Я сел в кресло, глядя на спящую. Дело гнилое, гиблое. Сдавать ее в милицию и отвозить в сквер я тут же раздумал. Очень мучил вопрос: есть у нее соучастники? Или преследователи? Судя по сумме, деньги станут искать. И как скоро найдут? Со мной ее видел только садовник. Вариант с убийством свидетеля отпадал. Тем более, что он уже мог проболтаться Полине или любому встречному по пути в магазин. Дурак страшнее пистолета.

Спи, милая. Высыпайся, как следует. Набирайся сил. Мы тебя непременно раскусим. Расспросим. Расколем. Распотрошим. Мысли шевелились неповоротливей, неторопливей, словно клубок змей. Несмотря на все треволненья, усталость брала свое. Сидя в кресле, я незаметно и крепко уснул.

Показалось, что сквозняком повеяло. Холодком потянуло понизу, по ногам. Я открыл глаза: в окна бил свет. Южная, солнечная сторона. Сколько времени? До или после полудня? Скорее - до. Дверь полуоткрыта. Сам я ее забыл запереть, или кто-то сюда, пока я спал, заглядывал?

Девушка спала, ресницы вздрагивали. Я предположил, что сны ей все-таки снятся. Пучок лучей, приникавший в одно из окон, скоро достигнет кровати. Коснется ее лица. Граница света пересечет границу сна. Нет, лицо миловидное. Весьма.

Кто-то напевал внизу фальшивым фальцетом - садовник, наверное, кто же еще. Он закашлялся, поперхнувшись пеньем, после чего перешел на более свойственный ему баритон. Слов не разобрать, да слов, возможно, и не было. Мотивчик тоже весьма приблизительный. Звякнуло ведро. Наверное, Полина, жемчужина предместья, пришла, чтобы убрать внизу. Видимо, она спросила о чем-то садовника, потому что он сказал:

- Не знаю. На эту тему не размышлял. - Он выдержал паузу, я думал, вновь запоет, но он сказал. - Вот ты - женщина, ты ответь. Почему природа двупола? В чем целесообразность, скажите на милость?

Полина тихо ответила что-то, чего я не смог разобрать. Засмеялась, а садовник продолжал так:

- А я тебе скажу, почему. Чтобы дать представление всякой твари своей о Божьей любви. О том, что есть на свете любовь, а не только выгода. Эрос. - Это слово он прорычал с удовольствием. - Половая любовь есть самая естественная и необходимая потребность. Но из этого простейшего и примитивного чувства человек получает представление о мировой любви, о Божьей ко всем милости. Понятно тебе теперь?

Я проникся невольным уважением к умному садовнику. Мысль пускай маленькая, но своя. Он откашлялся и заговорил вновь, продолжая эту мысль мусолить.

- Я, как стихийный христианин это вполне понимаю. И наверное, после зрелого размышления, в монахи уйду. Ага.

- Ах, да пойди ты прочь, пес шелудивый. Прочь поди, кому говорю.

- Не бойсь. Он, хоть и собака, но тебя не тронет. И не выполняет команд на русском языке, - сказал садовник. - Шельма! Атанде-ву! Воспитание у него нежное. Прикажешь умереть - умрет, прикажешь загнуться - загнется, и лапу дает. Только что толковал тебе о мировой любви, а ты ему тряпкой в харю. Нехорошо.

- А пускай он мне этой харей не тычет.

Девушка на кровати шевельнулась, приоткрыла рот. Улыбнулась, наслаждаясь сновиденьем. Солнечный квадрат замер у самого изголовья.

- Всё дело в линии талии и бедра, - продолжал свои эротические рассуждения садовник. - Но эта красивая кривая линия не всем удается. И чем эта линия кривей, тем женщина красивей.

Видимо, на его прихотливый эстетливый взгляд линия Полины соответствовала наиболее кривому лекалу.

- Да ну вас, Петр Васильевич, - сказала она. - Все вы на одну линию.

- Ну-ну...

- Пойду, крыльцо приберу.

Внизу затихло. Женщина, очевидно, вышла. Садовник, скрипя сапогами, прошелся по нижним комнатам.

- Да-а, не все еще законы мирозданья открыты, - сказал он. - Многое приходится додумывать самому.

Он принялся, очевидно, что-то додумывать. Глянув вниз, я застал его застывшим посреди зала, углубленно размышляющего о том, о сем. Постояв минут пять, вышел и он.

Я спустился вниз. Было прибрано, пол еще влажен, мебель избавлена от пыли, стекла поблескивали. Одно из окон - настежь распахнуто, что и вызывало циркуляцию воздуха, которую я при пробуждении ощутил. В окно влетел косяк насекомых.

Дом, как я говорил, был окружен садом. Деревья, большей частью яблоневые, росли как попало, без соблюдения порядовки, ранжира, сортности, что создавало видимость запустения, но добавляло первозданности. Веранда и ворота усадьбы выходили на южную сторону, забранную оградой из железных прутьев. Остальные три стороны, отделявшие меня от соседей, по обычаю этих мест были обнесены высокой бетонной стеной.

Плоды уже зрели, а кое-какие сорта оказались вполне съедобны. Я заметил, что за одной из яблонь был особый уход. Более была лелеема. Ее местоположение позволяло предположить, что именно в этом месте находится если не геометрический, то смысловой центр сада. Ветви ее странно подрагивали, словно были из плоти живой, а лунка выложена кирпичом высотой сантиметров сорок и заполнена перегноем. В ней лежал поливочный шланг, из которого струилась вода. Рядом раскинуло руки пугало, словно хотело обнять весь мир, распятое в этой позе. Страж неподкупный и неусыпный, но место ему в огороде средь гряд, а не в этом райском саду. Вместо головы оно имело треснувшее пластмассовое ведро, на ведро был одет картуз, очень напоминавший фуражку садовника, на плечах болтался истлевший овчинный тулуп. Надо прогнать этого жиголо, подумал я, или, если он садовнику дорог, переселить в дальний конец сада. Были еще глухие заповедные уголки, где укромно цвел укроп, где вили гнезда белые птицы, где не ступала нога. Была летняя беседка, относительно новая, покосившаяся банька, гараж; будка, где обычно пребывал пес, свернувшись калачиком, уткнувшись в собственный зад. Был флигель, где предпочитал обитать садовник, к флигелю прилегали многочисленные пристройки: кладовые для хранения инвентаря, пыльные пустые чуланы, дощатый сарай с зимним запасом дров - для флигеля. В отдалении стояла уборная, которой мой садовник пользовался.

Я обогнул садовниково жилище, дернул дверь. Заперто изнутри. Садовник мне был без надобности, но я заглянул в окно, юбки на котором были задраны, сразу уловив некое неспешное мельтешенье там, где была кровать, не оставлявшее сомнений в эротическом характере происходящего. Я поспешно отступил, дабы ни он, ни она не увидели моего вытянувшегося лица. О, Эрос!

Я вернулся в спальню к моей красавице. Кто знает, как она, проснувшись, станет себя вести. К тому же вопросы (помните? - клубок змей) заворочались с новой силой.

В первый момент я ее не заметил. На кровати, во всяком случае, ее не было. Не было ни в кресле, ни за его спинкой, ни по углам. Неужели в шкаф забралась или пошла гулять по пустующим помещениям? Свалится, свесившись с перил, кто тогда этот клубок мне распутать поможет?

Выглянул и спрятался за спинку кровати ее глаз и черная челка. Выглянул вновь и, поняв, что я ее обнаружил, она поднялась во весь рост. Конфузится, недоумевает. Глаза налиты обидой. Вот-вот заплачет, уже кривит рот. Обеспокоено оглядывает себя, оглядывается назад себе под ноги, делает из-за кровати шаг. Я понял, в чем дело лишь тогда, когда увидел ее мокрые джинсы и, подойдя, довольно приличную лужицу на полу. Принюхался. Запах соответствует. Нет, это даже для выдающейся Комиссаржевской чересчур. Если это игра, то реальней реальности. А значит, ее как реальность и надо принять. А если это род слабоумия, значит, надежды на исцеление сном не оправдались. Хорошо, садовник занят любовью и не видит, что его хозяйка описалась.

Торопясь - мне казалось важным скрыть этот факт от садовника - я схватил ее за руку и, попутно журя, повлек за собой - в ванную. Покорно, понурив голову, она проследовала за мной. В ванную? Нет. Сначала в соседнее помещеньице.

Открыв дверь, я с размаху плюхнулся на унитаз, чуть не зашибив себе кобчик. Вот так, поняла? Видели бы вы меня в этот момент, граждане. Я, впрочем, сознательно провоцировал ее чувство юмора. Я бы не удержался от смеха, видя себя со стороны. Взглянул на нее: нет, смотрит со всей серьезностью. Я встал и нажал кнопку, полилась вода. Поняла?