Вавила смотрел в тёмные глаза спутника, едва веря своим ушам.
-Ты уже забыл, как над тобой в полону измывались? Забыл, што за спиной твоей труп алана и тебя тоже разыскивают? Забыл, што ради твоей воли взял я на душу грех смертоубийства?
-Ты ж попутчика себе искал, - усмехнулся Роман. - Да я-то - человек, мужик, а она? Девка сопливая. Из-за неё головы класть?.. Ишь ты, ханшей стать не всхотела, шелка и бархаты ей нипочём! К маме побежала - на квас да на щи - вон мы какие! Коли царевичу да хану приглянулась, могла бы потом и своим порадеть.
-Не пойму я, Роман, недоумок - ты али зверь, коему своя только шкура дорога? Ошибся я в тебе.
Роман вскрёбся в бороду пятернёй и сказал:
-Не зверь - я, Вавила, и эту девку мне - жалко, а ещё жальче мне - своих девок. Дал мне Бог дочерей кучу. Старшая ребёнка ждёт, мужа на поле Куликовом положили со всеми нашими, звонцовскими - сам видал. Пропадут мои доченьки, коли не ворочусь.
Подавляя жалость к этому человеку, Вавила сказал:
-Добро же. Возьмёшь одного коня, припасы поделим на троих. Ступай один, авось Бог тебе поможет. Но коли ты в ближних аилах или какому разъезду нас выдашь, я - выдам тебя. И скажу: надсмотрщика убил ты. Мне больше поверят.
Роман покачал головой:
-Спасибо те, Вавила, за всё добро, а вот оговариваешь ты меня загодя зря. Я одного не желаю: в земле ордынского хана в дела его мешаться. Кабы она хоть от какого мурзы утекла... Разъедемся, и нет мне дела до вас, будто век не видывал обоих. Хошь, на кресте поклянусь?
-Не надо.
Близился закат, а Вавила так и не прилёг. Поделили пожитки и корм, приготовили вьюки, на малом огне сварили осетрину с толокном, Вавила пошёл будить девицу. Она вскочила от прикосновения, уставилась на него и рассмеялась:
-Ох, и напугал ты меня, дяденька! Думала - зверь аль татарин.
Вавила едва узнавал её. После еды и сна умытое личико потеряло зверушечье выражение, серые глаза прояснились и поголубели, на шелушащейся коже, обтянувшей скулы, пробился едва заметный румянец.
-Ступай-ка смой сон да заодно переоденешься там.
-Зачем, дяденька?
-Не уж то в этом наряде по Орде разъезжать станем? Твой халат, поди-ка, всё войско Тохтамыша ищет.
Она уставилась на одежду, под которой спала, и вдруг отбросила.
-На вот. - Вавила подал ей шаровары, мужскую рубаху и лохматую шапку. - Парня из тебя сделать надобно.
Она вернулась к костру до смеха неуклюжая, только шапка пришлась ей впору из-за обильных волос.
-С косами прощайся, да не тужи - до дому вырастут новые.
Он вынул нож, и, пока отрезал косы, серые от пыли и травяной шелухи, она стояла, опустив голову.
-Как тебя, Анютой, што ль, кличут? Так будешь отныне Аниканом, попросту - Аникой.
-Не тот Аникан у тебя получился, Вавила, - усмехнулся Роман, следивший за перевоплощением девушки в парня. - Эвон бугорки-то под рубахой так и выпирают - даром што худа.
Она накрыла груди ладошками, смотрела на мужиков, как бы ожидая совета, куда же их девать. Готовый рассмеяться, Вавила понял: это её бесстыдство и готовность обнажаться, когда лечил спину, - оттого, что ей уже торговали, рассматривали и, может, мяли её прелести. Он нахмурился. Девушка опустила руки, посмотрела в его лицо, беззащитная, ни в чём не виноватая.
-Не бойсь, не в рубахе поедешь, теперь - не лето. - Он подал ей овчинный полушубок шерстью наружу.
-Теперь разувайсь.
Обули её в тёплые моршни, как и полушубок, подаренные привратником московского торгового дома на случай холодов. Вавила подбросил в костёр хворосту и, когда пламя забушевало, покидал в огонь её старую одежду. Роман, указывая глазами на чёрный дым, проворчал:
-Беду б не накликать. А серебро срезал бы, небось, кажная пуговица - в два грошена.
-На них - ханские знаки.
-Знаки на серебре - не на булате. Забьём.- Роман выхватил из огня край обгорелого халата, притоптал, отодрал серебро, две пуговицы протянул Вавиле, но тот отвёл его руку.
-Как знаешь...
Собрались уже разъезжаться, когда на верху лога послышался топот копыт. Роман вскочил:
-Говорил - беду накличем, вот она.
-Сядь!- Вавила поймал испуганный взгляд девушки из-под надвинутой на брови лохматой шапки, повторил. - Сядь!
Всадники растянутой цепью выросли на краю лога, остановились, присматриваясь к путникам. Один в синем короткополом чапане и серой волчьей шапке, поигрывая камчой, стал спускаться вниз, за ним - ещё двое. Путники встали, встречая татар.
-Кто - вы, куда идёте? - спросил передний, едва не наехав конём на Вавилу. Роман перевёл.
-Я - из Таны, иду в Москву по торговому делу. - Вавила достал из-за пазухи грамоту и протянул татарину. Тот подал знак, один из сопровождающих выхватил пергамент, увидев скрещенные стрелы, что-то сказал начальнику.
-Кто - с тобой?
-Мои слуги.
Татарин ухмыльнулся, осмотрел навьюченных лошадей.
-Почто огонь залили? - спросил по-русски.
-Дак ить, господин наян, мы в путь собрались и негоже оставлять огонь в сухой степи. Ночами идём, днём прячемся, боязно одним-то без стражи.
-Больше не бойся. В Орде теперь одна власть - великого хана Тохтамыша. Всем говори дорогой: в степи царит мир, кто обидит купца или другого мирного путника, будет лишён жизни. Великий хан запрещает поднимать меч всем - от князей до чёрных людей, и это касается также чужестранцев. Когда придёшь на Русь, купец, обрадуй русов: великий хан Тохтамыш вдвое уменьшает дань против прежней. Пусть русские купцы везут нам хлеб и другие товары, они получат большой барыш. Пусть русские странники идут на поклон гробу своего Бога. Пусть те, кто хочет выкупить в Орде полонённых родичей, несут к нам полные кошельки или везут обменные товары. Кто тронет их пальцем, лишится руки, кто тронет рукой - лишится обеих.
Поклонились сотнику за добрую весть.
-Ступай с миром, купец, и говори всем, что услышал от меня. Это сослужит тебе лучше стражи.
Татарин вернул грамоту, поворачивая коня, оглянулся и осклабился:
-Зачем девку мужиком одел? От кого в степи наложницу прячешь, купец? Жена - далеко, поп - далеко, а наш мулла разрешает четыре жены, и сколько хочешь наложниц! Переходи в татары, купец! - Стегнув коня, он поскакал вверх по склону, хохоча.
Вавила остолбенело смотрел вслед.
-Я ж говорил, - усмехнулся Роман. - Ты ей титьки шубой прикрыл, а они из глаз торчат - девка и есть девка. Ну, так бывайте, што ль...
-Может, всё же - с нами?
-Нет, Вавила. Коли первый встречный её распознал, что говорить о ханском розыске!
Разъехались. Красное солнце с левой руки лежало на горбоватой ковыльной равнине, ветер затих, дрофы ленились к ночи взлетать от приближения всадников, лишь отходили с пути, свернув головы, пролётные птицы падали в травы, проскользнул ястреб, не обращая внимания на добычу, четверолапые хищники поднимались с дневных лёжек, чтобы начать ночную охоту. Вавила ехал, нахохлясь: сердился на Романа, злился на себя - так обманулся в человеке, - досадовал на девицу, некстати подброшенную судьбой в начале пути, но жалел её даже за эту собственную досаду. Она же тянулась следом на вьючной лошадке, догадываясь, что стала причиной размолвки мужиков, и не спрашивала, куда её везут. Этому человеку она доверилась всем существом, хотя всё ещё мало представляла себе, какая дорога предстоит им вдвоём через Дикое Поле, где только что прошумело две войны, где кроме мирных аилов, насторожённо встречающих чужого, бродят шайки, отбившиеся от разгромленных отрядов Орды, а из урманов снова выползают на охоту племена, промышляющие разбоем. Выйти на одну из больших дорог, где теперь по приказу хана восстанавливался почтовый ям, где путник попадает под охрану воинских разъездов, они не могли из-за неё же. Но после недели скитаний по степи, когда питалась одними ягодами и семенами трав, после ночей, когда засыпала, дрожа, в яме или норе, обливаясь ужасом при малейшем шорохе, нынешнее положение под защитой доброго, сильного человека - то ли купца, то ли посланника, - человека своего, русского, православного, представлялось ей спасением от погибели. Дальнего пути для неё как бы не существовало теперь, чудилась где-то за вечерним окоёмом дубрава, прячущая родной погост и отчую деревеньку. О том, что ни дома, ни матери с отцом, ни братьев, вероятно, уже нет у неё, она не думала - в её лета подобное кажется невозможным. И такой благодарностью к едущему впереди человеку вдруг окатилось сердце девчонки, что она не удержала слёзы, застудёнившие ей щёки. Вавила услышал всхлип и оборотился.
