Но мне не пришлось как следует углубиться в текст, так как вдруг оказалось, что взгляды всех присутствующих устремлены на меня. Я в смущении отложил поэмку. Я, конечно, ожидал, что вниманием обойден не буду, ибо всяческие знамена и символы всегда выпячиваются на первый план, но думал, что это произойдет не прежде, чем я буду представлен Маргулисом, который только-только успел открыть рот.
- Позвольте вам, господа, представить...
- Представьте себе, это тот самый маркиз, - перебил его вступление громкий шепот с места. - Известный во Франции либертин.
Этот и другие шепоты, а так же полноценные возгласы с мест оказались для меня совершенным сюрпризом. Такая популярность, не скрою, льстила. Я и сам к тому времени почти уверовал в то, что я не купец Мамонов и не Кто-то Еще (Ева и др. и пр.), а действительно, некий маркиз - Карабас, например, или Астольф де Кюстин, и вполне заслуживаю поклонения.
- Минуточку внимания! Гениальные господа! - тряся колокольчик, пытался Маргулис подавить незапланированные выступления. - Упыри! Кукушкины дети! Придурки прискорбные! - взревел он, едва не упав, так как кто-то выдернул шутки ради из-под него стул.
Но относительную тишину он все-таки утвердил. Лишь Птицын, углубленный в какую-то книгу, с хрустом вырывал нужные ему листы и прятал в рукав. Мне было известно, что он коллекционировал две первые страницы из всех прочитанных им книг, за что ему неоднократно перепадало от библиотекаря.
- Итак, человек, что сейчас перед вами...
- Да знаем мы!
- Вы к нам на зиму или еще на как? - послышались вопросы, адресованные непосредственно мне.
- Вы на чем чокнулись?
- Я, Людовик Приветливый, приветствую вас!
- Господа! Гос-по-да! - призывал к порядку Маргулис.
- Я по твоему уму понял, что ты - де Сад, - сказал фараон Фролов.
Как? Де Сад? Они приняли меня за совершенно другого маркиза! Не за того, за которого я сам себя принимал. Тысяча чертей! Diable! Мне только этого не хватало. К де Саду ни малейшей симпатии, ни самоидентификации с ним я не испытывал.
Я быстро припомнил, чем известен истории этот мерзкий маркиз. Основатель ордена садистов, получивший пожизненное? Кажется, сгнивший - в Бастилии? в сумасшедшем доме? гильотинированный за садизм? Вот, значит, пришествием какого мессии были полны умы!
Хотя: кем уж только мне не пришлось побывать. Я и сам уже почти позабыл свой подлинный внутренний облик. Де Сад? Досадно. Ну, что ж. Почему бы и не этот маргинальный маркиз, черт побери? Раз уж они сами приняли меня за него и едва ль не обожили. Я на всякий случай выпятил грудь, чтобы придать величие своему облику.
- Правда ли, что в Европе уже создан садизм? Мы, де-садовцы, искренне рады за них.
- Вы к нам по объявлению или по велению сердца пожаловали?
- Я, Людовик Приветливый...
- Вам, конечно, после Бастилии здесь рай?
- Мне имена ваши нравятся, а наипаче - Альфонс. Можно я дам его некоторым своим друзьям?
- Вы из скрытности или из скромности так долго пребывали инкогнито среди нас?
- Позвольте, это ваша вша.
- Никак нет-с. Ваша-с.
- Тише, господа! Давайте по очереди! - перекрыл всех голос Маргулиса, но вопросы тут же отпали, едва установилась тишина. - Что ж, раз в представлении маркиза надобности нет, то давайте представимся мы маркизу. Расскажите кто-нибудь о себе. Кто? Вы?
- Я - царь.
- Так...
- Я - раб.
- Это, конечно, легенды, - пояснил Маргулис.
- Я - бог.
- ... для конспирации, - продолжал он и ткнул пальцем в ближайшего.
- Я - червь! - бодро вскочил тот и откашлялся. - Я червь. В жопе живу. Жопа принадлежит кастелянше Наташке. Когда она ее чешет...
- Ах, заткнитесь немедленно! - выкрикнул Вертер и покраснел.
- А что? Вполне приличная личина- червь.
- Да, господа, вы с этими словами поосторжней. Давайте-ка слово жопа больше не употреблять, - сказал Маргулис, вживаясь в роль цензора. - Ну-ка, давайте вы, раз уж вы все равно слово взяли.
- Я - Германия. Столица меня - Берлин, - слабым голосом и с запинками сказал Вертер. - Дер Вурм... Унд Фройлен... Ферлёймдунг... И соседняя со мной Азия.
- А я бы эту Германию... - сказал кто-то. - Попадись мне хоть пядь.
- Нет, женщина она, конечно, красивая, но сами поймите, что в жопе за жизнь.
- Я прошу вас это слово больше не упоминать! Я вас этого слова лишаю!
- Да, не любите вы Германию.
- Германию не любят все.
- Не знаю, не знаю. Я в ее жопу не вхож.
- Я - бог. Вот я, на облаке. Облако подо мной упругое, гладкое, словно по чьей-то жопе хожу.
- Я вас просил... Я категорически... Это слово... - занервничал Маргулис.
- Не исключено, что эта жопа тоже Наташкина!
- Я вас лишаю...
- Сверху Наташка тоже красивая. Она мне оттуда и как женщина, и как жопа нравится!
- Нет, очень уж расперло пропорции.
- Нормальная. Склонная к полноте, а не половинчатости.
- Не жирно ль вам будет?
- Зато сытно.
- Нет, больно уж... Здесь нужен не Вертер, но вепрь. Кстати, как вам этот герой Германии, паразитирующий на наших интересах?
- Оставьте в покое Германию!
- Нох айнмаль: я, Людовик Приветливый, со всей приветливостью приветствую вас!
- Довольно! - вскричал Маргулис и хлопнул о стол очень толстой книгой, которую ради конспирации держал в руках. Я успел разглядеть, что на обложке значилось: Идиот. 'Достоевский'. Очевидно, это была романизированная биография знаменитого писателя, написанная одним из его персонажей. Литературная мистификация, скорее всего. Ну как может неправдоподобная марионетка, эдакая, как князь Мышкин, воссоздать биографию автора? Это все равно, как если б Маргулис вздумал писать мою.
- Достаточно! - Он вторично приложил книгой о край стола. - Для первого знакомства довольно вполне, - подытожил он. - У нас на повестке вопросов восемь висит. Поэтому плавно переходим к следующему, который гласит так: Как строить дальнейшие взаимоотношения с врачами? Доколе эти калекари будут вредотворить? Прошу оглашать претензии. Кто начнет? Вы? - Он наобум ткнул пальцем перед собой. - Валяйте.
- Терапевты к нам невнимательны, - сказал лысоватый мужчина, застигнутый врасплох, но, тем не менее, бойко. - Смотрят на пациентов сквозь пальцы. Затягивают воспитательный процесс. Санитары медлительны. И в туалет бесконечная очередь.
- Психиатры психически неадекватны, - сухо констатировал следующий.
- Мудаки эти медики. Пенициллин прямо в пенис колют, если трипак. А давеча вырезали какую-то железу, считая, что щитовидная.
- Это ж страх, что они нам ширяют. Не успели вынуть иглу, а уж смотрю: это не медик, а черт.
- Врачи сами чихают. А нас и не лечат, а только врачуют слегка.
- Отказывают в выздоровлении.
- Рукоприкладствуют. То санитар ударит по голове, то айболит отфутболит. Такая жизнь наводит на грусть.
- То нельзя, это нельзя. Думать, дурак, и то не моги.
- Кормят нас, чем попало. Даже руки перед едой мыть неохота.
- За стоматологию стыдно, - сказал Кашапов, - а Наташка...
- Фельдшера невежливы и невежественны, хамят. Путают латентный и летальный, отчего возникают недоразумения.
- Медсестры дразнятся, пристают, щиплются пинцетами. А то и смеются прямо в лицо.
Претензии сыпались со всех сторон. Я едва успевал головой вертеть, чтоб хоть краем глаза взглянуть на кляузника. Впрочем, были не всё жалобы.
- А Наташка-то... Экая неёба. Давеча чего только не сулил.
- Так она и пойдет с тобой за пучок фиалок.
- А правда, что у нее куриная нога?
- Куриная слепота, дурень. В упор никого не видит во тьме.
- С врачами у ней теперь ничего обоюдного.
- Так, - сказал Маргулис, видя, что разговор ушел в сторону. - А вы что скажете, господин хороший, ушедший мечтами в облака?
- Я это... - сказал господин. - Я это самое...
- С легендами мы покончили, - сказал Маргулис. - Перешли к врачам. Есть у вас к ним претензии?
