Три ряда колючей проволоки, несколько сторожевых вышек - на них люди Клыкова. Они готовы стрелять по всему, что движется, но сейчас опасности не видно. Хлопец лет десяти, застрявший в колючке, не выглядит опасным.

Мальчик замер, руки подняты, на чумазом лице дорожки слёз. Сквозь плач, как заклинание:

"...не стреляйте, дяденьки, не стреляйте, дяденьки, не стреляйте...".

"Стой, где стоишь, пацан, не шевелись", - кричат ему.

Люди режут "колючку", ведут мальчишку. Откуда ни возьмись - Терентьев. "Кто такой! как сюда попал! почему один! где родители!" - грозно вопрошает он. И тут я вижу - никакой это не мальчишка. Девочка. Измождённая, сильно испуганная, чумазая девчонка. Она сбивчиво, давясь рыданием, пытается объяснить: звать Олей, её семья укрылась от бандитов в лесу... там было много людей, со всех окрестных деревень... а после пришли страшные звери. Люди решили спасаться в Посёлке. Думали - здесь безопасно, только никто не дошёл. Оле повезло...

Люди перешёптываются, какие такие звери? Наверное, это бред испуганного ребёнка. Скоро узнаете! Ватажники будут вспоминаться, как милые проказники...

Мама прижимает девочку к себе, а Терентьеву говорит:

"Чего ты разорался? Напугал девчонку, ирод...".

И к Оле:

"Бедненькая, как же ты одна-то шла...".

Через неделю Терентьев, словно извиняясь за грубость, подарит Оле кривобокую деревянную куклу - он сам её неумело смастерит. А сейчас Хозяин, осёкшись на полуслове, с недоумением смотрит на маму. Девочка, взъерошилась, будто затравленный зверёк, и прильнула к тёте Лене, ища спасение от грубого мужчины. А потом наружу выплеснулся неудержимый плач.

"Голодная, небось, - говорит мама. - Пойдём".

Оля покорно идёт за нами. И тогда начинаю реветь я. Потому что детским умишком чувствую - мамины любовь и ласку, ранее предназначавшиеся мне одному, отныне придётся делить с этой пришлой...

* * *

- Подъём, лежебоки! Хорош дрыхнуть! Видишь, Савка, какие вояки? Им лишь бы поспать! Нас будут жрать, а эти не почешутся!

Крик Лешего бесцеремонно ворвался в сон. Я вскинулся, сердце затрепетало в испуганной скачке. Мир вокруг неприятно расплылся. На миг почудилось - он зыбок и призрачен; дунь посильнее, разлетится тающими клочьями. Нереально реальный сон показался каменно-прочным по сравнению с ускользающей реальностью. Проползло несколько секунд, и наваждение сгинуло, взгляд сфокусировался на довольно ухмыляющейся физиономии Лешего.

Антон текучим движением поднялся на ноги, оружие в руках, а глаза шарят по сторонам. Не увидев опасности, лесник расслабился и закинул "калаш" на плечо.

- Чего разорался? Шёл бы ты лесом, Лешак окаянный! Чё людей пугаешь? - Антон подмигнул мне, мол, не робей. - А ты, Олег, чего нахохлился?

- Сон видел, - признался я. - Там всё... лучше, чем на самом деле.

- Ты, случаем, не переборщил с дурманом? - ехидно поинтересовался Антон. - Мне, бывало, такое снилось.

- Язычок-то прикуси, - оборвал Леший. - Чего встали, поехали уже...

Высоко забравшееся солнышко разогнало туман. Я поглядывал на деревья и кусты, иногда косился на небо. Мимо проплывали берёзы, реже осины, ещё реже сосны да ели, а потом снова берёзы. Густой подлесок то подбирался к железной дороге, то раздавался в стороны, уступая место болотистым лужайкам или дурящим голову цветочными ароматами полянкам. Со столбов - некоторые повалены, другие ещё пытаются держаться прямо - свесились обрывки проводов. Местами к проводам цеплялось что-то мохнатое и перепутанное. Вид у этого чего-то неопрятный и противный - напоминает бороду Лешего, если её намазать зелёной тиной.

И, показалось, всё не так, как должно быть! Известно же, что в лесу опасность может таиться за каждым кустом, и где она? Предчувствие опасности есть, а самой опасности не наблюдается. Наоборот, красотища! На вкус человека, не выходящего за Ограду, здесь слишком ярко и оживленно. Бабочки, цветочки, разукрашенные пичужки. Красивые ящерки - те, что носят на спине пёстрые гребни - прыскают в стороны от трактора. Да сколько их, этих ящерок - в глазах рябит от разноцветной круговерти! Почуяв тепло, ящерицы залезли на рельсы и на камешки, расправили гребни, точно зонтики, друг перед другом красуются. Так, замерев, они могут целый день просидеть. Некоторые брешут, будто эти ящерки солнечным светом питаются, словно травка или кустики. Ерунда, днём зонтики тепло собирают, а как ночь приходит, у ящерок самая жизнь и начинается. А для того, чтобы свет кушать, надо быть зелёным, как трава. Хлорофилл же зелёный, а ящерки - нет. Это мне Архип объяснил, он мне много чего объяснил, и про ящерок, и про другие биологические чудеса.

"Быть может сталая-а-а тюльма центлальная-а-а-а меня-а мальчишечку-у-у..." Сначала от тоскливых звуков похолодело внутри. Потом я понял - это Савка песню горланит, да так мощно, что слова слышатся даже сквозь рокот тракторного мотора. Я только плюнул с досады. Какой с Савки спрос? Когда раздавали мозги, механик где-то шлялся, и достались ему совсем никудышные. Чтобы человек не сильно по этому поводу горевал, одарили его недюжинной силой, и покладистым характером. Жил в Посёлке тихий безобидный дурачок. Имелся у него редкий в наши дни талант - Савелий мог починить любую технику. Железо - это вам не люди, оно простое и понятное. Так случилось, что приветили механика лесники, чем-то он им приглянулся. И пришёлся ко двору.

Зелёных штуковин на проводах и деревьях поприбавилось, сделались они крупнее, и цвет у них стал болотный - неприятный, и, как будто, липкий. В придачу к этому, они извивались, словно пучки гигантских земляных червей. Повеяло едва уловимым, но отчётливо различимым сквозь вонь работающего трактора, запашком. Тут мне впервые почудилось - пропадаю. Страх в виде холодного кома обосновался внутри, да так всё там выморозил, что заныло в паху. Успокоишь себя, но выметнется из кустов птица, или заяц поперёк железки прошмыгнёт, и снова кишки покрываются инеем.

Как мы перебрались через реку - отдельная история. В общем-то, и не река это, так, речушка. Ручеёк несчастный: тихий, мелкий и узкий. Леший сказал, что ещё пару лет назад через него можно было перепрыгнуть. Можно и сейчас перейти, не зачерпнув в сапоги. Только крутые берега с обеих сторон ивой заросли. Значит, трактор не проедет.

Конечно, проще всего по мосту, да соваться на этот мост ох, как не хочется. Про свисающие с проводов и деревьев зелёные штучки-мочалки я говорил. Если они в стороне, и никого не трогают - пусть висят. Но здесь же полное безобразие: мост покрылся красно-рыжими потёками, на перилах шелушатся струпья ржавчины, а на всех перекрытиях, рельсах, шпалах, словом, везде навешена зелёная дрянь. Только она теперь не совсем зелёная, а, скорее, болотно-жёлтая, блестит от слизи и колышется. Этой слизью всё выпачкано. Сочится она по шевелящейся растительности, капли набухают, склизкие нити тянутся. И запах теперь отчетливее чувствуется - чем-то нехорошим, разложившимся попахивает.

- Вон как оброс, - Леший показал на увешанные зеленью перила, - обсопливился.

- Что за дрянь? - наморщил я нос.

- Это, друг, та ещё гадость, - ответил Антон. - Всем гадостям гадость. Вонючий мох называется. Архип тебе объяснит, что это вовсе не мох, но дело в другом. Дело в том, что эту дрянь лучше обходить стороной.

- Опасный? - я, на всякий случай, попятился от моста.

- Ещё какой, - усмехнулся Леший, - и не сомневайся.

- Смотри, - Антон протянул руку к ближайшему пучку, а тот ему навстречу подался. Из него сопли рекой потекли.

- Чо, поздороваться решил со старым дружком? - ехидно спросил Леший. - Давай, обнимись, да в засос поцелуйся. Чтобы вышло, как в прошлый раз. Понравилось, небось?

- А то? - засмеялся Антон, а Савелий радостно захихикал.