IX

Спешенный Герцог стоял перед Мамаем на вершине Красного Холма. Обломки перьев торчали на его шлеме, усы опали, лицо ещё больше вытянулось, и со своим крючковатым носом он теперь особенно походил на коршуна, общипанного ястребами. Его руки тряслись, когда передавал повод нукеру.

-Зачем ты - здесь? - спросил Мамай. - Военачальник должен находиться со своим войском.

-У меня больше нет войска! - выхрипел Герцог. - Оно покрыло своими телами это поле. Смотри, хан, поле - черно от панцирей моих воинов!

-Так чего же ты хочешь?

-Дай мне тумен! Я - полководец, я отомщу московитам за гибель моего легиона! Я приведу тебе московского князя на цепи. Дай мне тумен!

-У меня нет лишних туменов, а полководцев без войска сколько угодно! Хан Бейбулат потерял свой тумен, но не просит нового. И Авдул тоже не просит. И подвластные мне беки и ханы, которые, как и ты, растеряли своих воинов, не просят новых туменов. Они мстят врагу собственными мечами. Кто не сумел хорошо командовать, должен хотя бы уметь сражаться, как простой всадник.

-Я умею командовать, и мои воины умели сражаться. Они погибли, уничтожив тысячи врагов. Они легли за твоё дело, хан.

-Твои шакалы!.. - Мамай захлебнулся криком. - Не смогли уничтожить русский сторожевой полк, который числом вдвое меньше их. Они дали себя перерезать, едва дойдя до русского большого полка. Мало того, они пропустили всадников врага к метательным машинам, лишив меня надежды быстро прорвать русский центр.

-Великий хан, дай мне тумен! - Герцог стал на колени, боль и злоба плескались в его глазах.

-Хорошо! - Мамай переменил тон. - Возьми тумен моего племянника, а его пришли ко мне. Спеши, сейчас тебе - в битву.

Герцог поднялся, дрожащей рукой ухватился за луку седла, долго не мог попасть ногой в стремя. Мамай повернулся к нукерам, нашёл глазами десятника и приказал:

-Проводи Герцога, - и подал знак, известный лишь его личной страже.

Трое алых халатов вслед за наёмником спустились с холма и затерялись в суматохе движения. Вскоре алые халаты вернулись. На вопросительный взгляд Мамая десятник сказал:

-Повелитель, случилось несчастье. Бежавшие из битвы касоги, которых мы хотели вернуть назад, зарубили Герцога. Но мы их наказали.

-Да примет христианский Бог в свои райские сады душу Герцога. - Мамай воздел глаза к небу, потом глянул на сотника нукеров. - Палатку Герцога со всем имуществом перенести к моему шатру, её могут разграбить.

Хан Темучин вынужден был отступить от векового военного правила: отборные тысячи держать в кулаке до конца и посылать в бой при самой острой нужде. Двинув свой огромный тумен на большой полк, он по приказу Мамая свёл в узкий клин лучшие сотни из первых двух тысяч и направил этот клин туда, где за рядами пешцев, на возвышенности, реяло в ветре чёрное знамя великого князя. Под этим знаменем, окружённый четырьмя конными сотнями, блистал белоснежной ферязью и золотом шлема князь Бренок, которого враги принимали за Дмитрия, не ведая, что великий князь сражается в первых рядах и там, где сеча - жарче всего.

Но и в центре начиналось страшное. Небо почернело от стрел - они обрушились на русское войско, гремя по щитам и кольчугам, и этот ливень ещё не закончился, когда, растоптав тела убитых и раненых, усеявших поле перед большим полком, всадники Темучина вздыбили гривастых коней над стеной русских копий. Почти по всему фронту полка их натиск был отбит, но ордынские сотни не рассеялись, получив первый отпор. Они отскакивали и нападали вновь, засыпая русских стрелами, старались сломить, разрушить отдельные звенья боевого порядка, увлечь за собой передние ряды и, выманив, отсечь и уничтожить. Русские стояли, пополняя редеющие передние шеренги. Малочисленная конница большого полка то там, то здесь небольшими отрядами проносилась сквозь расступившиеся ряды пехоты, схватывалась с врагом в коротких рубках, давая отдохнуть пешцам, и стремительно откатывалась за стену пехоты. Сотня ордынцев на правом крыле полка попыталась на плечах отступающих русских конников прорваться в тыл полка, но была разрезана сомкнувшимся порядком пехоты, частью сложила головы на её копья и секиры, частью была вырублена конниками, стоящими наготове позади пеших ратников.

Иное происходило там, куда ударил клин Темучина. Передние сотни на лошадях, защищённых бронёй, проломили стену русских копий и вклинились в боевой порядок полка. Темучину за всю его жизнь, обильную войнами, не случалось видеть, чтобы живые люди выдержали подобный удар и не побежали в страхе, бросая оружие. Русы стояли, пока были живые. Всё новые сотни по кровавой трясине били в узкое пространство, клин входил в живую стену московского полка, создавая давку. Уже и всадники затруднялись взмахнуть оружием. Среди мечей, секир, топоров и копий там и тут вздымались к небу руки попов с медными и серебряными крестами. Священники, которых воины даже в самой яростной свалке опасались рубить, теперь гибли со всеми.

Чёрно-кровавый туман вставал над полем, застилая воинам глаза, и ничья отдельная жалоба, ничьё последнее проклятье или мольба не достигли высокого донского неба - всё слилось и потонуло в рёве, где ярость и боль, ненависть и мука, торжество и отчаянье звучали как проклятие войне. Тысячи людей, сошедшихся убивать друг друга, уже не властных делать что-либо иное, кроме убийства, в эти мгновения открывали, что в мире нет и никогда не было справедливого Творца, что человечеством правят только жадность, зависть и злоба владык - ведь будь в мире Высший Всесильный Разум, Он не допустил бы того, что творилось на поле между Непрядвой и Доном, Он поразил, стёр, предал бы забвению тех, кто вызвал из преисподней этого зверя, свитого из живых и мёртвых тел, окровавленного, заросшего железной шерстью, заставив кататься и биться на земле в агонии. Но если нет Высшего Судьи, правый суд обязаны вершить люди.

Каждому русскому полку на Куликовом поле выпал свой подвиг.

Всё сильнее прогибался русский длинник. Мёртвые воины стояли в тесноте, прикрывая собой живых. С боков клина, между прогнувшимися рядами, к угрожающему месту устремлялись всё новые ратники, карабкаясь по завалам трупов, они нападали на врагов с обеих сторон, били всадников ножами, кулаками, стаскивали с лошадей и душили, потому что даже коротким мечом и топором нельзя стало размахнуться. Ордынцы нажимали, они не могли ни развернуться, ни отступить. Давя друг друга, они хотя бы мёртвыми телами стремились прорвать русский строй. Темучин видел только большое русское знамя и слепящую ферязь ненавистного московского правителя. Он, Темучин, сорвёт знамя Москвы, повяжет арканом дерзкого московита, плетью погонит его на Красный Холм к ногам Мамая. Темучин помнил самоуверенное лицо и непреклонную речь Дмитрия в Коломне, он помнил и свой испуг при виде большой русской рати. Темучин и теперь считал: Мамаю не следовало торопиться с войной - вон уже сколько ордынской крови пролилось! - но коли битва начата, нельзя оглядываться, надо наказать московского щенка, посмевшего скалить зубы на Золотую Орду... Ещё десяток, другой минут, - ещё сотня, другая убитых всадников, - жаль отборную конницу - и клин из двух лучших тысяч тумена вырвется на простор, расколов надвое московскую рать. Тогда Орда затопит Куликово поле, окружая полки врага. Не хапуга Бейбулат, не волк Батар-бек, не выскочка Темир-бек, не кто-либо другой из ханов и мурз принесёт победу Великой Орде. Её принесёт хан Темучин, в жилах которого бьётся кровь прямого потомка Потрясателя вселенной. Орда всё помнит, и с этой его победой она, может, припомнит и то, у кого среди нынешних ханов больше всего прав на её престол...

Темучин посылал в атаку всё новые сотни, он словно раскачивал таран: удар за ударом по живой, прогибающейся стене русского войска.

Темучин делал то, от чего на протяжении веков остерегали своих соплеменников выдающиеся полководцы Орды. Но ничего иного хану Темучину не оставалось.