дольше, если бы мы не встречались, но в тот момент, когда мы начинаем

разговаривать, я вдруг не могу вспомнить, почему хотела быть милой).

Она так раздражает. Она будто бы папочкин робот с промытыми

мозгами.

Но готовит она в разы лучше, чем я.

Если я буду добра с ней, она, наверно, приготовит что-то вроде

шоколадных печений на десерт, а то сэндвичами с арахисовым маслом и

джемом я не только не наедаюсь, но мне ещё и дурно от них становится.

Солнце зашло за верхушки деревьев, так что теперь, куда бы ни села,

я всегда в тени, поэтому встаю и иду за Ники в дом, думая, как бы

подобраться к щедрой стороне сестры. Я могла бы заглянуть в папин

список дел и сделать из него что-нибудь наименее противное. Или я

могла бы сделать то, чем сама потом воспользовалась бы, и попробовать

отскрести грязную ванну так, чтобы позже её принять.

Сделаю и то, и другое. Сначала список дел, потом ванна. Тогда она

сможет испечь печенье, пока я отмокаю в чистой ванне.

Но в доме я слышу душераздирающий урчащий звук, исходящий от

стен, будто бы дом страдает. Я иду на звук по коридору, захожу в

ванную, где Николь уставилась на водопроводный кран, из которого

ничего не льётся.

– Что это за звук? – спрашиваю я.

– Ты о трубах? – отзывается она.

Будто я знаю.

– Господи, что с ними не так?

Она коротко выдыхает.

– Воды нет, видишь?

Она открывает и закрывает кран, потом повторяет свои действия.

– Я думаю, что такой звук возникает из-за воздуха в трубах.

В животе урчит от ужаса.

Нет воды?

Я весь день пролежала на солнце, от меня пахнет кремом для загара и

потом. Мне надо помыться или я взорвусь от бешенства.

– Тогда мы просто вызовем водопроводчика, или кого-там, он приедет

и всё починит, верно?

Она садится на край ванны и пристально на меня смотрит.

– Здесь не поможет водопроводчик. У нас здесь свой колодец.

– Колодец? Тот, в который надо опускать ведро на верёвке?

– Нет, не сосем. Это такой… Я даже не знаю, как он устроен.

– Тогда мы должны позвонить тому, кто знает. Я не собираюсь жить

без воды.

Она суёт большой палец в рот, чтобы откусить кусочек ногтя, но едва

кладёт его между зубами, до неё доходит, что она делает, так что она

прячет руку между ногами. Давным-давно родители запретили ей грызть

ногти, так что она никогда не делает это на людях. Но по её уродливым

обгрызанным ногтям отчётливо видно, что она всё ещё их кусает.

– Мы не можем никому позвонить, даже если твой телефон

заработает. У нас нет денег, чтобы им заплатить, и если кто-нибудь

узнает, что мы остались здесь одни, у мамы с папой из-за нас могут быть

проблемы.

– Мы просто скажем, что мама с папой на какое-то время уехали.

– На то, чтобы это починить, могут уйти дни, и, как я сказала, у нас

нет денег на мастера.

Мне так тошно от того, что она так поступает, будто бы у неё своих

мозгов нет, так что я хочу взять её за плечи и встряхнуть, но она выше и

сильнее меня, так что я иду на кухню, в которой видела местный

телефонный справочник. Я уже начинаю листать страницы, как до меня

доходит, что я без понятия, что искать.

Мастер колодцев? В секции на букву «М» нет ничего подходящего.

Николь идёт за мной на кухню и вырывает справочник.

– Прекрати, – приказывает она. – Дай подумать. Может быть, я

придумаю, как починить его самой.

– Ты же дурочка, – говорю я, в основном потому, что у меня туман в

голове, а не потому, что это правда.

Я иду в свою комнату и всё переворачиваю вверх дном, пока не

нахожу припрятанные со дня рождения деньги. У меня почти двести

долларов сбережений, о которых мне совсем не хочется говорить

Николь, потому что она потратит их на какую-нибудь чушь, вроде

оптовых мешков с бобами. Но я могла бы взять десять долларов,

поймать попутку до города и купить себе что-нибудь на ужин.

Я выгляжу малопривлекательно, так что пытаюсь убрать запах пота

очищающими салфетками для лица, которые нашла в косметичке, заново

расчёсываю волосы, собираю их в хвост и надеваю любимую кепку.

Потом надеваю чистую одежду и выгляжу почти нормально. Брызгаю

дезодорантом и пшикаю туалетной водой, которую мама подарила мне

на Рождество, даже несмотря на то, что папа запрещает нам пользоваться

духами, так что я пахну тоже вполне сносно.

Едва верится, что я, наконец, обрела настоящую свободу в первый раз

за всю жизнь и даже не могу принять душ, прежде чем ей насладиться.

Единственное я знаю точно – я не собираюсь упускать момент.

Когда Николь отворачивается, я выскальзываю во входную дверь,

осторожно прикрываю её, чтобы та не скрипнула, и направляюсь к

городу, пока не стемнело.

Лоурель

Когда мы едем в минивене Паули вместе с самим Паули и Кивой, мы

замечаем на обочине девочку, она неуверенно поднимает палец, словно

сомневается, действительно ли она хочет, чтобы кто-то её подобрал. Она

молода и привлекательна, ей около 13-15 лет, тип её фигуры притягивает

взгляды таких парней, как Кива, подобно блестящим предметам.

– Что тут у нас? – спрашивает Кива, пока Паули притормаживает и

пододвигается к обочине, где гравий соприкасается с травой.

Я опускаю окно.

– Тебя подбросить?

Она вымученно улыбается.

– Я еду в город, нам по пути?

– Сегодня твой день.

Кива перегибается через сиденье и открывает дверь с её стороны, а я уже

знаю, по какому сценарию будут развиваться события. Он из кожи вон

вылезет, чтобы проникнуть к ней в трусы, и если только у неё не стальная

воля, то он в этом преуспеет. Он в зените пубертатного периода, ему

шестнадцать, он до смешного стремится так быстро отдалить от себя

девственность, как только может.

Эта девочка же выглядит свежей. Нетронутой. Взглянув на неё

вблизи, я бы предположила, что ей четырнадцать.

Я чувствую искусственный клубничный запах, когда она садится в

машину, а когда поворачиваюсь к ней, замечаю её сходство с одной из

двух новых девочек, которых описал Вольф. Та же оливкового оттенка

кожа, те же тёмные прямые волосы, те же слегка азиатские черты.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Изабель.

– Я Лоурель, а это Паули, – говорю я, кивая на водителя.

– Я Кива, – откликается Кива с заднего сиденья.

– Спасибо, что подобрали меня.

– Тебя родители никогда не учили, что нельзя ловить попутки? –

спрашивает Паули, вглядываясь в неё через зеркало заднего вида, в его

голосе звучат флиртующие нотки, хотя он стопроцентный гей.

Она пожимает плечами.

– Может, и учили.

– Ты, наверно, здесь недавно. Иначе я бы тебя узнал, – говорит Кива.

– Я здесь на время. Ребята, вы в старших классах здесь учитесь?

– Не совсем, – говорю я. – Мы учимся в школе Садхана.

– Я – выпускник школы жизни, – говорит Паули.

– Я изучаю искусство бытия, – говорит Кива, и это очень на него

похоже. В последнее время я ни разу не видела, чтобы Кива сунул нос в

какую-нибудь книгу.

– Мы решили, что пойдём учиться во Всемирный Колледж

Спокойствия.

– Всемирный Колледж Спокойствия. Это же не просто название, да?

– Ага.

– Ребята, вы вместе живёте? – спрашивает девочка.

– Что-то типа того, – отвечает Паули. – Ты должна прийти и

посмотреть, как мы живём. Это перевернёт твой мир.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Не знаю, может ли кучка

хиппи в общежитиях и хижинах кого-то впечатлить, но я там жила почти

всю жизнь, так что, наверно, отношусь к этому предвзято. Я знаю, что

является деревней хиппи, а что – нет. Я знаю, что она так и не оправдала