– Что ты делаешь?

– Иду выяснять, что это за звуки.

Прежде чем я успеваю её остановить, она щёлкает выключателем, и на

лестнице загорается свет.

– Кто здесь? – громко спрашивает она, и мне хочется влепить ей

пощёчину.

Тишина.

– Пап? Мам?

Вместо ответа до нас доносится едва различимый скребущийся и

шаркающий звук.

Она глубоко вдыхает и спокойно выдыхает.

– Ты, стой тут и ищи место, чтобы спрятаться. Если что-то случится,

спускайся по пожарной лестнице из своей комнаты и беги за помощью в

Садхану.

Я смотрю на неё, как на полоумную, но голова ничего не соображает, и я

не могу ничего сказать в ответ. Не помню, чтобы мне когда-то было

настолько страшно.

– Стой тут, – шёпотом повторяю я через какое-то время, но она уже

спускается по лестнице. – Ник! – зову я её. Она не оборачивается, и я

подхожу ближе к коридору и всматриваюсь в её спускающуюся фигуру.

Она исчезает за поворотом на лестничной клетке. Через пару секунд

раздаётся выстрел. Я чуть штаны не намочила. Во рту пересохло,

адреналин пульсирует в венах, я забываю про предосторожность и бегу

вниз, не в силах оставить там сестру одну.

Что, если Николь мертва?

Но она жива. Она стоит в проёме двери, ведущей на кухню, и держит

ружьё дулом вниз. Она оборачивается и смотрит на меня.

– Крысы, – говорит она. – Грызут нашу еду. Я попала в одну, а остальные

разбежались от звука выстрела.

Сначала, как мне кажется, я чувствую облегчение, а потом меня охватило

отвращение, потому что, оглядывая кухню, я натыкаюсь на останки

крысы, размазанной по плитке над разделочным столом.

– О Боже, я это отскребать не буду.

Она заходит на кухню, кладёт ружьё на стол и садится на корточки перед

дырой под шкафчиками с посудой.

– Вот как они пробрались, – говорит она.

Я думаю о скребущемся звуке, который мы слышали ночью над

потолком, и в моём воображении появляются не милые мышки, а крысы,

серые и жирные, как та, у которой разнесло выстрелом голову. Она

размером почти с кошку. Или была размером с кошку. От этого вида и

запаха пороха к моему горлу подступает тошнота.

– Вдруг их тут ещё больше?

– Ещё две скрылись в этой дыре.

Я складываю руки на груди и внимательно оглядываю комнату и

коридор. Я не хочу жить бок о бок с огромными крысами, которых

можно спугнуть только оружейным выстрелом.

– Ты проверишь все шкафчики и оставшиеся комнаты, пока я попытаюсь

закрыть дыру?

Я не собираюсь заходить на кухню, если есть малейший шанс, что там

притаилась какая-то крыса, но молчу. Я просто наблюдаю, как она идёт к

входной двери и отпирает её. Она берёт со стола во дворе фонарь и

включает.

– Куда ты?

– В сарай за досками.

– Прямо сейчас?

– Мне что, красную ковровую дорожку им постелить?

– Иди ты.

Она выходит, а я стою, как дура. Следы крысиного помёта виднеются

через всю кухню. Раньше я бы их смела, не думая, что это на самом деле.

Но сейчас от одной мысли, что я знаю, откуда они появляются, меня вот-

вот стошнит.

В животе урчит, я достаю пару шлёпанцев, надеваю, осматривая кухню и

остальные помещения в доме. Следов крыс больше нигде нет, так что я

беру метлу и совок из кладовой в коридоре и сметаю весь помёт,

который могу найти. Потом я нахожу баллончик с хлорной водой и

распыляю его по всем поверхностям. Николь возвращается с молотком,

гвоздями и досками и начинает заделывать дыру.

Не могу поверить в то, что это теперь моя жизнь. Пока мои друзья из

школы, в которой я училась в прошлом году, отдыхают на Гавайях,

плавают в составе сборной, отрываются на пляже, я оттираю остатки

крысиного помёта с пола на кухне посреди ночи. Даже если бы я могла

поговорить с кем-то из старых друзей, я бы не стала говорить об этом. Я

бы переврала каждую мелочь из того, что со мной произошло этим

летом.

Крысы вытащили из шкафа огромную пачку хлопьев «Cheerios» и

прогрызли в коробке дырку. Теперь её содержимое высыпается на стол.

Я беру её и выбрасываю, но Николь, закончив латать дыру в полу, встаёт

и останавливает меня.

– Мы всё ещё можем их съесть, – говорит эта ненормальная.

– Ты всё ещё можешь их съесть. Я не ем то, на чём есть крысиная слюна.

– Крысы не облизали все те хлопья, которые ещё в коробке. У нас не так

много запасов.

Я наблюдаю, как она достаёт дырявый ящик и заклеивает пробоину

куском серебристой изоленты.

– О, Господи. Отвратительно.

Она не обращает на меня внимания и ставит ящик обратно в шкаф. На

полу под столом лежит солонка. Должно быть, я проснулась именно из-

за того, что она упала.

Я продолжаю подметать под столами, но мне так противно от такой

жизни, что хочется кричать.

– Это – жестокое обращение с детьми, – говорю я. – Может быть, нам

разрешат пожить в Садхане, пока родители не вернутся?

– Мы остаёмся здесь. Так нам велел отец.

– Его здесь нет! И он вовсе не идеальный папочка, и вообще тебе не

следует вести себя так, будто он таким является, – на одном дыхании

выпаливаю я.

Я никогда не рассказывала Ник о вещах, которые подслушала в ссоре

родителей перед переездом. Мне нравилось, что я знаю то, чего не знает

она. Но, в самом деле, если она собирается позволить отцу разрушить

наши жизни, я хочу, чтобы она знала, какую паршивую задницу она так

защищает.

– Что ты хочешь этим сказать?

Я кладу тряпку и хлорную воду и ухожу. Я слишком взбудоражена,

чтобы адекватно мыслить, так что я поднимаюсь к себе и ложусь на

кровать напротив горящей лампы. Несмотря на открытое окно и

вентилятор, здесь всё равно около сотни градусов по Фаренгейту,

поэтому я просто лежу, вдыхая тяжёлый воздух и обливаясь потом, и

пытаюсь думать.

Что я ей наговорила? Какую кашу я заварила? Подходящее ли сейчас

время?

Я думала, что она оставила свои повадки странной девочки с

«промытыми» мозгами. В последнее время с ней стало намного

приятнее находиться рядом. Но, как я и думала, как только она теряет

самообладание и не знает, что ещё сделать, она снова становится

«Папиным Маленьким Роботом».

Я слышу, как она поднимается по лестнице, и собираюсь с духом, чтобы

напрямик поговорить с ней об отце, но она не заходит в мою комнату.

Она просто идёт в свою спальню и закрывает за собой дверь.

Глава 14

Николь

Стирка белья – та ещё пытка, когда дома не работает водопровод, а,

значит, не работает и стиральная машинка. Я стараюсь носить вещи до

тех пор, пока они не становятся окончательно и бесповоротно грязными,

и пытаюсь убедить Иззи поступать так же. Если ей хочется постирать

что-то до того, как оно станет грязным, она должна стирать сама, таково

правило.

Итак, прежде чем идти к вялотекущему ручью стирать бельё, я копаюсь

в корзине в поисках того, что ещё можно носить. Выхожу из дома я рано,

до дневной жары. Я тру каждую вещь – одежду или полотенце – по-

отдельности, полощу их в холодной воде, мылю крошечным кусочком

оливкового кастильского мыла. Наверно, это не очень полезно для

экосистемы, но, когда я попробовала стирать одежду без мыла, пахла она

невыносимо.

После этого я приношу все домой и развешиваю на верёвках, высохнув,

одежда становится тяжёлой и будто одеревенелой.

Когда подхожу к входной двери, Иззи сидит на крыльце в тени, обмотав

голову футболкой наподобие тюрбана. Cклонившись над пальцами ног,

она красит их блестящим красным лаком.

Я ещё не говорила с ней после ночного нашествия крыс и, могу

поспорить, что она в ещё более паршивом настроении, чем обычно, но