— Тебе ведь не интересно, зачем спрашиваешь?..

Константин хмыкнул, глаза весело заблестели.

— Это верно!.. Мне вообще приятнее было бы почитать журнальчик, чем на вас любоваться… Но уж коли почтили визитом, я, как гостеприимный хозяин, спрашиваю: где ты живешь и кто ты есть теперь… Если неприятно отвечать, так зачем было приходить?

— Я не к тебе пришел! — резко ответил Самойлов.

— Мы из Ленинграда приехали. Вчера вечером сели в поезд… Век скоростей! — ввязался в разговор Коркин. Теперь ему не хотелось уходить из этого дома, не пообедав. — Так получилось, решили прокатиться в столицу. Мы с Генкой в одной комнате в общаге живем. Приустали малость в Москве, покушать надо, а денег нет… У вас можно курить?.. Спасибо. Только знаете, у нас сигареты кончились. Можно ваши?.. Сердечно благодарю!.. Так вот, значит, сели зайцами в поезд — и сюда. Смешная история, правда?.. Генка не хотел к вам идти, я уж его почти силой заставил. Есть, знаете ли, очень хочется. В самом деле, иметь в Москве добрых друзей — и не заглянуть — свинство, правда?.. Я смотрю, вы большой ценитель искусства. Старинные полотна! Русская школа?.. Неужели голландцы! Денег небось стоят уйму!.. А телевизор цветной? Ах, черно-белый… Можно включить? Сегодня «Спартачок» должен играть…

Константин будто проснулся, изумленно смотрел на Коркина. Послушно включил телевизор. Подал Коркину хрустальную пепельницу. Самойлов оказался в положении хоккеиста, удаленного на скамью штрафников. Он слушал Коркина с выражением досады.

По телевидению показывали спектакль. Действие происходило в прошлые века: музейная мебель, на мужчине черный фрак, женщина в фижмах, длинные витые локоны вдоль щек. Мужчина надменно упрекал, женщина оправдывалась покорно и жалко…

— Ох уж эти семейные драмы! — развязно воскликнул Коркин. — И так жизнь — с ума сойти! А тут еще телеком тоску нагоняют. Может, по другой программе что-нибудь повеселее?.. Должен же «Спартак» с минчанами играть!

— Диссертацию защитил, что ли? — спросил Самойлов.

Константин подошел к телевизору, щелкнул переключателем программ. На экране появилась площадь какого-то города, дети кормили голубей.

— Можешь поздравить, я теперь доцент, — не без удовольствия сообщил Константин. — А диссертацию отдельной книгой издали… Могу подарить, как старому знакомому.

— Не стоит, я до сих пор все студент. На третьем курсе… Куда нам в высокие материи!

— Дело хозяйское, — усмехнувшись, сказал Константин.

Коркин внимательно слушал их разговор.

— У вас каждая вещь на своем месте, — вмешался он. — Детишек еще не завели?

Самойлов встрепенулся, взглянул на хозяина. Тот пережил вопрос спокойно.

— Еще нет, — беспечально признался Константин.

Послышался отдаленный собачий лай. Потом заскрипел ключ в замочной скважине, хлопнула входная дверь, и в комнату вбежала крупная овчарка с палевой грудью, с черной, как сажа, спиной. Ее уши настороженно торчали. Собака внимательно оглядела всех присутствовавших в комнате. Коркин, испуганный неожиданным появлением собаки, опустился в кресло.

— Джера, ко мне! Ну иди ко мне, умница! — позвал Константин, пошлепывая себя по колену. Собака подошла и легла возле его ног, теперь уже настороженно глядя только на гостей.

А в дверях появилась молодая женщина в брюках, в брезентовой куртке, с поводком в руке. Спокойно посмотрела на гостей.

— Здравствуйте… — произнесла она ровно и приветливо.

Коркин вскочил с кресла и поклонился. Самойлов смотрел исподлобья, сидел, вобрав голову в плечи.

— Вот, Галя, к тебе — гости! — иронично отрекомендовал Константин.

— Ну и накурили вы! — Галя прошла к окну, шире распахнула створку. Коснулась ладонями зеленовато-белых головок ландышей, стоявших в глиняном горшке на подоконнике. Потом вернулась — спокойная, внимательная — хозяйка дома.

— Здесь все решили, что ты пропал, — сказала Галя, обращаясь к Самойлову.

— Это Лешка, мой друг… Я не пропал, я в Ленинграде… Мы учимся там…

— Они не волшебники, они еще только учатся! — подсказал повеселевший Константин.

— Мы случайно. Вот оказались в Москве и решили… Так сказать, незваные…

Таким взволнованным Коркин еще ни разу не видел Генку. Галя неторопливо снимала куртку. Она посмотрела на Коркина и едва заметно улыбнулась. Коркин сразу же вспомнил свое отражение в зеркале лифта.

— Извините, пожалуйста, нельзя ли нам умыться? — спросил он.

Горячая вода — удовольствие!.. Коркину захотелось и голову вымыть — его грива загустела, слиплась в косицы, но он постеснялся, уступил кран Самойлову. Вытирая лицо жестким от крахмала полотенцем, прислушался к голосам, звучавшим в комнате. Тут же вспомнил телепередачу и с отчаянной улыбкой тряхнул головой.

— Ну, Генка, кажется, в благородном семействе вспыхнул скандал!..

— Тем лучше, — ответил Самойлов, отбирая у Коркина полотенце.

Галя встретила их у двери.

— Пойдемте в кухню. Я уже накрыла на стол…

В кухне была та же выставочная чистота, как и во всей квартире. На столе в тарелках желтела яичница с кусочками ветчины. В тонких высоких стаканах — компот. Константина в кухне не было.

— Ему нужно заниматься, — объяснила Галя. — А вы ешьте, не стесняйтесь!

Коркин отлично слышал, что в комнате громыхает телевизор. Он старался поймать взгляд Самойлова, чтобы едкой улыбкой выразить, как тонко он чувствует ситуацию, но Самойлов с отсутствующим выражением лица сел за стол и взял вилку. Галя нарезала хлеб. У нее была тонкая талия, острые, еще не припухшие, как бывает у женщин, локотки, в ушах подрагивали золотые серьги. Коркин пожал плечами и сел напротив Самойлова. Генка не поднимал глаз, уставившись в тарелку, лениво двигал вилкой, ел, словно по принуждению. А Леша мигом очистил свою тарелку.

— Еще у меня есть пельмени, — сказала Галя. — Будете?

— А как же! — обрадовался Коркин. — Пельмени — единственная отрада в нашей тусклой студенческой жизни. Я вот лично, если не поем недельку пельменей — чувствую полный упадок сил. Голова не работает, мозги не шевелятся, ноги не ходят. Говорю тогда ребятам: или меня несите в пельменную, или пельмени несите ко мне, иначе не будет среди вас Алексея Коркина. И представляете: как только первая пельмешка влетает ко мне в рот, я мигом оживаю. Мозги включаются, мысли клокочут, фантазия выплескивается, точно протуберанцы из солнечных недр.

— Заткни фонтан! — резко сказал Самойлов.

— Ну зачем же! — смеясь, произнесла Галя. — Очень интересно! Вы, Алеша, оказывается, юморист.

— Иногда находит, — признался Коркин. — Когда, извините, кушать хочется… Вы что-то говорили насчет пельменей?

— Конечно, конечно… Сейчас сварю… — Галя пошла к холодильнику.

— Слушай, Генка, это же настоящая богиня!.. — с восторгом воскликнул Коркин. — Я, наверно, малость переигрываю… Никак не могу понять, куда ты клонишь.

— Мне нужно поговорить с Галей. Вдвоем, с глазу на глаз…

— Понял! Это мы сейчас исполним!

Когда Галя вернулась в кухню и стала греметь кастрюльками у плиты, Коркин встал, поискал по карманам и в замешательстве произнес:

— Покурить бы. Да вот сигареты кончились…

— Я вас выручу, — откликнулась Галя. И достала из шкафчика пачку «Столичных».

— А ваш муж не рассердится?

— Это мои сигареты, — просто сказала Галя.

— Ну, я пойду на площадку, чтоб здесь не дымить…

— Да курите здесь, ничего страшного… Я здесь курю и Костя. Это Джера у нас табачный дым не выносит.

Услышав кличку, собака, стуча когтями по линолеуму, вошла в кухню.

— Джера, на место! Мы тебя не звали, — приказала женщина овчарке. Та послушно удалилась.

— Я все-таки пойду, — мямлил Коркин.

— Нет, ты сиди здесь. Лучше мы выйдем, — вдруг заявил Самойлов. — Галя, давай выйдем на площадку — мне нужно поговорить с тобой!

— А пельмени?

— За пельменями Лешка посмотрит.

— Ну, хорошо.

Едва закрылась за ними входная дверь, как собака подбежала к ней, стала скулить и царапать дерматин лапами.