День был светлый, от бога, а ночь от сатаны, для людей, подавляемых заботами, богатством и наслаждениями, которые не плодоносят...

Я терпел от них насмешки, и даже побои...

Случалось и такое...

Бог делал так, что я вспыхивал весь, как купина неопалимая, и люди, нападавшие на меня, разбегались в ужасе...

Так странно воссияв, я кричал им в след:

"Не бойтесь прилепиться ко мне, отпавшие от меня..."

Помню, с этим криком я и очнулся от этого сна, если это был сон, чтобы провалиться в яму другого...

У меня было много снов, в которых мне было 7, 14, 21, 28, 35, 42 и 49 лет...

Очнулся я в 73 года и увидел свои облики, выстроившиеся передо мной...

Чего только не снится старикам, которым осталось только созерцать...

Помню, я видел город, море и небо над ним... мне не было еще и одного полного дня, я стенал и мучился... и я все еще мучаюсь, покорившись жизни и суете не добровольно, но по воле покорившего меня...

Родился я ночью в пятницу...

Еще не связанный с действительностью я лежал на ложе, от которого я на некоторое время отрывался, витал, мне открывалось некое ослепительное, сверкающее великолепие... оно пугало меня и я вновь возвращался в царство теней, тусклое, скрытое от посторонних, в котором я предпочел бы остаться, если бы у меня был выбор...

Я спал и очнулся на ложе, внезапно пробужденный своими же криками и был встречен принужденной улыбкой повитухи, делавшего то, что она привыкла делать...

Я затих, я оглядывал вещи... мне еще придется извлекать из них смысл осторожными предположениями, собирать их историю, рассеянную по разным источникам, когда я стану писателем...

Меня будет интересовать поэзия, театр и женщины... у меня будут привязанности, хотя мне трудно представить свою роль в этой еще скрытой от глаз истории, напоминающей театр теней...

Среди теней появилась Соня, племянница француженки, которая учила меня игре на пианино...

Застенчивый, неловкий, заикающийся, но искренний я влюбился в Соню, поманившую меня надеждой...

С Соней я узнал то, чего раньше не знал и не подозревал в себе, о чем говорил Семен... говорил он громко, не заикаясь, не боясь никаких опровержений...

Семен знал цену слов, опутывал нитями интриг всех, как и его отец, создавший себе успех на сцене... ему случалось даже срывать аплодисменты... он слепил улыбкой...

Можно вообразить, какое впечатление Семен произвел на Соню...

Все у него было, и ловкость, и уловки, не было только тонкости, и вкус еще не определился...

Я же 60 лет ждал, когда во мне проснется гений... я жил, как бог, созерцал, видел прекрасное, высокое, величественное, у меня были почитатели...

Обстоятельства подтолкнули меня начать писать, я поддался соблазну... мое заблуждение породило пьесу, шедевр, появившийся в разгар смутного времени, странную смесь романтической героики с непринужденной иронией...

Исчезновение Сони и связанные с этим событием угрызения совести вынудили меня покинуть театр и город... я посвятил остаток своего вдохновения богу, стал писать благочестивые плачи...

Семен женился на вдове, обещал ей быть мужем, но обещания не выполнил, переселился в восточную часть города, он не стеснялся просить и принимать благодеяния горожан, говорил, что он слуга бога, и пел странные плачи, оплакивающие изменников и палачей...

Семена угнетала бедность...

Трудно вытерпеть это унижение, хотя он не отличался тонкостью чувств, ему изменяло чувство меры, такта, приличия...

Все это не способно объяснить и извинить его...

Он жил, как и писал, запутывая и распутывая нити интриги, меняя по мере надобности женщин и место действия, подталкивая события и их героев к гибели...

Это был хаос, некое подвижное, зыбкое, изменчивое нечто, странное своей формой и страшное содержанием...

У Семена было много браков, и ни один из них так и не заключился, невесты остались нетронутыми, даже испытав с ним минуты страсти...

Он был одержим манией во все вмешивать любовь... и внешне он был больше похож на женщину, не без грации, изящества и воображения...

Мое положение в то смутное время было нисколько не лучше... и я жил, как и писал... я был угловат, неуклюж, молчалив...

Мне хватало меня одного...

Был вечер... закат соделал воду вином и зажег дом дяди Гомера...

За стеклами углового окна я увидел фигуру Сони, ее лицо светилось во мраке, мраком не объятое...

В стеклах окна отражался город, существующий в земной действительности и его отражение на небе в облаках...

Отходил город на небо по суше, потом по воде...

Там он содержался как сокровище, которое ни моль, ни ржа не истребляли, червь не ел... и печаль не вредила ему...

Но не весь город открылся там, некоторые дома и улицы говорили о себе лишь в форме намека...

Не было там и места, в котором я находился и мог бы оказаться, если бы продолжал идти, но я остановился и сел на камень, еще теплый от солнца, которое зажгло этот день и ушло за море...

Бог не спас Соню, не спас он и город, оставил лишь его отражение на небесах...

Прав был Философ, когда говорил, что одни люди, как и вещи, от природы предопределены к гибели, а другие - к спасению...

Все не спасутся...

Одни войдут в Царствие Небесное, другие останутся снаружи, возлягут на траву и станут травой...

"Все мы растения Отца Небесного..." - говорил Философ...

Чувствую слабость, головокружение... не могу вспомнить других подробностей, о которых он говорил...

Скрываясь от гонений, он удалился в подвалы замка, жил там, в ожидании времени, когда все его враги лягут ему под ноги, и останется последний враг - смерть...

Нет ни дяди Гомера, ни его дома...

От замка остались одни руины после нашествия грязи и войны с собаками... и сад заглох...

Такая вот история с биографией, которая все длится и длится...

Конца ей нет...

* * *

"В настроении Философ смешил меня, потом стал смешить примадонну и ее мопсиков...

Он любил женщин с хорошими манерами...

"Без женщин ничто мне не мило, но лучше держаться от них подальше... они рождают стихи, но туманят мысли..."

Христофор слушал Философа и следил за Соней, которая порхала как цикада от куста к кусту, меж ветвей, среди листвы, питаясь то цветком, то каплей влаги, резвилась, что-то пела в полголоса и вздыхала...

Христофор отвлекся, поискал ее, но она скрылась, оставив на кустах цветущей жимолости свои ленты...

Взгляд Христофора скользнул по руинам замка, по заглохшему саду, по пруду, от которого осталась грязь и тина, остановился на статуе Философа...

Переждав приступ тоски, Христофор встал и пошел дальше, подобный мертвецу, увлекая за собой тени Философа и примадонны...

Одиночество, которого так жаждут люди несчастные, примадонну угнетало...

"Ну, довольно уже... пора остановиться... кстати, что с рукописью?.."

Рукопись мемуаров примадонны разрослась до романа без конца... в ней осталась ее жизнь, горести изгнания...

"Я отказывался слушать ее жалобы... я ей не верил, к тому же она отвергала всякое утешение...

Примадонна играла с мопсиками, окруженная свитой, чужими людьми, которым не было дела до ее переживаний, муках одиночества, тоски, отчаяния, мыслях о смерти...

Говорят, она пыталась покончить с собой в саду... змей свил ей петлю...

Все возможно, возможно и это...

Смерть преследовала примадонну по пятам, принуждая непокорную отдать без остатка все, что ей дал бог..."

Христофор полистал рукопись...

"И какой вывод можно сделать из этого длинного романа, который можно продолжать и продолжать?..

Для своего времени примадонна была непревзойденной, но такой она уже не кажется...

Одиночество сблизило примадонну с Философом...