— Фу, Джера! На место! — услышал Коркин голос Константина. В ответ раздалось собачье рычание. — На место, я кому сказал! — кричал Константин. Овчарка царапала дверь.

— А, вы еще здесь!.. Что угодно? — войдя в кухню спросил он.

— Я варю пельмени, — тая лукавство, ответил Коркин.

— Какие, к черту, пельмени!.. Зачем все это нужно?

— Вода закипит, может убежать.

— Черт знает что! — с гримасой боли пробормотал Константин. — Вы-то хоть знаете, что ваш друг — трус и подонок?

— Пока не знаю… Он мне ничего не рассказывал.

— Ну, разумеется, похвастать ему нечем. Отбить у меня девушку — это, конечно, подвиг, а вот когда она жизнь себе исковеркала, здоровье потеряла — он смылся!.. Зачем же теперь пожаловал?

— Не знаю, — уже серьезным тоном ответил Коркин. — Мы вчера малость это самое… Ну, Генка и говорит: поедем в Москву, мне надо. Вот мы и приехали… А зачем надо — он не объяснил.

— Ну если он такой скромный, придется мне, так сказать, пролить свет… Я работал в приемной комиссии, когда Галя приехала поступать в наш вуз. Такая наивная, доверчивая — и знания самые посредственные. Я ее пожалел как землячку: помог поступить, в общежитие устроил… И вдруг является этот ковбой! На готовое, так сказать… Очаровал, запутал, испортил. Когда же Галя из-за вашего друга угодила в больницу, в очень тяжелом, кстати, состоянии, он перепугался и сбежал из Москвы. А теперь что же, извиняться прикатил?.. Подонок!

До этой минуты Коркин верил, что его друг — человек опытный и сильный, а в Москву Самойлова привело романтическое чувство. Теперь же Алеша Коркин растерялся.

— Как сбежал? — переспросил он, недоумевая.

— Ну, подробности — это вы у своего друга спрашивайте… — Константин устало опустился на стул. — Что мне сделать, чтобы вы оба поскорее смотались? У вас нет денег? Я дам деньги, только уезжайте. Пожалуйста, уезжайте, я убедительно вас прошу!

— Деньги? — удивился Коркин.

Вдруг послышалось шипение. Это в кастрюльке, оставленной на сильном огне, поднялась и полилась на горелки пена. Коркин рванулся, выключил газ.

— Какая жалость! — воскликнул он. — Я так люблю пельмени, а вот — недоварились!.. Ну не беда, потерпим до дома. Вы не переживайте, мы уедем. И денег не надо, что вы, право! Другой бы нас даже на порог не пустил, а вы еще и деньги предлагаете… Я, кажется, понял: вы — благодетель. Ну да, так и есть! Вы спасли загубленную душу, а Генка опять пытается ее погубить, так?

— Убирайтесь! — негромко произнес Константин. И направился к входной двери, чтобы отпереть замок. Возле двери сидела, тоскливо поскуливая, собака.

— Джера, на место! — приказал Константин. Собака не уходила. А когда он открыл дверь, овчарка первой вырвалась из квартиры и метнулась на площадку между этажами, где у окна в одиночестве стояла Галя. Она смотрела в окно, и в приподнятой ее руке дымилась сигарета. Не отрывая от окна взгляда, Галя свободной рукой нашла затылок собаки, севшей у ног, погладила…

— Простите, а где же Генка? — спросил Коркин.

Она повернула голову — спокойно, доброжелательно взглянула на Лешу. У нее было правильное и красивое лицо. Такие лица бывают у дикторов телевидения. Спокойные и доброжелательные. Они улыбаются для всех. И ни для кого в особенности…

— Гена ждет вас на вокзале. Я достала вам денег…

— Денег?

— Да, на билеты.

Глубоко внизу громыхнула железная дверь лифта, зашевелились, поползли тросы за проволочной сеткой шахты.

— Скажите, Галя, правда, что Генка предал вас?

Она ответила не сразу. Перебирала пальцами шерсть на загривке Джеры и задумчиво смотрела в окно.

— Все это было очень давно… Мне даже кажется, что этого вовсе не было. Так, сон… Или дурной фильм. Гена был просто глупым мальчиком. А я была глупой девочкой. Вот и все…

— Знаете, Галя, по-моему, оба они!.. Извините, может, это нахальство, только я считаю, что вам… В общем, если бы вот я был на месте Генки, я бы вас ни за что не предал!

Она молча повела плечами. Потом, вздохнув, сказала:

— Езжайте, сдавайте свои экзамены. Желаю вам успеха!

— Галя, вы очень красивый человек, честное слово!

Она грустно улыбнулась.

— Вы тоже еще очень глупый мальчик… Правда, Джера? — сказала Галя, потрепав собаку. — Езжайте в Ленинград, возвращайтесь в общежитие и больше не пускайтесь в авантюры. А нам пора домой!..

Первой взбежала по ступенькам овчарка. За ней медленно и спокойно шла хозяйка.

…Самойлов ждал под фонарем. Свой в чужом городе. Друг!.. Рядом кровати в общежитии… Генка курил, и в кармане его брюк выпячивалась пачка сигарет. Как же, он был при деньгах!..

— Кури, Леха, — протянул Самойлов эту самую пачку. Коркин взял сигарету, а Генка спичку зажег.

— Теперь у нас билеты до Ленинграда, вот, смотри! Показал Коркину самые обыкновенные билеты-картонки.

— Ради этого ты ее вызывал? — спросил Коркин.

— Тебе что за дело?

— Извинялся, да?

— Константин что-нибудь наплел?

— Он сказал, что ты сбежал из Москвы, когда Галя из-за тебя попала в больницу… Это правда?

— Это для него, для Константина — правда. А для меня… Сбежал!.. Я ведь несколько раз предлагал ей расписаться. Хотя жил без стипендии. У меня иной раз даже на столовую денег не было — я в буфете хлебом да винегретом спасался. Только все равно я ей говорил: давай поженимся. А она не хотела: рано, говорит. Она сама на аборт решилась — я отговаривал!.. А получилось скверно. Заражение крови получилось. Чуть не умерла. Три месяца в больнице держали. Константин каждый день к ней ходил, апельсины приносил, шоколад. Вот, мол, я какой — добрый. Он же добился, чтобы меня из комсомола исключили. У меня ни денег, ничего, отовсюду гонят, все презирают, а он к ней каждый день с передачками!.. Ну, я и обозлился. Просто озверел — до того все вокруг возненавидел. Все и всех… Вот взял, значит, и уехал из Москвы. Сбежал, как говорит твой Константин… Ему же это на руку. Он через местком путевку Галке выхлопотал. В дом отдыха. Ну и, конечно, помогал в учебе, во время сессии подстраховывал. В общем, она осталась в институте, даже от курса не отстала… Вот так и победил меня Константин!..

Они стояли в начале перрона, освещенные холодным вибрирующим светом люминесцентных ламп. Мимо торопливо проходили люди с дипломатками и старомодными саквояжами, с чемоданами и с переброшенными через плечо узлами. Грузчики, разгоняя неповоротливых пассажиров грубыми окриками, толкали свои тележки к ленинградскому поезду.

Самойлов, болезненно усмехнувшись, прибавил после паузы:

— Только мало ему радости от этой победы… Галка его никогда не любила и любить не будет!

— Она ведь тебя любила! — сурово заметил Коркин. Самойлов поднял голову и, осторожно взглянув на приятеля, отвернулся. Он все чаще поглядывал в ту сторону, где шла посадка на поезд. А Коркину его нетерпеливость была неприятна. «Приедем — сразу же пойду к коменданту, пусть меня переселяют в другую комнату!» — решил он.

— Может, к поезду пойдем? — предложил Самойлов. — Посадка уже давно началась…

На брезентовый верх машины сыпался, точно зерно из транспортера, дождь. В тускло-желтом веере света от фар возникали то кипящая под дождем поверхность луж, то осклизлые куски асфальта.

Иван Михайлович сидел рядом с шофером, вполоборота к Наташе, и молча слушал. Огонек его папиросы, разгораясь при затяжках, подсвечивал скуластое, будто литое, лицо. Но что было в глазах председателя, прятавшихся под густыми бровями, Наташа не могла разглядеть.

…Она и не думала «голосовать», когда под ногами замельтешила собственная тень и сквозь шум дождя стало слышно урчание догонявшей машины. Кто же возьмет ее, такую мокрую!.. Но «газик», обогнав, остановился впереди, и открылась его правая дверца. Наташа вскочила под гремящий брезент. «Чуйкина, никак? — признал ее председатель колхоза. — Что-то родные края дождиком тебя встречают! Ты, Коля, полегче, не растрясти бы нам горожанку!» И стал расспрашивать Наташу про житье-бытье.