- Кто следующий, - выплёвываю сквозь частое дыхание, - а ну, подходи.
Стрелять не пришлось. Из бараков на улицу высыпали люди. Зажёгся один фонарь, за ним второй, донеслись голоса. Барачники переглянулись, отступили. Гундосый сказал:
- Живи пока. Недолго тебе осталось. За Ваську ответишь!
И оба ушли в темноту.
- Эй, стоять, - неуверенно проговорил я. Почему-то не остановились.
За барачниками я не побежал, в любом случае найду, куда они денутся? Но это потом. Сейчас для подвигов не осталось ни сил, ни желания. Зато растерянности - хоть отбавляй. Как они могли? Меня? Свои же, поселковые. Ну, хорошо, это барачники, но всё равно. Сказали бы мне час назад, что такое возможно - как бы я посмеялся!
Спрятал я нож за голенище, потрогал затылок - там набухала здоровенная шишка. Волосы слиплись от крови - то ли моей, то ли Васькиной.
Подоспели люди. Близко пока не подходят, но скоро решатся. Они ещё не сообразили, что произошло, и как на это реагировать. Лежит окровавленный труп, рядом грязный и такой же окровавленный человек размахивает пистолетом - ничего себе картинка!
- Разойдись, - закричал я отчаянно, - покинуть место преступления, живо! Работает милиция!
Сначала - тишина, потом из толпы донёсся голос Пасюкова:
- Братцы, что же делается?! Долго будем терпеть беспредел?! Сыч наших положил, теперь этот ментяра Ваську порезал! Извести нас решили, сучары!
- Пасть закрой! - сказал я зло, но предчувствие беды хлестнуло жгучей болью по колотящему в рёбра сердцу. - Смелый за чужими спинами прятаться? А ты сюда выйди. Один.
- Люди, - продолжал орать Пасюк из толпы. - Сколько терпеть будем? Дождёмся, когда всех порешат? Нас же много, проучим падлу!
Неуверенный ропот. Они ещё не решились, но достаточно искры, и толпа учинит самосуд. Ощущаю, как вокруг сгущается тупая злоба. Ещё немного, и...
...наконец-то! Появился патруль, значит, жить будем! Вовремя вы, парни!
Сквозь толпу, раздвигая плечами оторопевших барачников, протиснулись Захар, Игорь и Витька.
- Не с места. Оружие на землю. Руки за голову!
Я бросил пистолет, а рот в улыбке расплылся. Пронесло...
- Ребята, это я.
Тусклый свет масляного фонаря плеснул в лицо. Глаза у Захара сделались большими-пребольшими.
- Ты? - удивился он. - Ну, у тебя и рожа, Первов! Красавчик! Что, вообще, происходит? Зуб доложил, ты в бараки подался, мы и забеспокоились, решили проверить. Потом выстрел услышали.
Я опустил руки. Может, на этом бы и закончились мои неприятности, но влез Пасюков:
- Товарищи начальники, что же вы творите? Этот ирод зарезал двоих, и стоит, лыбится! Всё ему нипочём. Его не защищать надо, а повесить!
- Молчать! - заорал во всю глотку Захар. - Олег, рассказывай!
- Вы обалдеете, ребята, - начал я. - Такое дело... сразу и не соображу. Пойдёмте лучше в отделение.
- Не сообразит он! Чего там соображать? - вновь заскулил Пасюк. - Люди огонька у него спросили, хотели покурить, а он их ножом... покурили, бедолаги.
- Свидетели есть?
- Люди видели! - зачастил Пасюк. - Я видел! Как на духу! Стояли, значит, мужики, разговаривали. Тут этот идёт. Дай, говорят ему, прикурить, он и дал. Два жмура в итоге.
- Одного вижу, - сказал Захар, - а где второй?
- В кустах лежит, - показал рукой Пасюк
- Захар, - растерялся я, - врёт он.
- Помолчи, - оборвал меня Захар. - И, это... руки подними.
Я покорно дал себя обыскать. Ох, нашли мешочек с дурманом - про него я в суете позабыл.
- Тебе многое придётся объяснить. Сумеешь? - потухшим голосом спросил Захар. И бросил Виктору с Игорем: - Уведите. Пока в камеру, а там посмотрим.
- Захар, - прошептал я, - ты что, Захар?!
Но тот уже отвернулся. Лежащий в грязи труп ему оказался важнее, чем я.
- Захар, - позвал я. - Вот рюкзак, а в нём - оружие. Ты проследи...
Я, сцепив руки за спиной, направился в Посёлок. Люди расступились. Кто-то сказал:
- Отмажется, гад.
Кто-то подхватил:
- Ничего ему не будет. Они своих не сдают.
* * *
Темно, лишь из-под двери пробивается зыбкий свет лампы. Он почти ничего не освещает, и пусть: какая радость смотреть на белёные стены и забранное решёткой окно? От щелястой оконной рамы под потолком веет влажным холодом, но даже постоянный сквозняк не выветрил доносящийся от стен запах сырости и плесени. В камере две кровати; я сел на ту, что дальше от окна - меньше дует. Какое-то время я смотрел на оранжевую щель под дверью, потом меня начала колотить дрожь. Прилечь бы.
Я стянул сапоги. Звякнул, упав на пол, нож - под матрас его...
Раздевшись, я повесил мокрую и грязную одежду на спинки кроватей - хотя в таком холоде едва ли просохнет. Что-то мне поплохело: знобит, трещит голова, в затылке - там, где налилась шишка, пульсирует. Я замотался в одеяло.
Вскоре Ольга принесла тазик с тёплой водой. Сестричка зажгла свечу, и, уходя, забрала грязную одежду. Я умылся.
Поздно ночью усталый Захар принёс немного еды. Мы вдвоём пили чай, и я отвечал на бесчисленные вопросы. Следом навестил кум. Этот ни о чём не спрашивал, лишь сказал: "ничего не бойся", и ушёл. Когда, наконец, меня оставили в покое, я, свернулся калачиком под одеялом, навалилась тревожная полудрёма. От резкого скрипа двери я встрепенулся.
- Собирайся, - Ренат положил на кровать выстиранную и высушенную одежду.
На миг подумалось - худшее позади, они во всём разобрались. Сейчас Захар для порядка взгреет, может, пару раз, для воспитания, двинет в зубы. Хотя, за что? Я за собой вины не чувствую. Но если ему хочется, то пусть... а потом - спать!
- Гражданин Первов, на выход, - голос монотонный, а сам Ренат потерянный: глаза спрятал, нахохлился.
Ольга нас дожидается у лестницы, в руках "калаш", а взгляд убежал в сторону. Понятно - ничего не кончилось, скорее всего - ещё и не началось как следует!
- Не дури, рыжий, ладно? - голос у Ольги зазвенел.
- Ладно, - покладисто сказал я, - куда идти-то?
- В правление. Трибунал собрался. Большой трибунал, в полном составе.
- Ничего себе!
- Иди, иди...
Я зашаркал по лестнице, с трудом передвигая ватные ноги. Что за нелепость? В голове не укладывается: я - преступник. Да, кого-то убил - и что теперь? Они сами хотели меня убить! Видно, прав Степан: ко всякому делу нужна привычка. К убийству - тоже! Вот и привыкаю потихоньку - переживаний особых нет, и совесть не гложет. Меня сейчас больше волнует предстоящий суд. Надо же, трибунал - вон как дело повернулось!
На улицу вышли - мне совсем подурнело. Возле участка народ столпился, человек пятьдесят или шестьдесят: мокнут под дождём, а в руках у некоторых горят масляные фонари. Когда я появился, загалдели. Раздались угрозы, нехорошие слова послышались. Из темноты прилетел ком грязи - шлёп! - по груди расползлась жирная клякса. Я отшатнулся, а ноги совсем ослабли... барачники, дай им волю, порвут на кусочки - так сильна их ненависть: я эту ненависть всем телом ощутил. Спасибо клыковским автоматчикам, выстроили шеренгу между мной и пасюками; если обстоятельства заставят, эти и стрелять начнут, у них не заржавеет.
- Посторонись! Дорогу, дорогу, - гаркнул Ренат.
Обошлось. Мы прошли сквозь толпу. Но я пообещал себе припомнить Пасюкову тот страх, что пережил в эти минуты.
Опять я в кабинете Хозяина. Духота и свечной чад. Запах курева и, почему-то, самогона. Терентьев за столом. Рядом - Асланян: уткнулся грушевидным носом в какую-то бумагу, глаза близоруко сощурились, пальцы густую бороду теребят. Кум, Захар и Клыков на лавке у стены. Народных судей сюда и не позвали - понятно, трибунал! Посторонним здесь не место.
Присесть никто не предложил. Я встал посреди комнаты, руки за спину, глаза в пол, и лицо виноватое сделал.
- Ну, говори, - тихо произнес Степан.
- Что говорить-то? - буркнул я. - Всё уже рассказано.
