Городские цеха были обузой для начальства, а нередко и для самого развивающегося искусства, однако в те времена такие маленькие общины, слитые в органическое единство тела, были совершенно необходимы; благодаря им честное ремесло могло существовать, умение росло, а художник ценился по достоинству. Благодаря им Европа стала перерабатывать материалы, поставляемые целым светом, и эта часть света, самая маленькая и бедная, взяла верх над всеми остальными частями света. Трудолюбию цехов обязана Европа тем, что из льна и шерсти, шелка и пеньки, щетины и кожи, из глины и клея, из камней, металлов, растений, соков и красок, из соли, пепла, тряпок, мусора и грязи стали получаться чудеса, и чудеса эти служили средством для создания других чудес – так будет всегда. История изобретений – это лучшая похвала человеческому духу; цехи и гильдии были школами, в которых воспитывался дух изобретательства: разделение труда между ремеслами, правильно построенное обучение, даже и конкуренция между цехами, и сама бедность производили на свет вещи, о которых не имели и представления правители и начальники, редко покровительствовавшие ремеслам, редко вознаграждавшие труд и почти никогда не пробуждавшие в людях рвение и прилежание.

Университеты были учеными городами и цехами, как городские коммуны они наделены были всеми правами цехов и городов и делили с ними все заслуги. Как политические организмы – не как школы – сбивали они спесь с дворян, поддерживали государей в борьбе с притязаниями пап, и не одному только клиру, как прежде, но целому особому ученому сословию открыт был путь к государственным должностям и рыцарским почестям. Верно, никогда ученых не уважали так, как во времена, когда только занималась заря знаний, – люди увидели всю несомненную ценность блага, которое презирали они столь долго, а если одна сторона боялась света, то другая с тем большей радостью встречала разгоравшуюся зарю. Университеты были крепостями, бастионами науки, они были направлены против воинствующего варварства – церковного деспотизма».

Философ с гордостью говорит о Германии: «Следует, прежде всего, почтить прах императора Фридриха II – за ним, помимо всех остальных его заслуг, числится еще и та заслуга, что он вдохнул жизнь в тогдашние университеты, которые с тех пор все развивались и развивались, по образцу Парижской школы. И эти учебные заведения превратили Германию в центр Европы; все арсеналы и склады наук обрели в Германии устойчивость, прочность, при величайшем внутреннем богатстве».

Особый интерес представляют взгляды Гердера на Россию[4]. И восторженные слова о России он писал в зрелом возрасте, на исходе жизни. Правда, было это в условиях дряхления Священной римской империи германской нации, с одной стороны, и расширяющейся молодой Российской империи – с другой.

Гердер отмечал черты духовного декаданса на Западе задолго до своего великого ученика и последователя Гете. Во-первых, он отметил «особость» русских, их отличие от Запада как народа «восточного». Гердер характеризует русских чрезвычайно лестно (хотя речь идет о времени до появления на русской культурной сцене Державина, Жуковского, Пушкина), отмечая при этом русскую умственную подвижность, гениальную восприимчивость, широту охвата, талантливость, живость, отзывчивость, природное дружелюбие, твердость, упорство, а также несомненную внутреннюю противоречивость, излишнюю податливость внешним впечатлениям[5].

Во-вторых, Гердер увидел в России то необходимое дополнение Западу, которое, как он надеялся, совместит рационализм и сердечность, энергию и эмоциональность, твердость воли и отзывчивость души. Гердер увидел в русских носителей высокой гуманности, чуткой совести, самоотверженного человеколюбия. Он предупреждал русских от втягивания во внутренние дрязги Запада, призывал их сохранить свою особенность и оригинальность.

Прибалтийское пространство Гердер рассматривал как сферу культурного общения и тем стал предтечей германского и славянского национализма. В 1789 году в статье, которую он написал во время своего путешествия из Лифляндии в Нант, Гердер утверждал, что Европа стареет, идет к упадку, что она истощила свой потенциал. В противоположность Европе Россия имеет преимущества и возможности. По мнению Гердера, с Россией надо работать, чтобы сделать из нее модель развития для остального человечества.

Особенное восхищение Россией сквозит в эссе Гердера «Петр Великий». Эссе впервые было напечатано в журнале «Адрастея» (Adrastea, Bd. 3, 1802. № 1), который Гердер начал издавать в 1801 году, незадолго до смерти, последовавшей в 1803 году. Приведем выдержки из эссе Гердера[6]:

«Если какой-либо монарх и заслуживает имя Великого, то это Петр Алексеевич; и, однако, как мало говорит это имя! Само по себе оно относительно, ограничено нашим взглядом на то, что выше или ниже; а в конечном счете, оно теряется среди величин бесконечно больших и бесконечно малых. Характеристических свойств личности это имя не передает. Русские монархи называют себя самодержцами; Петр же был не только самодержцем, но также и самоустроителем и домо-держцем своего Царства. Он был везде и во всем деятельным гением, который предписывал и творил, направлял и побуждал, вознаграждал и наказывал – повсюду в неустанном порыве он сам; никогда через него не действовал кто-то другой. Этот порыв, эта сила гения обнаруживает себя в его самых малых и самых больших начинаниях – обнаруживает в сочетании с умом, решительностью, а также справедливостью и человечностью, которые быстро возвращались к нему после приступов дикого гнева.

Очень быстро, уже при осаде Азова, он понял, как недостает его царству людей, владеющих умениями и ремеслами, которые необходимы как на море, так и на суше; отныне и до конца жизни это составило его главную заботу… и не отвергал без испытания ни одну новую идею. Он сам взялся за учение и предпринял два путешествия через Германию в Голландию, Францию и Англию, примечал все полезное, что встречалось ему в самых маленьких и самых больших городах.

Не зная усталости, он вел записи и делал зарисовки, знакомился с различными ремеслами и искусствами, приглашал лучших умельцев в свою Россию, в свой Петербург, – и ко всему стремился приложить свои руки. При заключении Ништадтского мира он дал своим посланникам задания, связанные с искусствами, ремеслами, ведением хозяйства и т. д. О выполнении этих заданий они должны были докладывать ему, а о ходе самих переговоров сообщать лишь Сенату!

На смертном одре он напоминал своей преемнице, что создание Академии Наук входит в число его последних, особенно важных для империи желаний».

Особенно актуально и сегодня звучат слова Гердера о выборе Петром Первым места столицы. И сегодня ведутся разговоры о переносе столицы России – то ли в Екатеринбург, то ли во Владивосток. Вот рассуждения Гердера:

«Позволю себе высказать идею, которая может показаться странной: если бы Петр, захватив Азов, решил именно там создать оплот для исполнения своих замыслов, стал бы именно оттуда реализовывать свои планы преобразований на суше и на море – насколько иной облик приняла бы Россия! Резиденция в прекрасном климате, в устье Дона, в самой счастливой точке его царства, из которой этот монарх мог бы управлять своими европейскими и азиатскими провинциями, как правой и левой рукой, противодействовать турецкой империи, находиться в самом центре, где сходились старинные торговые пути трех частей света – да и четвертой части! Ведь еще с древнейших времен, сначала под властью греков, потом византийцев, генуэзцев – и даже под властью турок, татар и казаков эта область процветала благодаря торговле. Взгляд блуждает там, как в каком-то огромном саду, из которого и вправо и влево открываются ему провинции России. Берега Азова – это для России ключ ко всему миру, самая подходящая отправная точка. Отсюда гигантское русское царство могло бы извлекать всю необходимую пользу из Европы – не тяготясь ее близостью. И от каких усилий, от какого принуждения нации при строительстве Петербурга – не только после, но и посреди кровавых войн – избавил бы себя тогда Петр!