ГЛАВА VIII

Продолжение. Как можно хорошо пользоваться восхищением и другими страстями.

Все страсти имеют два весьма важных действия: они занимают разум и подкупают сердце. Благодаря тому что они занимают разум, они могут быть весьма полезны для познания истины; надо только уметь хорошо пользоваться ими; ибо прилежание рождает просвещение, а просвещение открывает истину. Вследствие же того, что страсти подкупают сердце, они всегда вредны, ибо, подкупая сердце, они развращают разум и представляют ему вещи не сообразно тому, что вещи суть сами по себе или согласно истине, но сообразно отношению, какое вещи имеют к нам.

Изо всех страстей страсть, нам менее затрагивающая сердце, — это восхищение; ибо нас волнует созерцание вещей только как вещей хороших или дурных; созерцание же вещей, поскольку они новы, велики и необычайны, вне всякого отношения к нам, почти нас не затрагивает. Итак, восхищение, сопровождающее познание величия или превосходства новых, рассматриваемых нами вещей, гораздо меньше развращает разум, чем все остальные страсти, и

438

даже может быть весьма применимо в познании истины; лишь бы мы тщательно следили, чтобы оно не сопровождалось другими страстями, как это бывает почти всегда.

При восхищении жизненные духи с силою устремляются в те части мозга, которые представляют предмет так, как он есть сам по себе; там жизненные духи запечатлевают образы отчетливые и настолько глубокие, что они могут сохраниться надолго; а следовательно, разум имеет об этом предмете довольно ясную или довольно отчетливую идею и легко припоминает его. Итак, нельзя отрицать, что восхищение весьма полезно для наук, ибо заставляет разум прилежать к науке и просвещает его. Не то с другими страстями:

они занимают разум, но не просвещают его. Они занимают разум, потому что вызывают жизненные духи, а движение последних необходимо для образования и сохранения образов, но они не просвещают разума или просвещают ложным просвещением и обманчивым знанием, направляя жизненные духи таким образом, что те представляют предметы лишь сообразно их отношению к нам, а не сообразно тому, что предметы суть сами по себе.

Ничего нет труднее, как долго прилежать к какой-нибудь вещи, когда мы не восхищаемся ею, а потому жизненные духи не легко устремляются в те части мозга, куда им следует направиться, чтобы изобразить эту вещь. Напрасно твердят нам, чтобы мы были внимательны; мы не можем быть внимательны вовсе или быть внимательны долго, хотя бы мы были убеждены некоторым абстрактом и не волнующим жизненных духов убеждением, что вещь весьма заслуживает нашего прилежания. Чтобы вызвать в себе некоторое движение восхищения, нам необходимо обмануть свое воображение и таким способом пробудить жизненные духи, и мы должны представить себе новым образом предмет, о котором мы хотим размышлять.

Мы постоянно встречаем людей, которым учение не доставляет удовольствия; ничто не кажется им тяжелее прилежания разума. Они убеждены, что должны изучать известные предметы и прилагают к тому все усилия; но эти усилия остаются довольно бесполезными, и эти люди не подвигаются быстро вперед или сейчас же утомляются. Правда, жизненные духи повинуются повелениям воли, и мы бываем внимательны, когда того захотим, но когда воля, которая повелевает, есть воля чистого рассудка и не поддерживается некоторою страстью, тогда жизненные духи повинуются ей так слабо и медленно, что наши идеи походят на мелькающие перед нами призраки, мгновенно исчезающие. Наши жизненные духи получают столько тайных повелений со стороны наших страстей, и от природы и по привычке, и с такою легкостью выполняют их, что весьма легко уклоняются от этих новых и трудных путей, куда хочет направить их воля. В этих-то случаях, главным образом, и нуждаемся мы для познания истины в особой благодати, потому что мы не можем своими собственными силами противостоять долго гнету тела,

439

отягощающего дух; или, если мы и можем, мы никогда не хотим того, что можем.

Но когда нас захватывает некоторое движение восхищения, тогда жизненные духи сами собою устремляются к отпечаткам предмета, вызвавшего удивление; они отчетливо представляют этот предмет разуму, и в мозгу совершается все то, что необходимо для познания и очевидности, и воле не приходится преодолевать непокорных жизненных духов. Вот почему люди, поддающиеся удивлению, гораздо способнее к учению, чем люди невосприимчивые к нему;

первые — изобретательны, вторые — тупы.

Однако когда восхищение слишком сильно и переходит в изумление или ужас, или, наконец, не вызывает разумного любопытства, тогда оно имеет весьма дурное действие; ибо тогда жизненные духи всецело поглощены представлением предмета именно с той стороны его, которой мы удивляемся. Мы нисколько не думаем о других сторонах, с которых можно рассматривать его. Жизненные духи даже не разливаются в других частях тела и не выполняют своих обычных функций; но они запечатлевают столь глубокие отпечатки представляемого ими предмета, они порывают такое множество мозговых фибр, что идея, которую они вызвали, не может изгладиться из разума.

Недостаточно, чтобы восхищение делало нас внимательными, оно должно нас сделать любознательными; для полного познания предмета недостаточно рассмотреть одну из сторон его, мы должны стараться исследовать все стороны его, иначе мы будем не в состоянии основательно судить о нем. Следовательно, когда восхищение не побуждает нас рассматривать вещи с наивысшей точностью или когда оно мешает нам в этом, тогда оно весьма бесполезно для познания истины. Тогда оно наполняет ум лишь вероятностями и склоняет нас смело судить обо всем.

Недостаточно восхищаться только для того, чтобы восхищаться;

нужно восхищаться, чтобы исследовать потом с большею легкостью. Жизненные духи, возбуждающиеся сами собою при восхищении, отдают себя в распоряжение души, чтобы она воспользовалась ими для более отчетливого представления предмета и для лучшего познания его. Так установлено природой; ибо восхищение должно вести к любознательности, а любознательность — к познанию истины. Но душа не умеет пользоваться своими силами. Познанию предмета, вызывающего жизненные духи, она предпочитает известное чувство сладости, испытываемое ею от этого обилия волнующих ее жизненных духов. Ей приятнее сознавать свои богатства, чем пользоваться ими; и она походит на скупцов, предпочитающих хранить свои деньги, чем тратить их на свои нужды.

Людям обыкновенно нравится все, что затрагивает их какою бы то ни было страстью. Они дают деньги не только за то, чтобы их волновали грустью, представляя трагедию; они дают их также фокусникам, чтобы в них вызывали чувство восхищения, ибо нельзя

440

же сказать, что они платят деньги фокусникам за то, чтобы они обманывали их. Это чувство внутренней сладости, которое мы испытываем при восхищении, есть, следовательно, главная причина, почему мы останавливаемся на восхищении, не пользуясь им, как нам предписывают это рассудок и природа; ибо это чувство сладости так сильно привязывает восхищающихся к предмету их восхищения, что они сердятся, если им показывают пустоту его. Когда огорченный человек испытывает сладость грусти, он рассердится, если захотят развеселить его. То же самое бывает с людьми восхищающимися; по-видимому, оскорбляешь их, когда стараешься показать им, что они восхищаются без основания, ибо тогда они чувствуют, как ослабевает в них тайное удовольствие, которое они находят в своей страсти, по мере того как изглаживается из их разума идея, бывшая причиною страсти.

Страсти всегда стараются оправдать себя и незаметно убеждают нас, что мы правы, следуя им. Они заставляют разум, который должен быть их судьею, испытывать сладость и удовольствие, и это удовольствие подкупает его в их пользу; вот как, приблизительно, заставляют они его рассуждать: не следует судить о вещах иначе, как сообразно идеям, которые мы имеем о них; изо всех наших идей идеи чувственные суть самые реальные, потому что они действуют на нас с большею силою; следовательно, это и суть те идеи, сообразно которым должно главным образом судить. Предмет, которым я восхищаюсь, содержит чувственную идею величия; итак, я должен судить о нем, согласно этой идее, ибо я должен иметь уважение и любовь к величию; следовательно, я вправе останавливаться на этом предмете и заниматься им. В самом деле, удовольствие, которое я чувствую, созерцая идею, представляющую- его, служит естественным доказательством того, что думать о нем есть мое благо; ибо мне кажется, что я становлюсь больше, когда думаю о нем; мой разум делается обширнее, когда охватывает такую великую идею. Разум перестает существовать, когда не думает ни о чем; и если бы эта идея исчезла, то, мне кажется, мой разум исчез бы вместе с нею или стал бы меньше и уже, занявшись меньшей идеей. Итак, сохранение этой великой идеи есть сохранение величия и совершенства моего существа; следовательно, я имею основание восхищаться. И даже другие должны были бы удивляться мне, если они справедливы ко мне; в самом деле, я нечто великое, благодаря тому отношению, какое имею к великим вещам; в силу восхищения, которое я питаю к ним, я некоторым образом обладаю ими;