— Я не грублю. Это у меня такой голос.

Чтобы отвязаться от старика, я снова спрятал голову под крыло, но старик опять пребольно клюнул меня в шею.

— Слушай, когда с тобой разговаривают старшие! Чти взрослых! Чти-чти-чти! Не чуф-чуф… не чуфырься.

— А я не чу-фырюсь!

— А что это ты про кошек чирикал? Какие могут быть у воробья знакомые кошки? Ах вы, птенч-птенч-птенчики! И чему только учат вас родители?

Старик закатил глаза и стал чирикать о том, какие в его времена были прилежные и послушные воробьята, какие они все были умные, как они не чуфырились, а теперь все чуфырятся.

Стоило превращаться в воробьев, чтобы выслушивать эту чеп-чеп-чепуховую нотацию. Да у нас по вечерам старухи как усядутся вместе на лавочке, только об этом и чирикают, то есть разговаривают.

— Вы чьи дети? Чьи вы? Чьи вы? — спросил меня старик.

— Ничьи! Ничьи! — сказал я, срываясь с ветки.

— «Чуфырься, не чуфырься»! — сказал Костя, работая крыльями. — Чок-чок-чокнутый какой-то!

Мы закружились над нашим двором, выбирая дерево, не занятое воробьями. Хотя я и сам был воробей, но мне почему-то вдруг захотелось держаться от них подальше. Знакомство с бесхвостым и со стариком произвело на меня не совсем приятное впечатление. А больше всего меня расстраивало вот что: с той минуты, как мы превратились с Костей в воробьев, прошло, наверное, уже полчаса, а наша воробьиная жизнь все как-то не налаживалась, и вообще все шло совсем не так, как я ожидал. Время идет… Завтра, между прочим, снова в школу…

Косте Малинину я, конечно, ничего не сказал. В конце концов, впереди еще целый день — жизнь наладится, и все будет хорошо. Главное, не надо отчаиваться и терять надежды.

Покружив в воздухе, мы опустились с Костей на дерево. На дереве не было ни одного воробья.

Ветка, на которую мы уселись, выходила на солнечную сторону. Солнце пригревало, как летом.

С удовольствием втянув голову в плечи, я уже собирался спрятать ее под крыло, как вдруг у меня над ухом что-то противно свистнуло. Раздался щелчок. Посыпались листья. Ну что еще такое? В чем дело? Я открыл глаза и посмотрел вниз.

Возле лавочки, на которой мы еще недавно сидели с Костей Малининым, стоял мой сосед по квартире, белобрысый Венька Смирнов, и отвратительно щурился. В руках у него была рогатка с оптическим прицелом. Рогатку я узнал сразу. Никто лучше меня не делал таких дальнобойных рогаток. Венькину рогатку тоже смастерил я по его личной просьбе.

Венька смотрел на меня в оптический прибор. Я смотрел на Веньку. На Венькином лице было написано: «Не попал! А жаль!..» Так… Мало того что меня чуть-чуть не слопала кошка, теперь в меня стреляют из рогатки, сделанной моими же руками!

— Ну, подожди, Венька! — чирикнул я с дерева. — Подожди, белобрысый! Когда я опять превращусь в че-че-ловека, я тебе покажу, как стрелять в меня из рогатки!

Не обращая никакого внимания на мое чириканье, Венька нагнулся и стал искать камень. Мы с Костей переглянулись и, не сговариваясь, одновременно рванули с дерева. Я решил улететь подальше от нашего двора, подальше от кошки Муськи, от белобрысого Веньки с рогаткой, от этих драчливых и негостеприимных воробьев. Мы пролетали один двор за другим. С высоты нашего птичьего полета оказалось, что в нашем городе кошек было гораздо больше, чем я предполагал, когда был человеком. Мальчишек с рогатками тоже было много. Это открытие меня расстроило. Из своего небольшого воробьиного опыта я уже успел понять, что любое знакомство с рогаткой или кошкой может окончиться очень плохо для воробьев. Малинин тоже меня стал почему-то ужасно раздражать. Тащится где-то там, в хвосте, отстает все время и вообще летит с таким видом, как будто он мне одолжение делает.

— Че-че-го ты все время отстаешь? — не выдержал я и напустился на Костю: — Тянучка противная!

— Я устал!

— «Устал»!.. Че-че-тыре квартала пролетели, а он уже устал!

— Я не лететь устал. Я устал быть воробьем!

— Подумаешь! Полчаса всего как воробей — и уже устал! А как же воробьи бывают всю жизнь воробьями?! Знал бы, не связывался с тобой!

Я высмотрел сверху небольшой сквер и спланировал вниз.

— Можешь отдыхать! — сказал я Косте, когда он следом за мной плюхнулся на ветку.

Костя приподнял крыло и уже хотел спрятать голову под Мышку, но вдруг над нами раздался голос:

— Вот они где, бездельники! Я их послала за соломой, а они греются на солнце! Хороши сыночки!..

Я взглянул вверх и увидел толстую воробьиху, свесившуюся с соседней ветки. Это она назвала нас своими сыночками.

— А почему вы молчите, почему вы ничего не от-ве-ча-ча-чаете своей мамочке?

— Ниче-го не понимаю! — шепнул мне Костя. — Почему она называет себя нашей мамочкой?

— А че-че-го тут непонятного? Наверное, она приняла нас за своих птенцов.

— А мы что, похожи?

— Откуда я знаю…

— По-чему вы пря-че-тесь от своей мамо-чки? — продолжала щебетать воробьиха. — Не бойтесь! Летите сюда. Так и быть, на этот раз я вам ничего не сделаю.

— А может, мы действительно похожи на ее сыновей?

— Может, и дей-стви-тви-тельно!

— Этого еще не хватало! Извините, гражданка! — сказал Костя. — Мы ни от кого не пря-чем-ся, а вас мы вообще видим в первый раз!

— Это что еще за «гражданка»! — заверещала воробьиха. — Воробьи добрые, вы только послушайте, как он называет свою мамо-чку!

Воробьи, сидевшие целой стаей на соседнем дереве, громко возмутились, а толстая воробьиха так разозлилась, что даже клюнула Костю Малинина в шею.

Костя заорал.

— Те-теч-ка! — вступился я за своего друга. — Че-че-стное слово, мы не ваши дети. Ну, че-че-стное-прече-честное!

— Глядите, воробьи добрые, и этот не хо-чет признавать свою мамо-чку, — затрещала воробьиха, подскакивая на ветке и взмахивая крылышками.

Воробьи стали ругать нас с Костей еще громче, а наша «мамочка» задала нам такую трепку, что из нас с Костей пух полетел, как из подушек… Пришлось нам с Малининым взять свои слова обратно и назвать воробьиху «мамочкой».

— То-то! — мгновенно успокоилась воробьиха. — А теперь, сыночки, летим! Учи-читься вить-вить гнездо!

— Как — учи-чи-ться? — закричали мы с Костей в один голос.

— Вы что, все позабыли, что ли? — сказала воробьиха. — Вчера мамочка у-чила вас, как нужно вить-вить гнездо, а сегодня будете вить-вить сами!

— Интересное дело! — чирикнул тихо Костя. — По-чему ты мне не сказал, что воробьи тоже у-чатся?

— А откуда я мог это знать?

— А за-чем ты говорил, что у воробьев заме-чательная жизнь?

— Это же не я, это Нина Николаевна говорила, — соврал я. — Вот привязался!

— В общем, ты как хочешь, а я лич-но не буду у-читься вить-вить гнездо! — прочирикал Костя.

— Кто сказал, что не хо-чет у-читься вить-вить гнездо? — спросила грозно воробьиха, подлетая к нам с Костей.

— Это не он сказал, это я сказал! — чирикнул я, загораживая Костю, и добавил: —А драться, по-моему, не педаго-ги-чно!

— Что! Ты где это таких слов нахватался?

Воробьиха изо всех сил клюнула меня в спину и погнала нас вместе с Костей на соседнее дерево, где были заготовлены впрок соломинки, конский волос и другие стройматериалы.

— Зна-чи-чит, гнездо вьется так… — защебетала воробьиха. — В клюв берется соломинка и сворачив-чивается в ко-леч-ко… Ну- ка, повторите, сыночки!

— В клюв берется соломинка, — прочирикали мы с Костей хором, — и сворачивается в ко-леч-ко…

Урок начался. Мы с Костей, не глядя друг на друга, с, отвращением взяли в рот по соломинке.

«Интересно, бывают у воробьев на уроках перемены?..» — подумал я с тоской, сворачивая соломинку в колечко так, как учила нас толстая воробьиха.