- Мне показалось, что раскаивается он. Хочет искупить злодеяние. А что означает красная шапка? - спросил Антон.

- Смерть.

Минута прошла в молчании.

- Это Бог карает нас этой каргой, - мрачно произнес поручик.

- Да я и сам сколько вас таких покарал, - сказал матрос, недовольный результатами магического путешествия.

- Мы так привыкли сеять смерть, вместо того, чтобы сообща бороться против. - Доктор сунул свой кольт в саквояж с медицинскими принадлежностями и застегнул его. - Мертвые всегда жертвы живых. Одни живы благодаря тому, что другие мертвы.

- Бога нет, значит, все позволено, - сказал матрос, не обратив внимания на выпад поручика. - А если ж Он есть, то все воскреснем, а значит, жертвы и неважны. И даже с этической точки зрения убийство оправдано: невинной жертве уготован рай, я же беру грех убийства на себя.

- Ваши злодеяния рано или поздно будут по достоинству оценены, - сказал доктор. - Этот грех так и останется горбом на вашей спине. Мироощущение, товарищ матрос, от натуры зависит. У нас всегда найдется, чем кормить своих червячков: злобы, гордыни, зависти. Злобность, подобная вашей - сама по себе наказание.

- SOS с вами. Про грех это я так сказал. Какой может быть грех, если я в Бога не верю. А раз не верю, нет у Бога претензий ко мне.

- Человек умирает - жалко человека, - сказала Изольда. - Но можно утешиться тем, что вместе с человеком умирает и его черт. Ваши, матрос, близкие, были, вероятно, много утешены, когда узнали, что вы мертвы. А про Бога врёте. Неверующих нет, - сказала Изольда.

- Может, и так. Но смерть подрывает Его авторитет. И потому не верю. Мне нужен авторитетный Бог. Смерть компрометирует жизнь, а потому и жизни, что достается нам так дешево и отнимается так легко, не очень жаль.

- Вы только что под стол прятались, - напомнил поручик.

- Так то ж инстинкт. И потом, я же все-таки вылез из-под стола.

- Жизнь зачастую безжалостна и милосердна смерть, - сказала Изольда. - И потом, не было б смерти, как бы мы тогда знали, что живы?

- Не за нами ли катафалк? - прервал дебаты полковник.

Окно, к которому он подошел, загораживали колеса какого-то авто. Антон вышел.

За то время, что он отсутствовал, постояльцы переоделись в приличное, сбросив с себя ветхое вретище, выбрав из вороха закупленного, что кому пришлось по душе. Полковник - в новый спортивный костюм, сочтя его в предстоящем путешествии наиболее удобным. Доктор облачился в пиджачную пару. Только Изольда осталась в джинсах и майке, не найдя в ворохе современных одежд ничего для себя подходящего и брезгливо отвернувшись от них.

Смирнов в ярко-желтой рубахе так долго гляделся в зеркало, что чуть голову себе не вскружил. Артиллерист от своего отражения с отвращеньем отпрянул, словно зеркало и чудовище, взаимно недовольные друг другом

- Вот, новые брюки себе обрел, хватит ветошничать, - похвалился матрос, но взглянуть на себя со стороны ему не довелось, артиллерист грохнул зеркало об пол. - Материя в его руках становится косной, - посетовал матрос, не успевший полюбоваться собой. - Это подло нас в подвале держать. Чем нам нелегально в подполье сидеть, лучше в овраге лежать легально. Что, подогнали мобильку? - обратился к Антону он, когда тот вернулся за деньгами, вернее за теми червонцами, что имели хождение в этом кругу. - Свистать всех наверх?

- Свистайте.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Я вышел из подъезда. Знакомые мне собаки разлеглись на газоне, глядя на меня выжидательно. Я даже смутился под их пристальным взглядом, словно неким обязательством был с ними связан, о котором забыл.

Смеркалось, но еще не зажглись фонари. Прохожие сновали мимо. Вот и ко мне подошли двое.

- Здравствуйте, - произнес один вежливо. - Ваша фамилия Петров?

- Петров, - сказал я, - Геннадий, - и, помнится, даже обрадовался собеседнику.

- В таком случае вы не могли бы с нами? Вас уже ждет автомобиль.

Автомобиль действительно стоял у обочины. Не то чтоб шикарный, но иностранных кровей. Фольксваген-пассат, цвета асфальта, стекла тонированы. Задняя дверца радушно распахнута. Бандиты, подумалось мне. Захмелеть мне у Семисотова не удалось, но пока что перспектива меня не пугала. Я не был пьян и не был беспечен, в конце концов, я - милиция, и со мной мой проверенный в схватках пистолет. Любознательность двигала мной, ибо я не сомневался, что дело вновь коснется казны, то есть дела, которому я сочувствовал.

Я сел. Один влез следом за мной, другой - с противоположной стороны, прижав меня к первому, и тут я понял, что, кажется, влип. Попал таки в ситуацию. Въехал не в ту колею.

- Куда мы едем? - спросил я, как только мы тронулись.

- Не беспокойтесь, очень недалеко, - вежливо сказал тот, что сидел справа. - Снимите пиджак.

- Зачем?

- Жарко очень.

- Нет, ничего.

- Снимай, идиот, - грубо сказал второй представитель преступности и ткнул меня локтем в бок. Был он краснолиц. - Ну? Обыскать тебя надо, а лапать не хочется.

Он сунул руку мне под пиджак и вынул из него пистолет.

- Не надо толкаться так, - сказал я, подчиняясь насилию.

Меж ними двумя мне было тесно, но пиджак снять удалось.

Я испугался, но лишь на мгновение. В животе стало пусто, кишечник завис в невесомости, нутро с утробой сладко объял холодок. Это бывает со мной в критических ситуациях, но я, как правило, справляюсь с собой, а этот первичный страх даже помогает в дальнейшем максимально сконцентрироваться. И, едва сладив со слабиной, я становлюсь нахален.

Они вынули из пиджака все, что могли найти и сунули в пластиковый пакет: удостоверение, телефон, новенький, почти не ношеный, нож, сняли часы. Деньги - их было немного - грубый сунул себе в карман.

- Почувствуй, гад, каково быть бедным.

Я дернулся.

- Сиди, - сказал грубый громила и ткнул меня моим же пистолетом в ребро.

- Я из органов, - на всякий случай предупредил я, ибо в удостоверение они и не заглянули.

- Все мы из органов, - пошутил красномясый. - Из половых.

- Милиции, - уточнил я. - Мент. Профессия моя такова. И в тоже время социальная функция

- Милиция сама на мели, - сказал вежливый. - Мы ее инвестируем. Вкладываем в нее деньги. 'Опер-Инвест' - возможно слышали?

Понятно. Эта весьма разветвленная корпорация и на Дону орудовала. Но я отрицательно повел головой.

Они еще поглядели, нет ли и под шляпой чего, но, обнаружив только шишак размеров внушительных, на том успокоились.

Никто мне не препятствовал смотреть в окно, я и смотрел. Мы свернули на Линейную и проехали ее до конца, оказавшись за городом, а минут через десять въехали на территорию, огражденную неновым деревянным забором. Что было написано на воротах, мне прочесть не удалось - фары погасли. Очевидно, какое-то сельхозпредприятие.

Впрочем, горели фонари по периметру, слева за будкой вахтера торчал какой-то амбар, прямо - одноэтажное административное здание, а за ним - приземистые бараки или фермы для содержания животных. Когда меня вводили в контору, мне все-таки удалось прочесть у двери: '...ая птицефабрика'.

Сзади, содрогнув оконные стекла, хлопнула тугая дверь.

В фойе мы надолго не задержались, но я успел оценить: ободранные стены, голые электролампочки; пара скрипящих счетчиков; доска объявлений с пятнами засохшего клея и обрывками бумаги; уголок для поздравлений с пустой рамочкой. Какая-то синяя ломаная линия, вероятно, график былых достижений, занимала половину стены.

Мы вошли в дверь с табличкой 'Директор'. Секретарша в столь поздний час, конечно, отсутствовала, да и директору пора бы отойти ко сну. Руководители птицефабрик с петухами встают.

Человек, встретивший нас в кабинете вполне соответствовал моему представлению о сельхозпроизводителях. Мятый костюм, произвольно подобранный галстук, широкое мясистое лицо. Возраст его трудно было определить: есть такие люди, что надолго задерживаются в одной поре, как правило - между 35-ю и 50-ю. Фигура внушительная: рост, вес. Довольно упитан. Хозяйственник. Цельная натура, словно из романов соцреализма. Глаза красные: то ли от алкоголя, то ли от недосыпания. Глаза - зеркало души и телесных недугов.