- Я говорю, хватит о псах.

- Так мы же не всуе. Давеча Зуеву руку даю целовать - укусил. Мы к ним гуманно, они к нам кинически. Собака - дурак человека. Животные, сосуществуя с человеком, глупеют, а нет чтоб набраться ума.

- Если я тебя еще раз с Зуевым или Зотовым...

- Вот на Иринку, подругу мою, какой-то ужасный чужой человек напал и укусил в шею.

- Чужаки, они всякие, среди них и маньяки встречаются. Ты с этим Зуевым, хоть и не вполне чужой...

- А в апреле работник милиции, тоже майор, заперся в комнате с голодным псом и застрелился. Так покуда хватились его да дверь ему вскрыли, пес всего почти съел.

После этого мрачного сообщения некоторое время мы тряслись по ухабам и корневищам молча. Пока майор не очнулся от задумчивости, сказав:

- Был тут геолог, Самуил Самохвалов, тоже искал. Я тогда только обосновался в вашем городе. Даже и не обосновался, а так. Искал не напрасно: золотые червонцы нашел. Хотите взглянуть? - Я глянул через плечо на то, что он мне показывал. Действительно, в ладони его что-то блестело. - Нашел, да воспользоваться не успел: с ума сошел по общему мнению. Утверждал, что восстал кто-то мертвый, преследовал его. Мол, с парабеллумом опоясно, с печенью на плече. Муравейник в бровях. Это его заявление косвенно подтверждалось отпечатками в почве, но обнаружить этого якобы покойного преследователя не удалось. Возможно, отправился на тот свет, откуда пришел. Только меня все вопрос мучает: зачем он печень вздел на плечо? Согласно Платону, вожделеющая часть души находится в печени. К кому вожделел? Бессердечные люди долго живут. А вот без печени...

Какая-то мысль мелькнула между извилин - о чем? Я не успел ее ухватить. О взаимной связи того, сошедшего с ума геолога - с этими?

- А давеча и Антон точно такую монету вынул и бросил нам.

Антон? Я был потрясен. Я остановил машину и теперь уже вполне внимательно рассмотрел монету на ладони майора - в руки мне он ее не отдал. О червонцах племянник не заявил ни слова. Более того, слухи о казне отрицал как вымысел. И меня пытался уверить в том. Он тогда уже решил меня в долю не брать.

Однако и майору доверять не следовало. Мог эту монету из музея изъять.

- Ты жила с ним, - сказал я Марине. - Выходит, и от тебя таил?

- Ах, при мне у него ничего не было. Я бы пронюхала.

Думаю, что ее немного курносый нос как инструмент познания ей служил верно. Он находился в непрерывном движении, морщился, кончиком своим вихлял. Майор тоже постоянно шевелил ноздрями. Словно ищет запахи в воздухе, подумал я.

- А потом он очень переменился ко мне. Доверять перестал.

- Говорят: как умрем, так все переменимся, - сказал майор. - Кто был хозяином - собакой станет. И наоборот.

- Хорошо, если собакой. А то писсуаром в общественной уборной, - сказал я. - Так вы за золотом приходили, когда ушибли меня?

Я невольно дотронулся до тульи. Маринка хихикнула.

- Торчит под шляпой, как прости-господи, х...

- Надо бы заранее определиться с долями, - сказал майор. - Чтобы потом недоразумений не было.

Я хоть и полагал, что сражаюсь за мечту, а не за металл, но более тридцати процентов на двоих им отстегивать не собирался. Деньги дают свободу и могущество? Согласен, но лишь тому, кому свое могущество более подпереть нечем. А свободу тому - кто внутренне раб.

Майор тут же внес свои коррективы.

- Знаете, Геннадий Романович, единица и девятка могут, объединившись, дать десятку или восьмерку, а могут 19 или даже 91. Мы с Мариной - тот случай, когда 1+1=11. А с вами - 12 всего. То есть восемь с половиной процентов вам полагается, - подсчитал он в уме.

Если принять всерьез эти его пифагорические выкладки, то получалось даже несколько больше, чем мне предлагал куриный фабрикант. Но всерьез я не принял.

- Вы пытаетесь уверить меня в том, что один плюс два будет на самом деле дюжина? Если так, то наш трудовой треугольник тут же рассыплется. И счастливо далее странствовать без меня.

- Я восемь лет это дело возделывал. А вы явились неизвестно из какого Ростова на все готовенькое. Я понимаю, согласно местному мифу это дедушка ваш экспроприацию организовал. Но это вовсе не значит, что вам принадлежат юридические права. К тому ж, я вам жизнь спас.

- Это наглость, - надменно заявил я. Возмущение переполняло. Даже автомобиль выбило из колеи. Он встал. - Дальше наши пути расходятся. Забирайте машину и свое снаряжение, а я как-нибудь один обратно до города доберусь. На ваше место найдутся десятки спонсоров. Только место, где собака зарыта, вам вовек без меня не найти.

Не собираясь блефовать и дожидаться, пока они пойдут на попятный, я вылез из машины и огляделся.

Лес обрывался. Вернее, он продолжался влево и вправо, но прямо передо мной на пространстве в несколько десятков гектаров горбатились груды строений. Я решительно направился к ним.

Планировка удивительным образом напоминала курятник Кесаря, где я провел в плену предыдущую ночь. Слева - избушка караульного со сгнившим верхом, еще левее - амбар или, скорее всего, бывший склад. Прямо - контора начальника. Курятников тоже было четыре, только бревенчатых, а не шлакоблочных, но размеры были приблизительно те же. Ограда отсутствовала, но была еще обозначена столбиками, большей частью сваленных ветром и временем, да остатками ржавой колючей проволоки, выглядывавшей из травы. Пространство зоны заросло травой и молодыми сосенками. Вышки, где когда-то томились вертухаи, кое-где еще уцелели. С риском для жизни я забрался на одну из них. Огляделся.

Насколько хватало глаз, простирался лес. От лагеря начиналась заброшенная железнодорожная колея и скрывалась за соснами. Был у майора бинокль, да остался с хозяином. Собачье болото по моему твердому убеждению было отсюда километрах в двадцати. Отправься мы к нему через деревянный мост, то давно бы уже до него добрались и вступили в переговоры или перестрелку с предыдущей экспедицией. Часа за три-четыре я мог бы это расстояние отмахать. Но смеркалось. И я решил заночевать здесь.

Майоров автомобиль, урча мотором, пытался выбраться из зыбучих песков, куда я его вогнал. Хотелось есть, но с собой ничего у меня не было. Я решил, что потерплю как-нибудь до утра, а там что-нибудь раздобуду. В конце концов, при мне пистолет с полной обоймой. Маринка вылезла и уперлась руками в багажник, а майор продолжал надсаживать двигатель, рычавший так, словно тысяча чертей разом ревели под его капотом.

Лес, ощетинился, словно собачья шерсть дыбом, пугал безлюдьем, волками стращал. Хотя безлюдья полного не было: кое-где над соснами вились дымы - словно петли свисали с облака, на которых пока еще никто не повис. Жгли костры искатели, странники.

Когда я вновь обратил внимание на своих подельников, они как ни в чем не бывало совокуплялись по-первозданному, прикрывшись автомобилем, который зрению моему с высоты 10-12-и метров препятствием не служил. Неприкрытое непотребство совершаемого соитья было зримо невооруженными биноклем глазами, кои пришлось отвести. Я спустился вниз.

Обойдя все четыре барака, я обнаружил лишь мусор и хлам. Нары были разобраны, доски либо сожжены, либо вывезены, в одном из них еще цела была печь.

Закат был кроваво-красен, словно догоравшая головешка. Или головушка с плеч, скатывавшаяся за горизонт.

Майоромобиль, наконец, выбрался из западни и двигался по едва заметной колее к зоне. Прежде чем въехать, пожарный притормозил меж двух покосившихся деревянных столбов, хотя нужды в этом не было: КПП, как таковой, уже лет пятьдесят отсутствовал.

Они притормозили у одного из бараков, вылезли. Маринка, как и я за четверть часа до этого, обошла все помещения, поминутно восклицая: ё-моё, ой бля, ступая с изощренным, я бы сказал, изяществом, меж обломков древесины и кирпичей. Приструнить бы эту Жизель железной рукой. Опечатать ей все уста бесстыжие. Будь моя, а не майорова над ней воля, я бы это намерение осуществил.