И он похлопал ладонью по бидону, словно господь был заключен именно там.
- Да что ты все бидоном трясешь? Уверен, что господь на твоей стороне?
Садовник промолчал, задумался. Запах переменился. Словно ветер направление поменял, дунув от скотомогильника.
- Как ты собираешься все провернуть? - продолжала Ева.
- Провернем, наше дело правое, - оптимистически отозвался садовник.
- Леопольд тебя на кусочки порежет. Он за меньшие суммы людей изводил.
- Авось ничего, - ухмыльнулся садовник опять-таки с оптимизмом. Щедро же он наделен этим качеством.
- Что ж, продолжай свой гнусный шантаж. Сколько ты хочешь?
- Сто тысяч долларов и ни одной цифрой меньше, - четко сформулировал свои запросы садовник. И вздохнул. И руку к сердцу прижал, показывая, как всерьез и позарез нужны ему эти деньги, затхлое дыхание затаив.
Кто-то из нас поморщился. Кажется, это был я.
- А Леопольд? - напомнила Ева.
- Это ничего, - повторил он.
- То есть как ничего? Не скрою, есть сумма. Ты предлагаешь поделить ее на три. Значит, и отвечать будешь ровно на треть.
- Ну, уж и треть, - сказал садовник. - Мы считать умеем. Одну стотысячу долларов запросил-то всего. Аккурат десятина затребована. Больше требовать голос совести не велит. Лишнего мне не надо, а десятину - изволь. И я добьюсь своего, чего бы это вам ни стоило. Это уж я про вас лично великодушно молчу. - Он имел в виду Еву. - Денег не беру за это. Лишнего мне ни к чему, - повторил он. - Но и своего не упустим.
- Но-но! - вновь строго прикрикнул я.
- А нечего понукать! - повысил голос и он. - Есть документы на эту женщину? - Он указал всей пятерней на Еву.
- Ну и что? - произнес я, поскольку ничего более подходящего в голову не пришло.
- То, что ведьма она, вот что. Вселяется в людей по своему усмотрению.
'Ведьма-а...' Я с восхищением взглянул на Еву. Я долго на нее смотрел, как же это я сразу не догадался: ведьма. Она усмехнулась. Безмолвие затянулось минуты на две.
- Вы обо мне молчите? - занервничал садовник, заерзал на стуле своем.
Но молчание продолжало длиться. Он затряс ногой.
-Эх, долюшка моя львиная, - сказала, наконец, Ева. И потянулась, изогнув гибкий стан. - Видно, не отвертеться нам от этого приключения. Придется, вижу, от этой доли отстегивать. Ты свою заслужили, негодяй, но имей в виду, - она погрозила садовнику пальцем, - я вычту тридцать серебряников за предательство.
-Это измена, а не предательство, - неуверенно возразил садовник.
- Но согласись, неэтично. Я тебя понимаю: бога нет, совесть под сомнением, а денежки - вот они. - Она вынула из кармашка, действительно, денежку и показала краешек. Он даже со стула привстал, вообразив шуршанье купюр, запах тех диких денег, которые свалятся на него вот-вот. - Расслабься. Я с тебя вычту за секс, - продолжала она. - Еще поторгуемся. Ты, я вижу, человек алчущий. Но при всем уважении к твоим желаньям и при всем желании тебе помочь, сто тысяч выдать я не могу. Согласись, сто штук того, чего ты хочешь, слишком много за средней руки шантаж.
- Какой такой средний? В лучших, как говорится, традициях.
- Это - вне традиций, - сказала Ева, кивнув на бидон. - Мы бы, может, и не возражали против ста, если б ты делал это красиво. Итак, все в совокупности - этика, эстетика, эротика - тянет на девяносто. Вычитаем из ста, получаем - ...
- Это что ж получается...- подвел он итог.
- Ах, я вижу, тебя не устраивает.
- ... десять всего? Да мне господин Леопольд...
- Вот-вот, еще Леопольд. Я дам пять тысяч - и мы тебя не видели. Иначе он живьем с тебя шкуру сдерет за шантаж. Пойми, это не угроза. Так и произойдет. Помимо жажды видеть тебя живым, мы и за здоровье твое беспокоимся.
- Нет, я на такую сумму пойти не могу, - твердо сказал садовник. - Деньги есть средство достижения справедливости. Семьдесят пять - это мой максимальный минимум.
- А минимальный?
- Минимальный поболее будет.
- Что ж, накину пятерочку.
Торговались они нудно и долго, и, наконец, с возгласом: 'Эх, не доведет меня до добра моя доброта!' - садовник согласился на тридцать две тысячи.
Кто-то предложил обмыть событие. Ева, наверное.
- Это можно, - согласился садовник. - Без этого не того. Я, когда выпивши, трезвей оцениваю ситуацию.
- Дорогой, ты помнишь, где у нас холодильник?
Конечно. Я с готовностью исполнил ее поручение. Мне нравилось повиноваться ей.
- Ну, вздрогнем, - сказала Ева, когда я выставил водку на стол.
- Пусть враги вздрагивают, - возразил садовник, однако влил в себя неполный стакан.
- Вот ты мне ответь, Васильич, - сказала Ева, когда водка, согрев атмосферу, создала условия для непринужденного общения. - Как это ты нас вычислил? Сам?
- Не совсем. С божьей помощью.
- И в чем состояло Его участие?
- Этого я вам сказать не могу.
- Ну, не можешь - не надо. Тогда скажи: как там господин Леопольд? Очень зол?
Садовник сделал горлом какой-то звук: рыгнул или икнул, откачнувшись назад. Положил в рот кружочек колбаски. Сжевал.
- Признайся: навел на нас? - поторопила с ответом Ева.
- Вы же меня совсем не знаете. - Он счел нужным обидеться.
- Нет. Но сочувствуем, - сказала Ева.
На это он обижаться не стал.
- Без меня ему вас не найти, - успокоил ее садовник, приняв дружеский вид. - А мое дело маленькое. Вот разойдемся, как договорились, и больше вы обо мне не услышите.
Она задала ему еще ряд вопросов. О саде: зачем рано увял? О Саде: почему был уволен оттуда? О яблоках, об их омолаживающем действии на организм.
Насколько я помню, а помню не полностью, так отвечал на эти вопросы садовник.
Мол, сад увял из-за разлуки. Тут каждое деревце им приручено. Не признают они вас, вот что.
А в больнице, правда, недолго был. Состоял при том притоне в садовниках. Да главный стал придираться из-за Полины. Чуть до слабоумия не довел.
Что касается яблок... О яблоках я не помню. Может, не дал он ответа на этот вопрос.
- А что, правда в бидоне газ? - продолжала свои расспросы Ева.
- Хотите, на вашей кошке опробуем?
- Нет, я и так знаю, что фуфло, - сказала она.
- Пыльный музырь, - поддержал ее я.
- Кис-кис, - позвал нашу любимицу изверг.
Я хотел было эту попытку пресечь, но не мог выудить застрявший в глотке глагол. Да кошка была и сама не дура, не шла.
- Это ж кошки. В них нюх, - одобрительно отозвался в адрес семейства садовник.
Он приподнялся, но не смог совсем встать, ноги подкашивались.
- Удивительно, - сказал он. - Тело во хмелю, а душа трезвая. Не пора ли нам, однако, расчетец произвести?
Время вдруг остановилось или, во всяком случае, замедлилось для меня. Наверное, алкоголь так подействовал. Привставший садовник вдруг надолго замер, раскрывши зловонный зев на слове пожаловать, застыл, словно актер, забытый рассеянным режиссером в этой позе. Словно секунды, эти насекомые времени, выросли вдруг в слонов. Мысли мои, наоборот, обрели стремительность. Роились, легкие, но не в голове, а где-то неподалеку. Так что о чем мне в этот растяжимый момент думалось, я припомнить сейчас не могу.
В случае моего повторного помешательства эту книгу имейте в виду. Я пишу, стараясь не корректировать свои мысли и действия задним числом, пытаюсь изложить все события так, как они в ущербном моем сознании запечатлелись. В этом месте у меня пауза.
Когда я очнулся от забытья, занявшего нешуточный промежуток времени (полчаса, должно быть), он сидел в привычной уже позе и самозабвенно мечтал, как может мечтать такой вот субъект, вцепившийся в жизнь всеми присосками и придатками. Вы не поверите - о прекрасной Франции.
- Ужель увижу Париж? Россия у бога - зона немилости, - рассуждал он, умудренный выпитым, жестикулируя правой рукой. - Царство божье где-то сбоку от нас. Думается мне, что значительно западней, где-то в Швейцарии. Взглянуть хотя бы одним глазком на это Швейцарство небесное. А может, останусь, пасеку заведу. Деньги на это деяние теперь есть. Вот вы: некрасиво, нехорошо... Ну вас с этакой этикой. Что красота? Вместе с тобой сойдет твоя добродетель и красота в могилу. А пасека останется.
