Еще один истукан, гипсовый, стоял у дверей, за которыми видна была лестница, ведущая на второй этаж. Фигура Просителя (не Праксителя, но тоже с достоинствами) - со втянутой шеей, согбенной спиной, с чертами лица, выражавшими угодливость и лукавство, а если взглянуть на это лицо несколько сбоку, то и презренье, и гнев. Это чтоб посетители видели себя со стороны. Не уподоблялись бы, не гнули эластичные позвоночники. Стоят ли просьбы и ябеды унижений? И решив, что нет, сдавали назад. Добро пожаловать с вашими жалобами.

Разминувшись с обоими, я проследовал далее, мимо распахнутых, мимо закрытых дверей, мимо хорошеньких, женского пола служащих, шнырявших от двери к двери с озабоченным видом, как будто что-то могло их озаботить всерьез. Я еще раньше отметил, что младший административный персонал у нашего мэра подобран со вкусом. Сотрудники рангом повыше, попавшиеся мне на глаза по пути в приемную, не запомнились. Они не топали. Ступали осторожно и в большинстве своем вкрадчиво. Но, раз взглянув на их честные постные лица, тут же хотелось их забыть.

Я уже бывал здесь и знал, что приемная находится на втором этаже. Там, занимая полстены, висела сильно увеличенная репродукция 'Ходоков у Ленина'. Да Ленин и сам, честно говоря, был ходок. Стрелок по кличке Каплан убил его на моих глазах. Но это так, в сторону.

К фамилии вождя кто-то приписал букву Ч, но подмены, похоже, никто не замечал. Приемная была столь велика, что я не сразу обнаружил в ней секретаршу, хотя эта белокурая девушка - на радость любителю - была довольно крупна.

Она разговаривала по телефону. Не прерывая общения, записала что-то в блокнот. Сделала мне жест: сядь. Всем было известно пристрастие мэра к этой блондинке. И ее влияние на него. Никто с ней не спорил по пустякам. И я не стал. Сел. Хотя предполагал как можно скорее покончить с визитом.

- Там у него зам по строительству, - доверительно шепнула она мне, прикрыв мембрану рукой.

Я кивнул. Не успел я вновь выправить подбородок, как дверь начальственного кабинета распахнулась, и из нее плечом вперед вывалился какой-то мужчина.

- Ты уволен! - донесся до нас троих голос его босса. - Иди, попрощайся с коллективом!

Мужчина, собиравшийся было вздохнуть, вместо этого вздрогнул. Я посочувствовал этому человеку, хотя он был мне совершенно чужд. Но посудите, куда он пойдет, как он дальше существовать станет, будучи вне своей должности весьма сер?

Секретарша строго на него взглянула, и он как-то сразу обмяк, то ли под действием ее взгляда, то ли просто время пришло расслабиться - внезапно, словно из него скелет вынули. Униженный, но не оскорбленный, он опустился на стул напротив меня.

- Распоряжение об увольнении мне на стол! - не выходя из кабинета распорядился начальник. Меня он не мог видеть в оставшуюся распахнутой дверь. Но, тем не менее... - Дмитрий Демидович! Входите, прошу вас! - пригласил он очень радушно.

Кабинет босса был еще просторней, чем апартамент его секретарши - размером с маленький тронный зал, а вкупе они занимали всю правую половину этажа. Обставлен - как и все подобные кабинеты. С единственным, может быть, отличием: на стене за спиной мэра, там, где обычно вешают портрет государя, висели часы. Часы громко и посекундно тикали.

Мэр был лишь немного старше меня, года на три-четыре, и я знал, что, когда встанет, окажется того же роста и комплекции, что и я. Но на этом наше сходство заканчивалось и начинались различия, главным из которых было то, что его я считал негодяем, а себя - нет. Но ссориться с ним из-за этаких пустяков я не собирался, а наоборот, был намерен дружить. Вам, возможно, тоже он придется не по душе. Но как тут не вспомнить Шопенгауэра с его ежами. Или с дикобразами, черт бы их всех побрал. А с негодяями проще, не правда ли? Я дружил. Негодяй всегда предсказуем, а от человека добропорядочного никогда не знаешь, чего ожидать. Это как-то связано с проблемой выбора, я упоминал.

Фамилия его была Старухин. Имя-отчество? Пусть будет Павел Иванович, раз уж садовник привык. Иные утверждали, что никакой он не Старухин, а Старухер, еврей, однако почему этот хер дает ему право на еврейство? Вот вопрос.

На подробностях встречи останавливаться вряд ли стоит. Вы по телевизору каждый день такие видите и легко можете сами воспроизвести стандартный набор приветственных фраз, наигранное радушие, улыбчивость обеих сторон. Со скидкой на нашу провинциальность и простоту. Можно было бы вообще не упоминать об этом моем визите, если б не настойчивая необходимость для меня самого восстановить последовательность основных событий этого периода моей биографии.

Я до сих пор не знаю, за кого он меня принимал во все время нашего с ним не столь долгого знакомства. За миллионера из мыльных опер, расточающего честноукраденное, законнонаграбленное, справедливоотжатое на политические нужды и несложные амбиции малознакомых и малосимпатичных людей? На сколько, кстати, миллионов я выглядел в его глазах? Я ведь не стал ему уточнять, сколько сотен тысяч долларов мне не хватает даже до одного. Сам я этот критерий по отношению к себе не применял. Как бы ни был богат Синдбад, Багдад богаче.

Он излагал. Секретарша носила кофе. Я слушал, переспрашивая для видимости. Время тикало. Заняться ему было больше нечем, что ли? Экономику бы поднимал. Так, тикая, прошел час. За это время он успел мне много чего сообщить, касающееся политической и деловой жизни города, его коммунальных и социальных проблем. Я не стану здесь приводить его административные размышления. Изложу здесь вкратце лишь самое необходимое, без чего наше дальнейшее повествование будет хромать.

Начал он, как водится, с личных заслуг. Пашу, как Дизель, сказал он, показывая мне свои волосатые руки. Обеими руковожу. Правой - царствуя, левой - отводя беду. Промышленность при мне приумножили. Две из его заслуг мне запомнились наиболее: полное истребление преступности в городской черте и придание городу статуса культового.

- Культового? - переспросил я.

- Памятник на площади видели? Узнали? Ну, как же, Ржевский! Поручик! Ну? Им же гордится вся наша срана.

- Неужели тот самый? - лицемерно изумился я, хотя мне культ этого героя, в отличие от 'сраны', был чужд.

- Видите - венки, гладиолусы? Регулярно подносят от общества благодарных ему девиц. А так же и взрослые женщины. Думаем на этой культовой почве развивать туризм. Он здесь деревенькой владел. Снесли ее, неперспективную, в пятидесятых годах. А на ее месте сей град вознесли.

- Перспективный? - переспросил я.

- Смотря в чьих руках, - сказал он и плавно перешел к выборам, предстоящим нам в ноябре.

Оппозиция? А как же: мотыгинские. Холодная гражданская война регионального значения. Топтуны и тугодумы, да вы слышали. Мои люди ступают легко, думают быстро. По всем признакам - умственным и физическим - вы наш человек. Не так ли? - Я кивнул. - Наши посмекалистей, но ихние порассудительней будут, продолжал он. И если уж о чем задумываются, то додумывают до конца и сразу переходят к делу. О чем, однако, они нынче задумались - вот вопрос. Скрытные, черти. Но как бы то ни было, наша главная задача - не дать им сосредоточиться. Всячески мешать их мыслительному процессу. Зрелища, фейерверки, стриптиз-бар. Дурманим им головы пивом: поставляю к личной невыгоде за полцены. Где-то я их не дожал, не додавил. Живи мы в другое время и действуй другими методами... Но я всего лишь уездный мэр, а не удельный князь. Деятельность в такой должности ограничена кодексом.

- Но нет, не мотыгинские наша главная головная боль. Поднимает голову третья сила, таинственная и непостижимая, даже не знаю, кто они, настолько хорошо отлажена у них конспирация. Действуют уверенно и умно, а главное - подпольно. Через подставных лиц, сочетая традиционные политтехнологи с методами самыми неожиданными и непредсказуемыми.

- Угрозы, компромат, шантаж, прелестные письма? - спросил я.

- Нет, это все традиционный арсенал. Я думаю, скоро выдвинется от них какой-нибудь кандидат. Не из первых лиц, а так, прозябающий на задворках общественной жизни, который и знать-то не будет, кто за ним стоит.