И ты как не доказывай, как не бейся, никто тебе не поверит, что все это дерьмо нажил ради благой цели. И ты уже и сам захочешь вернуться хоть на несколько шагов назад, чтобы хотя бы как прежде стало, но сил у тебя уже не хватит. И потащит тебя в самый ад.

Поэтому, думаю, что я тогда вовремя спохватился. Но трудно мне было, потому что личность я совершенно абстрактная, ничего во мне толком не закрепилось, наслаждений и разврата много испытал, а, следовательно, чтобы выбираться на поверхность из дерьма нужно принципы иметь и силу духовную. Никого не волнует, как ты в дерьме этом оказался. Помо­щи ждать не от кого. Сам влез - сам и выбирайся.

А как выбираться, если все время что-то пугает. Все время боишься, что на какие-то компромиссы идешь с совестью. А какие могут быть компромиссы, когда и компрометировать нечего и некого. Одна злоба ущемленного самолюбия осталась.

Мне уже впереди такое мерещиться стало, что хоть вешайся. Когда у са­мого сил не хватает, то начинаешь других винить в своих несчастьях. Заго­воры против тебя начинают мерещиться, будто специально кому-то было интересно, чтобы ты в такую скотину превратился. А я думаю, что кто за правду страдает, тому наплевать на все эти заговоры. Главное веру иметь. Но я то, ведь, ни в бога, ни в черта до конца не верю. Напрочь разд­военная лицемерная личность.

И были у меня в жизни моменты, когда словно кто-то сжалился надо мной и предоставлял возможность исправиться. Но кто этот кто-то? Даже такое имя можно дать "Кто-то".

Я человек недоверчивый, и мне подозрительно, что что-то начинает менять­ся в привычном укладе жизни. И, ведь, кажется, бери и пользуйся моментом и исправляй жизнь. Но мне все время большего надо, чтобы я до самого предела дошел, которого, наверняка, и нет. И к тому же самому все сделать хочется. Чтобы я как личность, наконец, проявился. И все дожидаюсь нового момента, чтобы исправиться.

А в голове моей уже такое происходило, что и вспоминать жутко.

От меня все отвернулись. Никому я не был интересен, потому что замучил всех своими эгоистичными бредами. А у них не бреды? Но, впрочем, правильно все. Я над всеми насмехался и превозносился. По Сеньке и шапка.

А дружил только с похожими на меня. Убивали мы кучу времени, переливали из пусто­го в порожнее, заумные мысли говорили, а потом все мысли, которые друг от друга выслушивали, выбрасывали как ненужный хлам, и в итоге по-прежнему оставались довольны только сами собой. Но я-то ладно. Я человек конченый. Но все остальные как же? Столько времени убивают, чтобы друг другу дрянь всякую рассказать, всю гадость из телевизоров и радиоприемников слушают. А потом все, ведь улетучивается из их голов. А что же остается?

Но, впрочем, какой из меня судья. Мне бы в самом себе разобраться. Душа у меня устала и болит - вот, что плохо. А так, конечно, я не дурак какой-нибудь и не безумец. Понимаю все. Что и другим тяжело. Но, товарищи дорогие, сто лет назад тоже самое, ведь, было и двести лет, наверно, тоже самое. И что же и теперь все будет тоже самое? Или я выдумал все это? Так, если выдумал - это еще и хуже. Значит во всей нашей жизни что-то не так. И не может она продолжаться, возвращаясь на круги своя. Если сам человек не смог ее изменить, кто-нибудь другой изменит.

ЧАСТЬ 2

Когда мне становится очень плохо и проблемы кажутся неразрешенными, то я ухожу куда глаза глядят. Я знаю, что если так долго буду идти, без вся­кой цели, то, может статься, и столкнусь с чем-нибудь, что меня хоть как-то оживит. Нужно только совсем от всего отрешиться и идти долго, долго. Я ушел далеко за город. И пока не чувствовал усталости, то шел в никуда, не сворачивая и нигде не задерживаясь, словно одержимый.

Места были мне незнакомы, и манили своей новизной. Но я нигде не хотел останавливаться, пока не пройдет мое душевное волнение, охватившее меня в начале моего половничества.

Однако слишком далеко мне уходить не хотелось. После сидения на одном месте и эти восемь километров, которые я отмерил, вполне освежили меня. И вот - немного в стороне от дороги, рядом с какой-то деревней, я набрел на забавного вида сад. Хотя я никогда не бывал здесь, сад показался мне каким-то живым, а еще показался мне очень знакомым. Будто я его уже видел где-то. Наполовину сухие яблони были очень старыми. Все в паутине, росли они на какой-то непонятного цвета жиже. Зная, что раньше сад не мог расти - на такой почве, я пришел к заключению, что тут что-то произошло - и появилась всё, допустим, из разлившейся реки - сейчас как раз был май. Может, и еще откуда появилось; к воде примешалась какая-то химия или другая дрянь и об­разовалась такого цвета серого-зеленого-розового из многих других разных почв.

В этой жиже копошились черви, так же переливая всеми неприятными цветами. Сочетаниями, и выползали на стволы деревьев и на чахлые растения.

Казалось бы - что мне было делать в этом саду? Но это был самый странный уголок земли. Этот вид и привлек меня. И, к тому же, повторяю - я не мог отделаться от ощущения, что сад этот, мне знаком. Может быть, я видел его во сне, или нафантазировал, и вот теперь лишний раз убеждался, что и самая невероятная фантазия может стать реальностью. К радости я увидел сухую тропинку, ведущую в глубину сада. Пройдя по ней несколько шагов, я заметил, что метрах в пятидесяти, за мрачными зарослями, стояло серо-желтое здание. Я пошел к нему. Здание было разрушено и пустовало. Зайдя во внутрь, я увидел, что, интерьер здания был самый простой: к длинным коридорам поперек были пристроены одинаковые, комнаты. Все двери были открыты, из дверей кое-где были выломаны замки, в других же были врезаны наподобие тех, которые вставляют в двери вагонов, закрывающиеся наглухо, если сбросить предохранитель. Коридоры последний раз красились грязно-зеленой краскою, но она во многих местах вместе со штукатуркой обвалилась, и потому в общей массе цвет коридора напоминал цвет жижи в саду. Что это было за здание? Кто в нем жил? Почему?

Все двери можно было открыть одним ключом. Несмотря на то, что мне стало нес­колько не по себе, я пошел по этим коридорам. Хорошее я себе развлечение нашел - по помойкам шататься, куда ни одна живая душа не забредет.

Я обошел все здание. Поднялся даже на самый верхний, четвертый этаж. Присел там, у окошка, на обломки кирпичной стены и закурил. Вокруг была тишина. И не было ни одной живой души. Только вороны, каркая, летали над садом.

Мне почему-то стало очень спокойно. "Как перед смертью, - неожиданно подумал я.- Наконец-то, отдохну от всего".

Веселенькое место. Тут, конечно, пусто и мрачновато, зато такой пейзаж ближе к человеческой катастрофе. И почему это люди бегут от таких вот пейзажей? По-моему всем нам тут самое место. Я даже без злобы это говорю, а, может, от сострадания. Всех нас в итоге ждет вот такой вокзал. Тут, наверно, и кладбище неподалеку?

Я вышел на улицу. И совсем не удивился, когда с другой стороны здания увидел чуть подальше за полянкой кладбище. Ведь я видел все это во сне или нафантазировал себе, черт знает. Какая разница.

По большим мраморным надгробьям, на которых с "ятями" были высечены имена умерших, я понял, что это очень старое кладбище. Читая имена умер­ших, я прошел в конец кладбища - уже со свежими деревянными и металлическими крестами на могилах. Там кладбище и жуткий сад заканчивались.

Пройдя по полю до деревни, я стал ждать автобуса в город. Идти пешком мне уже не хотелось. Жаркое солнце разморило меня.

И я там, в тенёчке, у остановки уснул. А проснулся уже дома. В полночь. Как я добирал­ся до города, как пришел домой, я не помнил, словно с пьяну.

И где я увидел эту веселенькую историю - я тоже не помнил. Но, скорее все­го, когда уснул дома, прямо в одежде мне все это дело и приснилось.

Я наутро спрашивал у матери. Она мне сказала, что я пришел часа в четыре, попросил чаю и уснул. Странно все это. Странные провалы в памяти.