Как много этой дряни ты заглотал? – рявкнул я, когда приступ закончился и Фелиппе обессиленно откинулся на подушку, которую я призвал из спальни.

В воздухе… вся комната… вся мебель… Стефано убило взрывом, - он закрыл глаза. – А она высыпалась. Его убило…

И ты решил, что хочешь туда же?! – рявкнул я.

Фелиппе не ответил. По-видимому, он уснул. Я сорвал с него рубашку и бросил очищающие чары, чтобы убрать следы пыли с кожи. Потом заглянул в спальню, стащил с огромной кровати плед и укутал его. Нашел среди своих пузырьков оборотное, превратился в знойного блондина, который мог бы, пожалуй, потягаться с Люциусом, снял мантию, стянул с вешалки серый плащ и аппарировал в Лютный. Единственное известное мне противоядие к черной пыли включало в себя слезы дракона, и за полминуты я лишился месячного заработка. Однако следовало возблагодарить Мерлина за то, что они вообще оказались здесь.

Когда я вернулся, Фелиппе опять спал, и весь пол вокруг дивана был залит остатками пыли, желчью и кровью. Лицо моего несостоявшегося любовника искажала мучительная гримаса, черные колечки волос прилипли ко лбу. Он не был ошеломляюще красив, но, несомненно, хорош собой. Возможно, Ромулу был прав, рассказав мне про Эрнотерру. Мне действительно нравились испанцы. Хотя я и не мог понять этого стремления мгновенно разрушать границы, называть человека другом после того, как видел его раз в жизни.

Наскоро бросив несколько Эванеско, я оглянулся в поисках подходящих емкостей, но в это время Фелиппе закашлял.

– Воды, - прошептал он, нащупывая палочку, и вытаскивая ее откуда-то из-под сбившегося к коленям пледа.

Я вырвал ее у него из рук:

– Нельзя! Вымоем яд, тогда будет тебе вода. У тебя есть котел?

Он открыл глаза, с трудом сфокусировал взгляд на мне, потом слабо улыбнулся, узнавая. Я почувствовал, как в груди становится тепло.

В подвале, - сказал он еле слышно. И улыбнулся еще шире: - Ты не волнуйся, я не умру.

Я хотел было ответить, что мне нет до этого дела, но, конечно, промолчал, очищая плед и закутывая Фелиппе вновь. Пыль, попавшая на плед, уже успела кое-где проесть дыры, и я в который раз подивился возможностям человеческого организма – и слизистые, и кожа, и даже глаза по опыту сдавались гораздо позже, чем ткань. Хотя, вероятно, пыль просто реагировала с краской, придававшей пледу этот крайне жизнерадостный серо-красный цвет.

Дверь в подвал я взломал простой Аллохоморой. Здесь не было ни холодно, ни грязно, и в нише между двумя массивными опорами стоял телевизор, за ним – бильярдный стол, а напротив телевизора, почти у самого входа – кресло с маленьким столиком по левую руку. Это явно было чье-то излюбленное место. Слева на стеллажах лежали коробки и различные маггловские хозяйственные инструменты, справа я нашел вполне приличный котел, сносную горелку, а также другие приспособления для варки зелий. В больших банках, занимавших целый шкаф, были ингредиенты, однако времени для того, чтобы шарить по полкам, не было.

Прихватив все нужное, я аппарировал наверх. Фелиппе как раз тошнило, я взялся за край бархатной скатерти, и завернул все, что лежало на одной половине стола, на другую половину. Поставил все приборы, набросил на себя отталкивающие чары и кинулся помогать: на этот раз он обляпался весь – пыль явно стремилась захватить новые пространства. Не помню, когда в последний раз я произносил столько Эванеско – в том случае с Эйвери нам повезло больше, поскольку кто-то (кто, так и осталось невыясненным) пытался отравить его, подсунув черную пыль в пиалу с летучим порохом. Перед тем, как я приступил к варке зелья, способного изгнать эту мерзость из организма, мне пришлось раздеть Фелиппе догола, завернуть в простыню, и потратить минут пятнадцать на то, чтобы наложить отталкивающие чары достаточной силы, но при этом такие, которые не могли помешать процессу рвоты.

Когда я добавил в котел первый ингредиент, пот тек с меня градом. Стараясь выгнать пыль из легких, Фелиппе кашлял почти непрерывно. Я периодически подходил к нему, бросая заживляющие на горло, но прекрасно понимал, что пыль уже попала в кровь и противоядие, выгоняющее ее оттуда, придется готовить отдельно.

Слава Мерлину, эта гадость была редким ингредиентом, кажется, ее доставали в каких-то копях Африки, да и использовали в единичных случаях, поскольку ею легко было отравиться самому. Альбус, помнится, показывал мне какую-то арабскую шкатулку, в которой, по его утверждению, лежал единственный образец черной пыли, существовавший в природе на тот момент.

После того случая с Эйвери я прочитал про нее все, что только можно, и знал, что ритуалы, для которых она была нужна, проводились для омоложения. В тех же ритуалах, помнится, в большом количестве убивали младенцев. Хорошо, что в свое время я спрятал книгу, потому что Лорд был помешан на омоложении настолько же, насколько и на бессмертии.

Между четвертым и пятым ингредиентами Фелиппе стало полегче, и он вновь заговорил:

– Я правда не умру, Северус.

С чего ты взял?

Пророчество. Мне предсказано, что я умру, сражаясь. И еще не скоро.

Прямо так и предсказано? – вложив максимум яда в голос, спросил я.

Он откинулся на подушку:

– Там было… дополнение. Не очень важное…

Конечно, ты не умрешь, потому что я тебя вылечу.

Паршивец кивнул этому как само собой разумеющемуся и закрыл глаза. Я утешил себя тем, что он, должно быть, просто устал от приступов. Однако вдруг услышал:

Если бы я согласился перекурить перед операцией, он бы не умер. Я все время прокручиваю это в голове. В прошлом году мы работали с британцами, и тот парень, британец, высокий, голубоглазый, тоже… Только мое нежелание перекурить, и это стоит целой жизни?

Если ты немедленно не заткнешься, твое желание потрепаться будет стоить тебе твоей жизни сейчас!

Он замолчал, но, похоже, ненадолго.

Ты, конечно, не любишь магглов… - видимо, надеяться на то, что он оставит меня в покое, было слишком. С другой стороны, я стоял к нему спиной, и мог определять, жив ли он, только по звуку.

Я фыркнул:

Безумно люблю! Особенно в эту минуту.

Ты знаешь про пять стадий горя?

Нет.

Первая стадия – это когда ты не можешь поверить в происходящее, вторая – гнев на кого-нибудь постороннего, третья – торг, когда ты думаешь, что если бы ты сделал что-то по-другому, все было иначе.

Четвертая и пятая? – спросил я, помешивая желтоватое варево.

Четвертая – депрессия и отчаяние. Пятая – смирение. Теоретически, жить нормально можно, если ты добрался до пятой, но все застревают на третьей. Люди, остановившиеся на третьей, годами перебирают различные варианты. Но в конечном итоге, то, что произошло – это то, что произошло, и этому нет ровно никакой альтернативы. Знаешь, мне все время хочется переделать смерть отца. Он погиб на моих глазах, когда мне было тринадцать. В него выстрелил обычный маггл, и отец закрыл меня собой. Если бы он не сделал этого, пуля бы пролетела мимо нас обоих, а так она попала ему в голову. Мне до сих пор снится, как я его отталкиваю.

Мне иногда снилось, как я успеваю спасти Лили. Или вовремя, прямо по ходу разговора с Лордом, понимаю все про пророчество и уверенно вру ему, так, что он никогда не догадался бы, кого ему следует искать…

Если бы я согласился перекурить перед операцией, как Стефано намекал, возможно, он был бы жив. На самом деле, правда в том, что он мог умереть еще парой минут позже. Или через десять минут. И мой отец мог умереть на следующий день. Или через месяц во время следующей операции. Полицейский – вообще-то опасная профессия, - хмыкнул он, закатив глаза.

Пожалуй, то, что он говорил, имело смысл. Но если так, то со смертью Лили я тоже безнадежно застрял на стадии торга.

А с этими маггловскими катастрофами… - никак не мог угомониться Фелиппе. - У них, у магглов, есть статистика. Если десять человек должны были лететь на самолете, который разбился, и в последние часы сдали билеты или просто опоздали на рейс, то половина из них умрет какой-нибудь другой смертью в ближайшие несколько недель. Я знал одного нумеролога, он вообще вычислял дату смерти по дате рождения. Свою собственную он тоже вычислил. В тот день после обеда прилег под деревом подремать и умер. Он любил повторять, что каждый из нас всегда делает лучшее, что может.