Артиллерист вздрогнул, забился в судорогах. Тело его трясло, ноги дергались, как в предсмертной агонии, только он, похоже, наоборот, оживал. Хлопья пены с лица сползли на стол, со стола - на пол.

- Трясет, как с перепою. Того и гляди - пена из вен. - Этот матрос, худой, но ходячий, казалось, был совсем лишен сострадания. - А то еще перед боем, бывает, так же трясет. А вам, милейший, - обратился он к доктору, - трупы бы врачевать. Смотритель смерти.

- Метод Гальвани никуда не годится, - сказал доктор, отвечая, видимо, на ранее поставленный кем-то вопрос и не обращая внимания на матроса. - Хотя некто Биша гильотинированных гальванизировал, безголовых, можно сказать, оживлял. Правда, ненадолго. Но у нас не совсем покойный, все-таки. Не очень испорченный, но и не первой свежести. В данном случае мы использовали электрошок, - обратился доктор к Антону. - Запускали сердечный ритм. Вы уж простите за электричество, что-то, очевидно, выгорело. Это поправимо?

Антон кивнул, с интересом наблюдая, как оживает покойник. Тот полежал расслабленно, пока из него улетучивалось электричество.

- Раз очухался - оклемается, - сказал доктор, настроенный оптимистически. - Подымайтесь, голубчик, невзирая на боль. Боль - это свойство всего живущего. Одно из качеств жизни. Болит - значит, живы пока. Смелее. Помогите ему, поручик. Надо быть смелым, чтобы сметь жить.

Но недужный - напряжением воли в тысячу вольт - сам поднял тело в вертикальное положение. Сел, спустил ноги с края стола.

- К...к...к... - Слово трепетало на его языке, но не могло сорваться. Видно, буквы и звуки, из которых складывается членораздельная речь, давались ему с трудом.

- Что там этот вояка вякает? - сказал матрос, отирая поднятой с полу пыльной тряпкой бурое, словно в потеках грима, лицо - в пятнах, разводах и полосах, словно это лицо высекли. После чего оно стало выглядеть заметно лучше. То есть, менее плохо, а не вполне хорошо.

- Половина седьмого, - сказал поручик и объяснил присутствующим. - Он спрашивает, который час. Заикается после контузии.

Выглядели пришельцы, как уже отметил Антон, словно актеры, загримированные зловеще - для съемок фильмы о гражданской войне, и режиссер-самодур велел им выглядеть именно так, согласно своим представлениям об эпохе. Кровь, сухожилия, мышцы. Волос и кость. Кожа темная, медная, с прозеленью, какая, наверное, бывает у мумий. У артиллериста - там, где она лопнула, на скуле - просвечивала кость. Глаз его вздулся и страшно пульсировал - словно нарыв, или словно газы в глазу пытались выйти наружу. Через череп шел извилистый шрам. Челюсть была сдвинута, отчего нижние зубы оказались немного левее. Лицо съехало на сторону.

Кроме того, все отличались небритостью. Даже женщина имела легкий пушок, стараясь прятать лицо. Полковник же был наиболее волосат.

Реквизит на них тоже местами истлел, свисая с тел. Под столом было свалено вооружение: парабеллум, наган, маузер, что-то еще.

- Вид у вас какой-то нездешний, - сказал Антон.

- Что ж вы хотите, голубчик? - откликнулся доктор, заглядывая в свой саквояж. - Пролежать столько лет в земле и не испортиться? Но заметьте, что нам, в отличие от окончательно умерших, удалось сохранить хотя бы большую часть плоти. Были бы кости, а мясо нарастет. Воскресение - это вам не утренняя побудка, - продолжал он, вынимая шприц и наполняя его мутной жидкостью из бутыли.

- Что ж, давайте знакомиться, что ль? - предложил Антон, чувствуя себя в этой среде неуютно. Но это предложение квартиранты проигнорировали. - Что-то не разгорается у нас разговор, - сказал Антон минуту спустя.

- Дайте нам хотя бы в себя прийти. А вы? Как вы себя чувствуете? - спросил доктор, как, вероятно, свойственно всем докторам. Он что-то вколол себе в ногу, найдя прореху в штанах. - Это виталин. Отлично встряхивает организм и запускает обмен веществ.

- Язва более не беспокоит. И грыжа прошла, - поделился своими открытиями Антон. - Вот только водки пить не могу. И все время жрать хочется.

- Нам тоже пища понадобится. И в чрезвычайных количествах. Сообразите нам к обеду что-нибудь калорийное. Сейчас нам пока еще рановато: слюна горчит, пищеварительные тракты забиты землей. Необходимо прочистить кишечник. Cacare, - медицинской латынью пояснил врач. - Так что внесите в свой список слабительное. Кстати, как насчет клозета у нас?

Туалет в подвальной комнате был. Антон показал, как им пользоваться.

- Давайте и вам вколю внутримышечно, - предложил доктор. - Совершенно необходимо для кровообращения и самочувствия. Запускает, как я вам уже говорил, жизненные процессы, а так же стимулирует высшую нервную деятельность. Может, тогда перестанете дуться на нас.

Антон подумал и подставил плечо. Странно, но боли от иглы не было. Только жар разлился по телу, когда доктор ввел свое зелье. Агония? Нет. Но словно огонь. И не долее, чем на минуту.

- Ну, ступайте, голубчик, - выпроваживая, напутствовал его доктор. - Позаботьтесь об остальном. Углеводы, жиры, белки. А так же кальций и прочие минералы. И баньку бы нам к вечеру. Сообразите?

- И папирос, - попросила дама.

- Что у вас мухи мучаются? Убейте их, - сказал Антон. Мухи, испуганные и притихшие, жались в верхнем углу окна, побаиваясь постояльцев. - И не высовывайтесь, сидите тихо, голос из подвала не подавать. Приобретайте нормальный вид, прахи.

Поднимаясь наверх, он опять напевал. А войдя в зал, насвистывал 'Утро в Финляндии'.

Он растолкал Мотнёва. Тот, после суточного перепоя, был желт, словно угощался не водкой, а лимонным сиропом.

- Антоха! Тю! - вновь замахал руками спросонья он. Но, что-то припомнив, прекратил жестикуляцию. - Я уж думаю, приснилось мне, что ты возвратился. - Он сел. - Ну и денек выпал. Напился с большой, можно сказать, буквы. Так ты помер, иль мне померещилось? Никак в голове этот факт не укладывается. Словно бы наваждение, а не ты. Дай, я тебя пожму. Вроде не призрак, твердый. Еще вроде был кто-то с тобой?

- А вот все прочее тебе померещилось.

- Уж не чертей ли оттуда привел?

- Если верить в чертей, Мотнёв, то они бывают.

- Не помню, как лёг. Отрубило - словно ударило что-то в голову. Луна, что ли, полная? Или поленом кто? У меня при полной луне бывают внезапные отключки, если нормально принять.

- Луна, Мотя, в первой четверти. Ты вот что. Народ скоро повалит опять, как только узнает, что я вернулся. В доме - шаром покати. Вот, разменяй у торгашей на базаре, да водки купи. Поменяй эту вещицу на деньги, а деньги - на корм и пойло. Подойдешь там к Сысоеву, он тебе за нее рублей даст.

- Ясно, как днем. Банкет, он банкнот требует.

- Мне нельзя самому высовываться, это ж только народ смущать. Старухи и так в страхе от твоих россказней. Надо постепенно дать к себе привыкнуть.

- Уж не клад ли из-под земли вынул? - Спросил Мотнев, рассматривая императора.

- Да, ты еще почивал, почесываясь, а я уже клад отыскал. Не знаю, Мотя. Как-то эта монета сама проникла в карман. Машину наймешь, доставишь закупленное. Витаминов в аптеке купи. И перевязочный материал: бинты, лейкопластырь, вату. Шприцы. Ты как?

- Вполне. Левое полушарие уже протрезвело, - сказал Мотнёв. И рванулся к воротам, словно бросился забивать гол.

Любопытствующие стали прибывать сразу после его ухода. Видно раззвонил по дороге встречным. Часа через полтора дом ломился от незваных гостей.

Одни заглядывали на минуту-другую и, засвидетельствовав, что покойный жив, шли по своим делам далее. Другие оставались в ожидании Мотнёва с выпивкой.

- Мы уж думали, окончательно опочил. Не достало у парки шерсти, или из чего они там нить прядут. Вот и умер.

- Очнулся - и не пойму: разморило? Иль умер я? - в тридесятый раз пересказывал им Антон. - Только вижу: дело дохлое, место тухлое. Но догадываюсь, да и весь опыт жизни подсказывает, что крепко выпил и круто влип. И не помню, как очутился, и где - не пойму, в гробу или в утробе? Распалась связь времен. Но ничего, прилежно лежу. Хотя лежать в нем тоскливо и муторно.