- Это тот случай, о котором Семисотов упоминал? Лет десять назад было?

- Восемь. Мне как раз должно было двадцать стукнуть. Мы с ним еще в ресторане посидеть планировали.

- Копал кто-нибудь еще на том месте?

- Ах, он там всю землю расковырял. Так что неизвестно было, где конкретно копать. Кинулись, конечно, люди с лопатами. Но ничего более не нашли.

Эта история меня неожиданно взволновала. Даже стесненье в груди почувствовал. Участилось дыхание, пульс.

- А еще он мне письма писал из психушки. Но письма с его почерком почта отправляла прочь. Но все же дошла от него устная весть: мол, археологи за городом что-то копают, мол, сходи посмотри.

Пес между тем то и дело отлучался, а, возвращаясь, последовательно сложил у ее ног кролика, суслика и сурка. Кролика я безжалостно выпотрошил, суслика бросил псу, а сурок вдруг ожил и с несвойственным этим соням резвостью юркнул в кусты. Я развел костер, используя спички, которые обронила Танечка.

Она сразу влюбилась в эту группу отечественных ученых, раскапывавших курган не так далеко от города, километрах в двадцати всего. Они тоже ответили ей взаимностью, а один не удержался и женился на ней. Вначале она про них думала, что это то же, что и геологи, только более архиважные. Сейчас-то понятно, что они тоже искали казну. Она рассказала новому мужу ли, жениху ль, про Самуила, про печень. Это мог бы быть эполет, предположил археолог, только эполеты почти уже не носили тогда. И этот непонятный ему эполет оцепеневший разум Самуила принял за печень. Ах, он ее очень любил. Каменьев и камелий ей не дарил, а так - все было. Хотя любил, как выяснилось, из любезности. А когда смена его кончилась, и он уезжал, то, не зная, куда девать, передал ее запиской по вахте приятелю своему, ей предварительно его расхвалив. Так что она заранее была о нем самого лучшего мнения.

Этот новый архигеолог женатый был, но жена считала его растяпой и работала в поле, а он все больше в городском архиве сидел. Высокий такой, в очках. Всегда свежий и вежливый. Этот сразу влюбился, когда она записку ему подала, и словно кобель неотлучно за ней ходил, хоть и жену одновременно боялся очень. Этот слуга супруги был одновременно и ее слуга. Жена его вскорости бросила, ушла к более ушлому. Но в брак ей, Маринке, вступить с ним все равно не удалось, так что любил он ее как чужую женщину, а не как жену. Потом его стало в ней что-то не удовлетворять, и они стали драться. Хотя она ему верная было, как собака, и только раз изменила ему с хорошим человеком.

А однажды он ее зачем-то к ветеринару послал. Она пошла, да так у него и осталась. Кесарь - он тогда ветеринаром работал и только еще начинал свою преступную деятельность - этого археолога после убил. Из револьвера. Из ревности. Ах, мы бы все равно убили друг друга. Но этот археолог меня бы раньше убил. А Кесарю нужны были свои люди в милиции, вот он ее и заслал к менту. А уже мент - к пожарному.

- Они меня все использовали, - сказала она.

- Хорошо, используя, не испортили. Продолжай, - попросил я, ибо мы подошли к интересному. Сучьи мотивы ее биографии меня не так интересовали, как пожарный майор.

Семисотов в нашем отделении милиции давно в подозрении был. Во-первых, его расторопность смущала, так как зачастую на место пожара прибывал за несколько минут до возгораний, что наводило на мысль о том, что поджоги совершал именно он. Дошли так же слухи, что он, пользуясь служебным положением и субординацией, оргии ввел. Танцы и другие тенденции. Занимается едва ли не сатанизмом и распространяет свою веру через пожарных инспекторов. В общем, поручено было Маринке выяснить, что он собой представляет. И нет ли в недрах этой пожарной части, которую многие уже в открытую называли Храмом Огня, преступной деятельности? Не занимаются ли в частности храмовой проституцией, которая в нашей стране запрещена? Будешь действовать под прикрытием, сказал милиционер, майор. А кто прикрывать будет? Я и прикрою, обнадежил он. Я так думаю, предположила Маринка, что надоела ему. Вот этот неясный сокол меня и отослал. Тем более, что скоро с ним всякая связь, даже почтовая, оборвалась. Его в другое место перевели, без адреса.

Кролик к этому времени дошел до готовности. Я вынул его из огня и разделил поровну. Надо было куда-то идти.

Двигаться я решил в сторону Собачьих болот, ибо, по моему глубокому убеждению, искать надо было именно там. В свое время болота пользовались дурной славой, и соваться туда даже в поисках сокровищ казалось немыслимым. Но с возрастом суеверия относительно населявших его духов поутихли, а мысль - возникла и крепла. Откуда эта мысль взялась у меня? Не знаю. Не могу сказать. Кроме всего прочего, это было единственное место в радиусе двух десятков км, которое я в свое время не обследовал.

Я планировал выйти к болоту часа за три, но после двух перестрелок и возни с Маринкой что-то пространственную ориентацию потерял. О, обоняющая. Маринка принюхалась, посоветовалась с псом, который тоже носом водил, и сказала: туда.

Мне показалось, что этот кобель поглядывал как-то ревниво. На Маринку с какой-то докукой смотрел, на меня же приязни не распространял. Она стала звать его Фениксом, да я воспротивился. Нечего распространять намеки всякие. Пусть будет Полкан.

- Давай-ка расставим точки, - сказал я. - Без подробнейших деталей о вашей храмовой деятельности я далее с места не сдвинусь. Что там за оргии устраивал этот сукин сын?

- У нас сукин сын - не оскорбление, - сказала она. - Сукин сын - это сан. Соответствует примерно пресвитеру в более традиционных исповеданиях. Быкатый у нас пресвитером, капитан. Хотя должность - майорская. Нам майоры нужны. Без пресвитеров, как без крыльев. Будете нам майором?

- Не знаю. Возможно, попробую. Уточни-ка штатное расписание.

- Значит так: четыре сукина сына пресвитера, под ними епископы, они же апостолы, потом требоисправители, диаконы (не ниже, чем в чине мичмана), а дальше уже унтер-офицерский и совершенно рядовой состав, простые матросы этого корабля. А надо всем этим стоит хлыстосвят, каковым для их всех мой майор был... Ах, так весело всё начиналось. Сначала мы что-нибудь поджигали, баню там или почтамт. Потом тушили. Мясо жарили на углях пожарища - такое мясо считалось жертвенным и священным. Пока одни занимались пожаром, другие приготавливали радение. Репетировали - персонал песни и пляски у нас для этого был. Расставляли столы. В этот день на столы выставлялось скоромное, то есть мясо с места событий, и даже спиртное в небольших количествах, а в больших я вообще не пью. Ходили разжигатели меж столов и всех подхлестывали. Радение же символизировало очищение через всеобщую гибель посредством огня, а затем - воскрешенье из пепла и последующее бессмертие.

- Зачем же вы хлестали собак, черт вас возьми? - спросил я, испытывавший всегда негодование или, в крайнем случае, неловкость, когда при мне истязали что-нибудь бессловесное.

- Собак поймать трудно, - согласилась Маринка. - Предлагал капитан Быкатый использовать для этой цели козла, которого держали на заднем дворе как символ похоти и печали, но Шурик ему доказал, как дважды два, что копытное не хлыстуется. Так что приходилось собак все-таки, выбирая для этого рыжих или хотя бы с подпалинами. Но их только при малых радениях, специально импровизируя собачий вальс. Женщины кстати тоже рыжие у нас почти все. Если нет - перекрашивали. А по большим праздникам и датам устраивались большие радения. В такие дни поджигали и тушили что-нибудь значительное, публичный дом, например, или районную администрацию. А хлестали - себя и друг друга. Все греховны, виновны, - вздохнула она. - Большие радения с нас снимают вину, малые - стыд.

- Значит, Шурик твой - атаман и казаков, и разбойников? И поджигает и гасит сам?

- Эти пир-акты диктовались необходимостью, так как составляли существенную часть обряда. Все равно, что молебен в православных понятиях. Или крестный ход. Я, как первый раз попала туда, думала, что корпоративная вечеринка. Все как раз только-только с пожара вернулись, и началось костюмированное представление. Персонал песни и пляски изъяснялся только танцем и жестами, Хор, правда, время от времени что-то пел и выкрикивал, но по-гречески. Я бы ничего не поняла, если б Шурик по ходу действия не объяснял. Прометей, объяснял он мне, свой огонь выкрал не у богов, как было до нас считать принято, а прямо из преисподней. Поэтому надо его душить. Показали все это в танце, как крадут, душат. Как наказывают хлыстами Прометея того. Потом - все только ждали момента и бросились в танец - началось гашенье огня. Затряслись - вертуны, трясуны, танцоры. Плясали, молились, воздавали хвалу господу и друг другу, изрыгали огонь. Но все это пластично и выразительно, под оркестр, а не просто тряски. Потом разбивались на пары и в руках эффектно появлялись хлысты. Один хлестал интенсивно, другой экспансивно воспринимал. Потом восприемник и воспитатель менялись ролями, возжигая вожделенье, возгревая веру друг в друге, и когда считали, что вожделение возожглось, начиналось совокупление и солидарность...