Наверное, именно поэтому Мику было велено каждое утро подметать террасу, поливать апельсиновое дерево, а потом пару часов проводить за столом, выполняя школьные задания, ибо так всё и происходило в прежние времена. Сегодня Мику пришлось копировать карту мира на лист ватмана и раскрашивать континенты, а потом решать кошмарную задачку про то, сколько времени потребуется, чтобы наполнить ванну, из которой вода выливается с другой стороны.

И наконец свобода! Он остановился, попробовал поговорить с Уилли, но конь опять дурил и встал на дыбы, обнажив зубы.

– Думай что хочешь, – сказал Мик, – но мы подружимся.

Он поднялся на вершину взгорка и заметил свежий помёт кенгуру. Затем поискал особо громкую цикаду, которая, кажется, возвела среди камней целый лесопильный завод, но так и не обнаружил её. А больше всего он мечтал когда-нибудь найти череп собаки динго.

Мик сел на камень и посмотрел вниз, на ферму. Он ещё недостаточно её обследовал, но планировку знал. Во дворе рос замечательный щеголеватый эвкалипт с белой корой, укрывающий тенью веранду, и дерево цезальпинии. Здесь располагалась большая мастерская для столярных работ и ремонта, с сильным генератором позади неё. У генератора был собственный каменный домик с тремя баками для дизельного топлива на южной стене, где на них не попадает солнце. Говорят, жарким летом топливные баки могут взорваться и тогда в небо поднимется огромный огненный шар.

На ферме было несколько отдельных домиков, похожих, как сказал дедушка, на те, что строит для шахтёров компания «Хамерсли Айрон», их сдавали для одиноких мужчин. Был домик-прачечная, и домик-кухня, и высокая, сверкающая оцинкованной сталью водонапорная башня с ветряным насосом, чтобы закачивать воду из скважин и цистерн. Дедушка гордился своими цистернами. Туда собирали воду с крыш во время редких дождей. Порой во время урагана цистерны в считаные секунды переполнялись.

– Зачем тебе башня, дедушка? – спрашивал Мик. – Почему нельзя просто качать воду из скважины, когда нужно?

– Давление, – отвечал дедушка, не удостаивая Мика дальнейшими разъяснениями.

На крыше бунгало стоял огромный блестящий бак, разогреваемый солнцем и дающий достаточно горячей воды сам по себе, так что включать бойлер не было необходимости.

– Идею слямзил у Цыгана, – сказал дедушка, всё так же без уточнений.

Неподалёку Мик разглядел приближающуюся к ферме небольшую колонну, состоящую из двух мотоциклов, пикапа и устройства для отлова быков. Она подняла за собой тучу рыжей пыли. При виде этого Мик почему-то подумал о матери, потерявшей ощущение реальности, напичканной транквилизаторами, и его охватили грусть и тоска по дому. Мик оказался в мире мужчин, из его жизни как будто исчезла вся мягкость. Но пожить среди этих грубоватых, но сильных людей было и любопытно, и страшновато. Дедушка обещал научить его ездить верхом и управляться со стадом, а потом он вернётся домой и сможет без зазрения совести сказать: «Когда-то я был колонистом» – и гордиться этим всю жизнь.

Мик пошёл искать змей. В руке он держал дедушкин справочник по диким животным Западной Австралии и знал наизусть, что опасно, а что – нет. Он подумал, что увидеть для начала колючую змею было бы идеально, потому что обычно они не убивают. Дедушка сказал: «Не тронь их, и они не тронут тебя. Это правило». Он придумал стишок, который заставил Мика выучить:

Теперь Мик жаждал встретиться со змеёй, чтобы рассказать этот стишок, но день вскоре раскочегарился до невозможности, и у Мика пропал весь пыл. Он пошёл домой через взгорок и тогда-то заметил белый рисунок, нацарапанный на плоском, цвета буйволовой кожи камне. Рисунок змеи. Кто-то отлично её изобразил, очень похоже. Но Мик понимал, что читать этой змее стишок смысла не имеет.

Деда он нашёл за столом, тот подшивал какие-то счета. Мик сказал:

– Дедушка, я кое-что видел.

– Да, серьёзно? Прям своими глазами?

– Кто-то нацарапал на камне змею, там, на холме.

– А, ну да, это петроглифы[6].

У Мика был непонимающий вид, и дед повторил:

– Петроглифы. Их уйма вокруг, если поискать. Это аборигены[7] рисовали, они здесь тысячи лет назад жили. Не представляю, сколько лет тому, на холме. Главное, гляди в оба.

– Зачем они это делали, дедушка?

– Я тут глянул в твой учебник, Мик. Ты нарисовал на задней обложке собаку. Зачем ты это сделал?

– Просто захотелось, дедушка.

Дед пожал плечами:

– Ну вот и аборигенам небось тоже просто захотелось.

– Они до сих пор это делают?

– Не знаю, сынок. Почему б тебе не пойти да не поспрашивать у них самих? Поезжай как-нибудь в Гураралу… И не рисуй на учебниках. Это не разрешено. У меня для этого есть плотная бумага, коли будет желание.

– Прости, дедушка… Дедушка?

– Да?

– У меня завтра день рождения.

– Да, я знаю. Тебе исполнится двенадцать.

– Как думаешь, мама позвонит?

– Прости, сынок. Думаю, нет. Слишком она далеко.

– Дедушка?

– Да, сынок?

– Мы можем поговорить про папу?

Дедушка вздохнул:

– Это тебя только расстроит. Лучше не стоит.

– Ну пожалуйста, дедушка!

У Мика было такое умоляющее лицо, что попробуй откажи. И дед неохотно согласился:

– Ладно, после ужина. Тогда и поговорим. Меня ещё работа ждёт, не хочу расстраиваться. И тебя расстраивать… Как тебе жизнь в западноавстралийской глубинке? Нравится пока?

– Жарко.

– Будет ещё жарче. Ну а если не считать жары?

– Да, дедушка, нравится, но я всё о маме думаю.

– Придётся тебе подождать, сынок. Я теперь тебе папка и мамка, пока твоя не придёт в себя. А до тех пор постарайся взять от здешней жизни по максимуму. Когда-нибудь вернёшься в свой кишащий тараканами Сидней, и всё это канет в Лету.

Вечером Джимми Зонтик, китайский повар, нажарил гору мяса с помидорами, порезанными пополам и обжаренными в том же жиру. Мик начал привыкать к большим порциям мяса, и с каждым разом порции росли. Дедушка говорил: «Ешь мышцы – и нарастишь мышцы», и если Мик оставлял что-то на тарелке, дед подъедал за ним. А вот лепёшки здешние Мику в рот не лезли, и дед говорил: «Не вини себя, сынок, дрянь это, а не хлеб» – и съедал его кусок. Дедушка любил подогреть лепёшку, чтобы она размякла.

– Это говядина? – спросил Мик. – Очень вкусно.

– Нет, это дюгонь. Её переехало судном. Жаль было её бросать, и я купил кусок, а Джимми порубил и заморозил.

– Дюгонь?

– Считай, что русалка.

– Мы едим русалку, дедушка? – Мик был озадачен и напуган, и мясо вдруг показалось ему не таким вкусным.

– Не ту русалку, что в сказках сидит на камне и песни поёт, а чертовски здоровенного тюленя. Вроде как дары природы, только не всей, а конкретно моря.

После ужина дедушка отвёл Мика на веранду, чтобы они могли сесть рядом в темноте – так легче говорить. Он прихватил пару бутылок пива и поставил рядом со стулом. Открыл одну, и она зашипела.

– Ты хотел поговорить о своём старике, – сказал дедушка.

– Никто мне ничего не рассказывает.

– Слушай, просто никто не знает, как тебе сказать, вот и увиливают.

– Что сказать, дедушка?

– Как он умер. Почему это случилось. Ты же, наверное, это и хотел узнать. – Дедушка помолчал, потом сказал: – Ты знаешь, что твой отец был полицейским?

– Да.

– Ну, он был не простым полицейским. Скорее как солдат, если подумать. Он выступал против настоящих подонков. Против безмозглых кретинов с оружием в руках. Он погиб при исполнении, сынок.

– В папу стреляли?

– Три раза попали. После такого не выживают.

Мик не знал, что сказать.