-Хур-р-рагх! - Рык раскатился над вырубкой, сменившись воем, всадники выметнулись на открытое пространство. Из шалашей выскочили три девки и подросток, они сразу попали в петли арканов. Ошарашенные мужики, едва вскочив, тоже свалились, схваченные волосяными петлями. Лишь от озерца донёсся истошный женский крик, остальные полонянки, не успев и рта раскрыть, поняли, что звать на помощь бесполезно. Пронзённые стрелами собаки издыхали на поляне.
Куремса ожидал найти на пастбище больше людей. Имущества при захваченных тоже, почитай, никакого, и еда - мешок толокна да полмешка сухарей. От озерца приволокли четвёртую девку, от стада - второго отрока. Четыре девки, молодой мужик и два подростка - это уже кое-что. Девок сотник велел связать и посадить в шалаш. Мужики лежали, уткнувшись лицами в траву, связанные по рукам и ногам, рядом посадили подростков.
-Эй, харабарчи! - позвал Куремса. - Скажи этим лесным тарбаганам: я отпущу их на волю, если они укажут мне, где - остальные. А не скажут - выжгу глаза, подрежу коленные жилы и брошу на муравьиные кучи.
Старый разведчик подошёл к мужикам и стал переводить. Куремса нырнул в шалаш, где сидели полонянки, опустился на корточки, взял за подбородок крайнюю молодку, круглолицую, с безумными от страха глазами, потрогал белую шею, схватил за тугую грудь и заурчал:
-Девка.
Стал мять другую, она ударилась в рёв, сотник осклабился:
-Девка.
Стоящий за его спиной десятник цокал языком. Куремса потянулся к третьей, маленькой, с тонкой талией и острой грудью, и увидел её серые огромные глаза, горящие злобой.
-Осторожно, наян, укусит, - смеясь, предостерёг десятник.
-Я люблю укрощать злых сучек, с ними ночная кошма - мягче. - Куремса схватил девицу за плечо, и тогда она плюнула ему в лицо. Куремса вскочил и из его рта вырвалось шипение.
-Я же говорил, наян...
Девки помертвели, только маленькая злючка продолжала жечь сотника взглядом.
-Лесная гадюка, ты ищешь смерти? Я помогу тебе, но прежде ты испытаешь мужскую силу. Я хочу, чтобы ты попала в ад, а туда девственниц не принимают. - Куремса оборотился к десятнику. - Отведи её, Орка, в пустой балаган и забей рот тряпкой. Если хочешь - ты первый начнёшь учить её любви, после того как выколотим из смердов признания.
Воины раздули огонь, свежевали баранов и грели воду в медном котле.
-Наян, один или два мальчишки сбежали, - сообщил нукер.
-Надо поторопиться с допросом, не то упустим других. - Сотник подошёл к костру, спросил разведчика. - Что они ответили?
-Ты слышишь их ответ, наян.
Куремса зашипел, ухватил нестриженые волосы мальчишки и запрокинул ему голову, грозя сломать шею. Подросток заплакал.
-Дяденька, я не знаю, вот ей-Богу не знаю, игде подевались другие все.
-Мальчишка, наверное, не знает, - сказал харабарчи. - Парень может не знать. А старик знает.
По знаку сотника воины опрокинули старого пастуха на спину. Рыжая с сединой бородка клином уставилась в небо, глаза были закрыты. Один из нукеров сел ему на тощий живот, другой - на ноги, стащил лапти и онучи, обнажив синеватые жилистые ступни с грязными, загнутыми ногтями. Десятник выхватил из костра головёшку и ткнул в голую пятку. Запахло горелым мясом, пастух застонал, не разжимая рта. Парень заговорил:
-Дурачьё! Што вы делаетя? Хотитя, штобы он указал вам дорогу, а самого обезножили.
Харабарчи перевёл и сотник подскочил к парню:
-Ты поведёшь нас! Тебе мы сохраним пятки, но выжгем спину, а также заставим тебя сожрать собственные уши, прижарив их сначала на твоих волосах.
-Зачем столько хлопот, мурза? - На веснушчатом лице парня появилась улыбка. - Я и так укажу тебе дорогу, ежели не забоишься болота.
-Он укажет, - произнёс харабарчи. - Молодому пытка - страшней.
-Ежели отпуститя, как сулили.
Старый пастух застонал, повернул голову и плюнул в сторону парня. Сотник засмеялся:
-Старого пса надо повесить на суку. - Он провёл рукой по шее. - Нам безногие рабы ни к чему.
-Ты обещал, мурза, отпустить всех! - заговорил парень. - Девок - тож. Иначе не поведу, хоть на куски рвитя.
Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:
-Слово Куремсы - верное. Отпущу, когда ты исполнишь своё.
-Подождите, ироды, вот придёт мой Алёшка с боярином Василием, он за всё спросит! - прохрипел пастух. - А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.
-Не лайся, дед Лука. Чёрное болото - што пузо коровье: дорога туда - узка, а сколь ни влезет - всё сварится. Помирать всё одно придётся - на осине ли, в омуте либо на полатях.
Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.
-Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я видел, как он наполнял турсуки весёлым питьём!
Нукеры осклабились - сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котёл с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами и проглатывали, запивая сбродившим мёдом, пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника всё чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь - вдруг иной добычи не попадётся? Плевок на его лице высох, голова кружилась и злючка становилась всё желаннее.
-Я, пожалуй, начну учить её любви, - сказал он, вставая. - Десятник пойдёт за мной, остальные пусть кинут жребий.
Нукеры загалдели, провожая начальника взглядами и напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял и кивнул десятнику: ступай. Потом сидел у костра, потягивая мёд из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:
-Что теперь делать с ней, наян?
-Почему ты спрашиваешь, Орка? - Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков. - Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть утопится - мне такие попадались. Садись и пей.
Десятник налил себе мёду в деревянную чашку, но не донёс до рта - длинная жёлтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое. Орка взвился от боли и упал лицом в огонь, покатился и завизжал. Куремсу спас стальной панцирь - бронебойная стрела прошла сдвоенную кольчугу на сгибе локтя и остановилась, не дотянувшись гранёным жалом до левого соска.
-К оружию, нукеры! - заревел сотник, вскакивая, но его воины бежали к лошадям, кормившимся посреди поляны. На месте остались двое: Орка и ещё один, только что вышедший из балагана - он стоял на коленях, сжимая руками сулицу, пробившую его насквозь со спины. Среди удирающих тоже были подбитые стрелами: один падал и вскакивал, другой семенил, согнувшись, вырывая из бока окровавленную тростину. Свистя, ревя, улюлюкая, из леса выбегали мужики в лохматых шапках с длинными топорами в руках. Их показалось так много, что ордынский сотник ощутил небывалую прыть, перемахнул костёр и кинулся вслед за нукерами. Кони были близко - только бы ухватиться за луку седла! Вдруг рявкнул медведь, и кони кочевников метнулись от них к озерцу, храпя и брыкаясь на скаку. Сотник запутался в траве, упал и увидел мельком, как кто-то широкий, бородатый, настигнув ближнего нукера, ударил его топором по шлему... Оставшиеся без лошадей степняки начали выхватывать мечи, с визгом кидались навстречу преследователям. И тут лишь Куремса заметил, что врагов меньше, чем его нукеров. Вскочив, он с криком выбросил меч в грудь набегающего человека с поднятым топором, враг шарахнулся в сторону, оступился, забыв про топор в своих руках, Куремса увидел близко испуганное безусое лицо и вонзил остриё меча в горло. Раздался крик:
-Круши орду! Бей грабёжников! Руби нечисть!
Сотник оборотился на голос. В десяти шагах от него воин с сабельным шрамом на лице, одетый в железную броню, рубился мечом с двумя нукерами. Куремса бросился помогать своим и пожалел, что не побежал в лес - один из степняков стоял, шатаясь, ловя отрубленную кисть правой руки, висящую на красной жилке, и поливая землю кровавой струёй, второй пытался поднырнуть под меч русского, чтобы обезножить его коварным ударом, да так и остался на корточках с разваленной надвое головой. Русский обернулся к сотнику, Куремса увидел его налитые кровью глаза, остановился как бы на зыбком мостике - дунь сейчас ветерок, и он упадёт: в глазах русского была его смерть.
