Устроить сексуальную революцию в отдельно взятом квадрате за городом, в преимущественно однополой среде? Такая идея могла родиться лишь в бесшабашной башке сумасшедшего. Очень уж напоминало это мне клинический ленинизм, или примитивнейший фрейдомарксизм, адаптированный для простейших умов.

- Мы, маркиз, к марксизму не склонны никак, - возражал моим сомненьям Маргулис. - Мы, мамочка, пойдем другим путем. - И советовал мне, не долго думая, сойти с ума на твердую почву, ибо ум, полный сомнениями, есть хлябь.

- Кстати, время обеденное, - сказал он, взглянув на часы. - Не пойти ли нам супчику похлебать? - предложил он.

- Вот увидите, ваша теория при проверке практикой даст сокрушительно отрицательный результат. И не называйте меня мамочкой, - раздраженно добавил я.

А он, безумный, ищет бури, шептал я про себя, следуя рядом с Маргулисом в пищеблок. К этому времени значительную часть доверия к нашему атаману я потерял.

На обед оказался, действительно, суп, но настолько жидкий, что я с отвращением отвернулся от него. К тому же эта мутная жидкость едва покрывала донце. Несмотря на всеобщее предреволюционное возбуждение, многие тоже это заметили. А те, что не глядя проглотили свой псевдообед, с изумлением озирались, не почувствовав привычной сытости. Маргулис, оторвав взгляд от своей концлагерной порции, искал им поваров, чтобы, наверное, их распечь, но почему-то вместо кухонных работников на раздаче стояли санитары.

- Что-то с питанием сегодня не то, - догадался кто-то. - Утром - чай, на обед - первое. А на ужин второе увидим ли?

- А третьего третий день не видали совсем, - вспомнил кто-то.

- Нам и вилок-то не дают, а сами, небось, лопатами лопают.

- И куда попечители смотрят? Почему не обеспечивают чем-нибудь?

- А они у нас есть? И если они есть, то есть ли у них совесть?

Вышедший на эти возгласы обер-кох не сразу нашел толковый ответ, и вначале всех нас совершенно запутал, пытаясь объяснить, в чем дело.

Первоначально он утверждал, что это кто-то из поварят опрокинул котел, прячась за ним от невропатолога. Поэтому пришлось оставшуюся уху немного разбавить водой. Что же касается петуха, то кто-то его из ухи вынул и съел за несколько минут до готовности. А кто интересуется попечителями, то да, они есть, и будут есть, и что только что выпроводил четверых, которые всё и съели. А коли уж случилось так, что всё, как есть, съедено, то на нет и суда нет, а если и есть, то есть все равно нечего. Ужо подходите к ужину, обнадежил он.

Обер-кох, хоть тоже в белом халате, пользовался некоторым доверием, и мы, удовлетворившись объяснением и обещанием, разошлись.

Желудок, однако же, не обманешь. Недовольство росло и, брожение умов, вызванное голодом, искусно направлялось заправилами в сексуальное русло. Замесить на мысли о голоде революцию оказалось делом нехитрым. Страсти всё накалялись. Чувствовался внутренний перегрев. Перепирались и спорили до тех пор, пока в комнате не заканчивался кислород, после чего переходили в другую.

И даже Никанор, пьяный, как лорд, заплывший жиром, налитой румянцем, в связи с чем в моей голове тут же всплыл вопрос о питании, высказывался в том смысле, что, мол, отольются этому отелю наши слезки. Он же, откуда-то вынув ружье (и пропасть патронов к нему) принародно похвалялся им. Пациенты со знанием дела рассматривали оружие, хвалили калибр, однако все же склонялись к тому, что в ближнем бою булыжник хорош, и только в случае вторжения извне вооруженных вражеских сил и ружье может на что-то сгодиться.

- Ружье, не иначе, Ржевского.

- То-то ржавое, я смотрю.

Маргулис велел ружьё до поры припрятать, опасаясь, что какие-нибудь провокаторы, до него добравшись, могут, пожалуй, выстрелить, спровоцировав превентивные действия со стороны врачей.

Я же, не упуская из виду развития событий, только подходящего момента ждал, чтобы из этих событий выкрутиться и скрыться - втайне от тех, кто не упускал из виду меня. Впрочем, те, кто были во мне наиболее заинтересованы, налетчиков я имею в виду, с утра куда-то отбыли и не появлялись до вечера.

К единому мнению, тем более единственно верному, в течение дня мы не пришли. Более того, выяснилось, что среди нас насчитывается до полутора десятка партий, секций и сект самых различных мастей и мнений, всех цветов спектра, не исключая полутонов. От самых неистовых, вставших под знамя эротического терроризма и выступивших с наиболее злобными лозунгами ('Долой мораторий на членовредительство!', 'Члениться, члениться и члениться!'), от этих крикунов и задир, готовых к немедленному мятежу - до умеренно-правых, отрицавших любой мятеж в принципе и предлагавших детскую болезнь членнинизма и левизны перевести в разряд венерических, а безнадежно больных запереть в карантин, тем более, что место в карцере для них пусто. Да впрочем, и сам Членин, возглавивший это крыло, к вечеру под влиянием критики тоже более умеренным стал.

Были маргинальные партии от фетишистов до фашиствующих некрофилов, были народные демократы, чья сексуальная своеобразность адептами не афишировалась, но оппонировавшая им Партия Народного Гнева заявляла, что отдемократить народ не даст. Секция зоофилов с лозунгом 'Мясо - в массы!' требовала одновременно узаконить с некоторыми домашними любимцами брак. Была даже партия антидураков, выступавшая против всех партий, и были просто вольные фении, борцы за дело без дела, готовые к кому угодно примкнуть.

Некоторые партии успели обзавестись аббревиатурами, не всегда, впрочем, адекватными, как ОАО, например - Общество Анонимных Эгоистов. Партия ККД (Кому Какое Дело) была родственна предыдущей по духу, не сходились они лишь в малом. Какадеты были, кажется, более левые (хотя до полного полевения им было пока далеко). Оаисты же предпочитали, как правило, управляться правой рукой.

Наиболее непримиримые из большевиков, дабы не нарушалась стройность рядов, предлагали избавиться от оппонентов. Другие же, владеющие арифметикой, подсчитали, что если использовать их как попутчиков, то можно вздвоить, а то и встроить ряды.

Я, ни в союзах, ни в партиях не состоя, старался не упускать ни малейшей подробности происходящего, оставаясь внутренне чуждым всему. Но эта отстраненность позволяла мне быть беспристрастным и объективно оценивать то, что позднее ляжет в историю. Вы не спрячете свое истинное лицо за трескучими лозунгами, господа! Я - бдительный наблюдатель.

- Волки тряпочные! Вояки картонные! - возвышал свой голос Маргулис, понукая понурое стадо попутчиков-меньшевиков. - Доходяги духовные! Души дешевые! - рвался его голос из флигеля. - Диогены синопские! Киники рукоблудствующие! - кричал он ухмыляющимся оаистам и, встряхнув всех, как следует, он оглядывался по сторонам, не обидел ли кого невниманием.

А через час, ораторствуя перед соратниками - выпукло, доходчиво, горячо - он ярчайше расписывал государство грядущего, эрогенную территорию, обретенный рай. Я б не поленился здесь полностью привести его мысли о государстве всеобщей гармонии, если б они в мельчайших деталях не совпадали с содержанием моего сна.

- Но дорога в сей рай нашими мощами вымощена, - заключил он.- Мы неизбежны, ибо дело правое. Да будет Сад!

- Рассадник мерзостей, - возражали угрюмые оппоненты, но так осторожно, что никто, кроме меня, их возражений не слышал.

Сподвижники же аплодировали, оборачиваясь и друг другу подмигивая. Ветреный Вертер заметно нервничал и вел себя, как человек с неуравновешенной психикой, а не как все. Кривоногий Кашапов, в пиджаке и чистых трусах, снисходительно ухмылялся. Очевидно, что для большинства бунт был делом решенным.

- А не пойти ли нам всем поужинать? - предложил Маргулис партнерам по партии, но толпа, странное дело, не отреагировала на приглашение, хотя по всем расчетам была голодна. Как раз в это время обсуждался вопрос о моральной ответственности, о том, каким образом снять понятие вины и стыдливости, а муки совести свести к нулю. И как быть с сомненьями, которые неизбежно возникнут при установлении отцовства или другого родства.