В этот час тележные городки войсковой лечебницы сослужили неожиданную службу. Раздробленные отряды запасного полка, отступая, прижимались к деревянным крепостцам, воины забирались в повозки и, защищённые дубовыми бортами, поражали врагов сверху стрелами, копьями и топорами. Здесь, над дубовыми стенками, рядом с железными и кожаными шлемами воинов кое-где мелькали тёмные покрывала женщин. Многим запомнилась строгая синеглазая девушка с большим луком в руках. Она натягивала тетиву, целилась, не пугаясь визга наседающих врагов, и редкая её стрела не достигала цели. Но и ордынские стрелы сыпались на защитников маленьких укреплений, многие русские ратники встретили тут свой последний час, хотя городки устояли до конца битвы.

Обтекая сопротивляющиеся отряды, войско Орды стремилось к большому лагерю у Непрядвы. Ещё большие его массы начали обходить с тыла большой полк, и поределая русская рать поворачивала задние ряды, готовая сражаться на два фронта. Враги одолевали. Казалось, вот-вот сбудется горькая решимость русских воевод: "Все примем смерть - от князя до простого человека".

Шёл третий час битвы. Два войска держали в руках нить судьбы человечества, и Орда всё увереннее перетягивала её в свою сторону. Ханы уже не обращали внимания на повальное мародёрство. Пусть грабят - лучшая часть военной добычи всё равно достанется им, уж за этим-то они сумеют проследить, блюдя законы Орды! Половина войска Мамая лежала побитой, но и половина русского оросила своей кровью Куликово поле. Превосходство Орды теперь неизмеримо возросло, и дело было не только в числе воинов. Она прорвала русский строй, она наступала, окружая поределые и утомлённые московские полки. Ханы видели: русские исчерпали свой последний резерв, в то время как сильнейший тумен Мамая, свежий, нетронутый, стоял под Красным Холмом...

В центре обрубленного, полуокружённого русского длинника высоко на ветру по-прежнему метались красные стяги, и золотой Спас смотрел с огромного чёрного знамени на дело рук тысяч людей, всё ещё не уставших убивать друг друга. Его словно нарочно заставляли видеть творящееся в мире, где разумные существа нарекли Его своим милосердным Творцом и Владыкой, может, потому, что боялись записать на свой счёт то великое и страшное, что совершали собственными руками. Его изумляло, почему Он ещё не сорван с древка, не растерзан в клочья, не втоптан в кровавую грязь, - напротив, Его вздымали всё выше. Он видел многое, но не было на Его памяти такого, когда бы войско, наполовину уничтоженное, охваченное вдвое превосходящей силой врага, теснимое им, не побросало свои знамёна, ища спасение в бегстве, проклиная весь белый свет и Его, нареченного Творцом жизни. Может, это были складки на знамени, но казалось - золотой Спас плачет, видя мужество людей, готовых на такие жертвы и такие страдания ради того, во что они веруют, ради того, что защищают.

XI

Третий час минул, а дозорные засадного полка сидели на деревьях по краю Зелёной Дубравы, следя за ходом сражения - ни один не хотел спуститься на землю для отдыха. С того момента, когда войско Орды главной массой навалилось на полк левой руки и ближнее к нему крыло большого, весь пятнадцатитысячный полк был в сёдлах; витязи всё сильнее волновались. Застоявшиеся кони били копытами, храпели и мотали головами, требуя поводья, - голос битвы волновал и притягивал их так же, как людей. Когда же вся конница, а за ней и пехота полка левой руки втянулись в зловещий круговорот, воевода Боброк выехал к опушке глянуть на происходящее и велел подвести головные сотни к оконечности Зелёной Дубравы. За передовыми отрядами подался весь полк и стал подобен натянутой тетиве лука.

Боброк мрачнел, его голос обрёл металлические звоны, как у князя Серпуховского, взгляд жёг, брови хмурились - он опасался, что передние ряды поддадутся завораживающим звукам боя, вымахнут на открытое пространство, до срока покажут себя врагу, а то и увлекут весь полк. Но и суровый вид воеводы теперь мало действовал на начальников отрядов.

-Дмитрий Михалыч, не пора ль? - время от времени вопрошал Владимир, то и дело осаживая серого злого жеребца и сверля Боброка взглядом.

-Все ли знамёна стоят? - окликал Боброк наблюдателей, глядя мимо Серпуховского.

-Стоят, государь!

-Рано, княже, - бросал Боброк и отъезжал к сотням, чтобы Владимир не растравлял его своим взором. Но и всадники смотрели нетерпеливо, требовательно, словно каждый кричал ему: "Не пора ль, государь, не пропустим ли главного часа?" Боброк возвращался к опушке... На сей раз Серпуховской окликнул издали:

-Дмитрий Михалыч! Пали стяги Ярославского и Моложского, почитай, уж нет полка левой руки!

Потемнели глаза первого московского воеводы, карьером подлетел к Владимиру, отвёл рукой ветку дубка. Рядом затаил дыхание Владимир. Видно, весть дошла до полка, оттуда прилетел нарастающий возбуждённый говор.

-Пора, воевода! - произнёс Владимир, сминая в кулаке бороду. - Ударим вместе с Дмитрием Ольгердычем да Микулой Васильичем - вышибем вон Мамая. Не то они сомкнут полк поддержки, и нам того же не миновать. Самое время гнать Орду.

-Рано, княже, - повторил Боброк.

Глаза Серпуховского так сверкнули, что, казалось, послышался стальной звон.

-Лучше рано, нежель поздно! Там бьют наших братьев, а мы держим такую силу в холодке, за рощей. Ещё полчаса, и некого будет выручать!

-А Москву?

-Москву спасают здесь, Волынец! Коли боишься открытого поля, так бери свою дружину да скачи на Москву, поспешай укрыться в кремлёвских стенах с бабами да ребятишками.

-Там и воины есть добрые, - Боброк усмехнулся, дивясь предусмотрительности Дмитрия Ивановича, который наказал брату слушаться его, воеводу Боброка-Волынского. Не будь того наказа - Серпуховской, наверное, теперь двинул бы полк в сечу. И может, погнал бы врага этот князь, но риск напороться на мощный встречный удар ещё велик. Засадный полк - последняя надежда войска, потерять его - потерять победу, а с ней и Москву. Расчёт должен быть безошибочным.

-Княже, - сказал Боброк. - Володя! Моя душа горит не меньше твоей. Но туда глянь...

Был момент, когда пеший полк поддержки начал теснить прорвавшегося противника, и к месту прорыва устремился весь третий вал Орды.

-Сомнём передние тумены, выручим наш запасный, а те, что из степи валят, нам в лоб ударят, и неведомо, как обернётся. Их же вдвое, а то и втрое - больше нас. Рано, княже.

-Так ведь и запасный поляжет весь, как полёг полк Ярославского! - вскричал Владимир.

-А коли мы с ними поляжем, лучше ль будет?

Владимир выдрал клок из бороды.

-Нет души у меня - одна живая рана! За какие грехи выпало мне видеть это?!

Запасный уже отступал, дробясь и всё дальше отрываясь от смятого, загнувшегося в сторону Непрядвы крыла большого полка. Вести одна другой тревожнее передавались от наблюдателей, передние сотни качнулись, послышался стальной шелест вынимаемых из ножен мечей. Боброк вскинулся, пришпорил скакуна, и огнеглазый зверь, разостлав хвост по ветру, в три маха вынес его наперёд войска.

-Веди, государь! - выдохнули сотни молодых глоток, но окованная сталью рука воеводы резким движением остановила полк. Глаза Боброка пылали густо-синим светом, косой шрам на бледном лице побагровел.

-Братья!.. И на моём сердце запеклась вся кровь, что покрыла донскую землю и вопиёт о мщении. Видите, солнце в пятнах - это глаз Господа плачет кровавыми слезами над горем вдов и сирот, над обидой Русской земли. Но видит Господь мужество православных, видит знамёна, непоколебимо стоящие в битве, и Он пророчит нам победу, но ещё не велит мне вести вас на ворога для расплаты. Чуете - ветер дует нам в лица, это запрет, это веление Спаса - крепиться и ждать!

Знал воевода, что лишь именем Всевышнего можно удержать людей в такую минуту от преждевременного шага. Ветер дул в лица всадников, влажные от слёз боли, гнева и нетерпения. Полк остался на месте.