пожарного дежурства, и чьи-то сильные руки подхватывают нас и

закидывают в кабину.

Когда мы подпрыгиваем в грузовике, движущемся по главной дороге и

удаляясь от огня, последний человек, которого я ожидаю увидеть, – это

наш отец, который едет в противоположном направлении – к дому, в

своём грузовике. Николь тоже видит его.

– Это наш папа! – кричит она. – Надо остановить его!

Николь

Я смотрю через окно грузовика, как папу арестовывают за отказ

сотрудничать со спасателями. Его лицо, загоревшее там, где он

находился всё это время, ещё и краснеет от гнева, когда он спорит с

офицером, который его арестовывает. Он прибыл на место вскоре после

того, как обратил внимание на пожарный грузовик, на котором мы ехали,

и остановил его. Он даже не понимает, что мы сидим на задних сиденьях

грузовика, и мне на самом деле не хочется встречаться с ним прямо

сейчас.

Меня злит не только то, что папа будет унижен и закован в наручники у

нас на глазах, но и всё остальное, а особенно то, что он оставил нас

справляться с множеством проблем в одиночку. Одна из таких проблем –

огонь, который может уничтожить всё, что у нас есть, в любую минуту.

Я чувствую какое-то тепло и прикосновение к своей руке, и, смотря вниз,

я вижу, как Иззи обхватила мою руку своей. Я не знаю, как долго это

продолжалось, но я не отдёргиваю руку, потому что не могу вспомнить,

когда она в последний раз прикасалась ко мне добровольно.

Полицейский сопровождает моего отца в задний отсек автомобиля, затем

хлопает дверью, и через мгновение они уходят. Только теперь, в тот

момент, когда они проходят мимо нас, мы с папой встречаемся взглядами

через окно полицейской машины.

* * *

На следующий день после того, как мы спали на детской кроватке в

комнате продлёнки в начальной школе, в которой организовали центр

эвакуации, мы узнаём, что огонь не разрушил наш дом. Пожарные

смогли остановить его у реки и удержать там, но мы всё равно не можем

вернуться к себе, пока огонь не будет полностью под контролем. Когда

папу отпустили из тюрьмы, продержав его там ночь, он везёт нас на

машине в мотель в часе езды – самое близкое место, где, по его словам,

он может найти комнату, когда вокруг столько эвакуированных людей.

Мы обе не радуемся ему.

Он даже не притворяется, что нашёл маму.

Он загорелый и молчаливый, плечи опавшие, я никогда раньше не

видела его таким.

– Ты смотрела на огонь? – спрашивает он меня.

Я сижу у подножия кровати, которую я должна делить с Иззи, и смотрю

новости по телевизору. Иззи, проведя столько времени без мобильной

связи, радуется, что поймала, наконец, сигнал.

– Да, услышали по радио об эвакуации.

Мне кажется смешным то, что единственное стихийное бедствие, за

которым мы не можем ухаживать дома, запасать его или защищать себя

от него – это огонь. И это единственное, которое, по моим наблюдениям,

может навредить нам в ближайшее время. Интересно, думал об этом ли

папа.

– Я увидел пожар в новостях и вернулся, чтобы убедиться, что вы обе в

безопасности.

– Куда ты уехал? – спрашиваю я, не столько надеясь его ответ, сколько

задавая вопрос.

– Я поехал на юг. Я не нашёл твою маму.

– Она написала нам в письме, что подаёт документы на развод.

Он бросил на меня взгляд.

– Какие документы?

Я пожимаю плечами

– Это правда? То, что у тебя была интрижка с одним из ваших младших

офицеров?

– Нет, и не суй свой нос не в своё дело.

Он хлопает ладонью по столешнице комода и направляется к двери.

Я иду за ним, потому что знаю, что он лжёт. Я не знаю откуда, но

уверена, что это так.

Я больше не верю ему.

– Я знаю, что мама никогда не хотела иметь детей. Поэтому ты обманул

её? Для мести, потому что она не хотела, как на конвейере, воспитывать

для тебя детей?

Иззи только теперь открывает дверь комнаты и застывает на месте от

света.

Он поворачивается ко мне, все шесть футов в два дюйма роста, и его

ладонь ударяет меня по щеке, прежде чем я успеваю увидеть, как она

приближается. Мою голову с силой откидывает набок. Качнувшись в

сторону, я снова прихожу в себя и гляжу на него не моргая. Я помню, как

похожая сцена разыгрывалась между мамой и папой, только тогда мама

была на месте папы, и я почти смеялась над тем, что мы как-то стали

семьей, в которой друг другу дают пощёчины.

Взглядом я бросаю ему вызов сделать это снова. Иззи нервно смотрит то

на меня, то на папу.

Моя щека пылает, вероятно, ярко-красная с отпечатком его ладони.

– Она правильно сделала, что сбежала от тебя, – говорю я, не уверенная

до конца в правильности своих слов.

Я просто хочу причинить ему боль или посмотреть, могу ли я сделать

это. Думаю, он снова ударит меня, но вместо этого он поворачивается и

идёт в ванную, захлопнув за собой дверь.

Когда я смотрю на Иззи, её уже нет в дверях. Её нигде нет.

Лоурель

Все могут вернуться в деревню через четыре дня после эвакуации.

Направление ветра переменилось, и пожар Оазис-Ридж, расположенный

по соседству с нами, по сообщениям спасателей, полностью потушили.

Я пытаюсь представить, куда бы я пошла, если бы деревня сгорела, но не

могу. Теперь я точно знаю, что не хочу находить своих родителей, но я

не ощущаю и готовности к самостоятельной жизни.

Когда я вижу, что Анника, сильно напрягаясь, тащит большую коробку

во дворе, я окликаю её и бегу помогать.

– Тебе помочь? – спрашиваю я.

– Ты не могла бы просто придержать дверь на общий склад, пока я её

заношу? - спрашивает она, и я спешу открыть перед ней дверь.

– Отправляешь кому-то подарок?

– На самом деле я отправляю кое-какие свои вещи в Берлин, – говорит

она, проходя мимо меня на склад.

Я хочу спросить зачем, но она разговаривает с сотрудником склада и

просит форму заявления для таможни. Я жду, пока она заполняет

документы и указывает адреса, а затем я иду с ней обратно.

– Я хотела поговорить с тобой, – говорит она, когда мы снова одни.

Моё глупое сердце слегка подпрыгивает.

– Да?

– Я думаю, что, может быть, огонь, который прошёл так близко, - это

знак, понимаешь? Он как моя зависимость. Если я не образумлюсь, я

уничтожу всё.

– Но ты же будешь вести себя осторожно, верно? Ты же не пьёшь.

Она мягко обхватывает меня одной рукой за талию и ведёт меня рядом с

собой.

– Не пью – громко сказано. Знаешь, просто здесь тяжело. Так много

соблазнов, старых привычек, старых друзей. Я не знаю, смогу ли я

держаться дальше. Я молилась о том, что мне делать.

Опять молится.

– Помогло?

– Мне кажется, что огонь был Божьим ответом на мои молитвы. Я

думаю, он говорит мне, что я должна уйти, если я хочу спастись.

– Уйти куда?

– Куда угодно, но я всегда хотела жить в Берлине, поэтому, я думаю, что

поеду туда.

Мне нечего сказать. Я потрясена. Я не могу представить, что Анника

никогда не вернётся в Садхану. Это равносильно тому, что солнце

никогда не вернётся на небо. Без этого всё теряет смысл.

– Но…

– Сначала я хотела поговорить с тобой, – говорит она, – потому что я

боюсь, как Вольф воспримет эту новость. Ему нужна будет поддержка

друзей.

– Да, – говорю я, но на самом деле не слушаю, потому что голова занята

своими мыслями. А что будет со мной?

– Ты думала взять его с собой? – спрашиваю я, вместо того, чтобы

сказать, что я хочу поехать с ней.

– Я собираюсь предложить ему, конечно, – говорит она. – Просто я не

думаю, что ему понравится эта идея.

– Могла бы понравиться, – небрежно говорю я.