облачность проглянул ущербный месяц, звёзд не видно.
Между башнями встретились с Олексой.
-Тишина, - сказал Адам. - Угомонились.
-Тишина, говоришь? Ну-ка, слушай...
Те же шепотливые звуки в ночи стали чётче. Теперь казалось: большое стадо пролётных птиц село на озеро, и ухо ловит их попискивание, покрякивание и шорохи крыльев.
-Может, бор пошумливает? Или птицы?
-Телеги это, много телег.
-Но топот копыт?..
-Не те копыта, Адам. На верблюдах едут. А то и на лошадях с обмотанными копытами. Не иначе Орда собирается ров засыпать. К рассвету как раз подойдёт.
Адам поверил разведчику и молчал.
-Ночное гульбище и этот обоз одна рука направила.
-Не уж то в Кремле есть лазутчики?
-Раньше бы и я не поверил, а вечор тряхнул кое-кого и понял: есть. Не сама собой попойка учинилась, кто-то нам устроил её. И сразу в разных местах. Хотел я взять Жирошку - не нашёл. Пошто он скрылся и кто его прячет?
-Может, бояре упредили после моего навета?
-Может, и так. Боюсь, не один он тут хану доброхотствует. Ты подыми-ка десятских, поглядывайте в оба. Я вниз пойду. Устроили нам ночку, пьяные морды. Надо бы иных судить завтра, да, пожалуй, не до того будет.
IX
Выстрел сигнального тюфяка сотряс предрассветный Кремль. Забрехали собаки, вскипел в темноте шорох крыл, грай вороньих и галочьих станиц. Загудели колокола. Соборной площадью проскакали всадники, направляясь к Фроловским воротам. Из домов, клетей, шатров выбегали сонные люди, натягивали доспехи, хватали щиты, копья и топоры, иные, рыча и бранясь, совали тяжёлые головы в кадки с водой и колоды, из которых поят скот. Голоса начальников сбивали ополченцев в отряды, и они бегом спешили к своим местам под стеной. Монахи с пением несли иконы.
Над московским холмом пробивался рассвет, стали проглядывать купола церквей и белые стены, по которым бегали люди. Шла суета и на земле, возле фрондибол и подъёмников, смольники раздували огнища под большими чёрными котлами. На площадь выехала конная сотня. Олекса кричал дозорному, сидящему на колокольне Успенского собора:
-Што видишь, отроче?
-Покуда - одна темь! - ответил сверху молодой голос.
Остей, разослав бояр, поднялся во Фроловскую башню. Стоя перед бойницей, он старался рассмотреть, что же там шевелится, серое, длинное, среди чёрного пожарища? Молчали стрелки у соседних бойниц, молчали пушкари, и Адам рядом с князем тоже помалкивал. Сумерки сползали с холма к Неглинке.
-Щиты? - удивился Остей.
-Да, государь, чапары.
Уже различались тёмные прорези в чапарах - в больших деревянных щитах, какими ограждают воинский лагерь в поле. Чапары перемещались, приближаясь к стене, и в сумерках казалось, извивается гигантская серая змея, двигаясь боком.
-Они прикрывают пешцев? - спросил Остей, не видевший подобного.
-Олекса сказывал: ночью нагнали телег с землёй, головёшками, сучьями и всякой дрянью, а теперь подкатывают их - рвы завалить.
-Где - Олекса?
-Да он же - с конными на площади.
Пошлите за ним. Там же довольно наместника.
Колокола смолкли. У бойниц ждали стрелки. Под стеной в готовности стояли ополченческие сотни. Вчерашние гуляки, кто про себя, кто полушёпотом, проклинали ночное "веселье".
По стене передали приказ воеводы: пороки зарядить шереширами, метательные машины - горшками с греческим огнём и горючей смолой. Там и тут зачакали огнива, задымились подожжённые факела. Стена чапаров надвигалась почти во всю длину рва со стороны Посада, - значит, здесь и готовится приступ. Стали видны и всадники, мелькающие в отдалении. Может, они подгоняют тех, кто толкает телеги?
-Пустить шереширы! - приказал Остей.
В изложницах пороков, укреплённых между зубцами по обе стороны башни, вспыхнули от факелов громадные, просмолённые стрелы. С глухим звоном распрямились большие луки, и пылающие копья, протянув за собой чёрные полосы дыма, вонзались в щиты, пробивая доски насквозь. Послышались крики людей, несколько чапаров свалилось, открыв ряды гружённых землёй повозок: передние были запряжены низенькими лошадками, задние тащили люди в лохматых шапках и серых кожах со щитами за спиной. В них полетели стрелы из бойниц, вызвав крики боли и ярости. Ордынцы настёгивали лошадей, те, обезумев от огня, ударов и воплей, рванулись вперёд, перешли на бег и люди, волокущие повозки, на ходу они перебрасывали щиты на грудь, спеша заслониться от стрел. Над стеной тоже завыла, засвистала перёная смерть - стреляли всадники. Изломанная линия чапаров заколыхалась и ускорила движение. Лопались горшки, обливая коптящим пламенем землю, обрызгивая животных, людей и телеги, гоня с холма последние сумерки. Первые повозки влетели в ров, кони забились в воде, захлёбываясь, путая и обрывая постромки, ржание смешалось с человеческими криками.
