– Езжай.

– Пока, Ривер. Удачи… – она показала на озеро, – со всем этим.

До сих пор я не утруждал себя получением водительских прав, что определенно не повод для гордости.

Большинство детей, живущих в Лос-Анджелесе, начинают мечтать о правах с малолетства. Но в свои шестнадцать я не пошел в Департамент регистрации транспортных средств, как все остальные, а когда мне стукнуло семнадцать, это стало чем-то вроде фишки: я был парнем без водительских прав. Почему? Потому что мне они были не нужны. Я влюбился в Пенни Броквэй, когда нам было по пятнадцать лет; за месяц до моего дня рождения ей исполнилось шестнадцать, и она вместе со всеми получила права, так что зачем мне было учиться водить, у меня была Пенни, вплоть до того самого дня, как я застрял посреди озера в Эхо-Парке в тринадцати милях по скоростному шоссе от дома. По улицам это оказалось всего десять миль, точнее, десять и две десятые мили, я знаю об этом точно, поскольку прошел их все.

У меня был телефон. Были люди, которым я мог позвонить. Мама. Леонард, хотя я знал, что он на работе. Я мог позвонить Уиллу, Люку или Мэгги, они бы с удовольствием подбросили меня домой после разрыва с Пенни. Я мог просто вызвать такси! Но мне не хотелось никого видеть, даже водителя, которого я никогда потом больше не встречу…

Я бросил парню веревку, выбрался из лодки и услышал, что должен еще двадцать долларов, поскольку, пока я сидел и думал, пошел второй час; я вытащил кошелек и заплатил, потому что не мог позволить себе не оправдать чьих-то ожиданий.

Я пошел пешком. Врать не буду – я не знал, куда идти. Я никогда не был в Эхо-Парке. И редко заходил восточнее Фейрфакса.

Я не был бойскаутом, но все же знал, что запад в той стороне, где сейчас медленно заходило солнце. День клонился к концу.

Я прошел через филиппинский квартал, тайский квартал, корейский квартал. Мимо магазинов, торговавших яркими пластиковыми ведрами и цветастыми зонтами, шелковыми пижамами, специями, рыбой, радиоприемниками и футонами. Я не остановился, чтобы поесть лапши, пельменей или строганого льда. Я не помнил, что и когда ел в последний раз. Обычно у меня чудовищный аппетит, и тот факт, что я не купил даже чая с шариками[1], говорил о многом.

Наконец на тоскливом длиннющем бульваре Пико в Мид-Сити я начал терять самообладание, вспомнив о своей прическе. На прошлой неделе мы ходили в парикмахерскую «Руди» в Венис, где Пенни объясняла Джасперу, парикмахеру, что надо делать: «Пусть будет немного взъерошенным. Сзади чуть снимите, а то такое впечатление, что у него маллет»[2]. Когда Пенни это говорила, ее рука лежала на моей шее, пальцы перебирали волосы, немного натягивая их, чтобы проиллюстрировать сказанное.

Как можно гладить волосы человека, а через неделю бросить его посреди озера в Эхо-Парке?

Случившееся прошлось по мне со всей мощью землетрясения, и отнюдь не тех незначительных толчков, какие иногда бывают в Лос-Анджелесе, когда приходится притворяться, будто ты их почувствовал.

Именно в тот момент, когда я был готов развалиться на части посреди пустого тротуара, никогда, быть может, не видевшего пешехода, когда солнце зашло и больше ничего не указывало мне путь, я увидел его.

Знак!

Черную выцветшую надпись на потрепанном белом тенте:

Подобно Вегасу или Таймс-сквер, я увидел его как большую, яркую, вспыхивающую неоновую вывеску – знак, манящий меня: «Эй, ты! Ривер Энтони Дин! Семнадцатилетнее ничтожество без прав и девушки! Иди сюда! Сюда!»

Теперь я понял, почему держался за ту веревку, почему не шагнул с лодки, почему не поехал домой с Пенни и почему не остановился, чтобы съесть лапши, пельменей или строганого льда. Мне надо было прийти сюда в этот самый момент и увидеть «ВТОРОЙ ШАНС», сияющий, словно маяк, во тьме, опутавшей меня.

Эта вывеска была здесь для меня.

Я стоял под навесом и смотрел на грязные стеклянные двери, к которым крепился лист бумаги с надписью:

ЭТО: твое место.

ЗДЕСЬ: начнутся изменения.

СЕГОДНЯ: время пришло.

ВХОДИ.

Через пустой вестибюль я прошел к другим дверям и распахнул их, ощущая стремление к чему-то очень важному. К тому, что было способно изменить направление этого дня, ставшего для меня катастрофой.

Я оказался в большой комнате без окон; посредине был выстроен круг из металлических складных стульев, на которых сидели с десяток человек. Их головы одновременно повернулись в мою сторону.

– Добро пожаловать, – улыбнулся человек в белой рубашке без воротника, какую носят поэты или пираты. – Садись.

Я сел.

– Представься.

– Я Ривер.

– Здравствуй, Ривер, – сказал человек. – Расскажи, почему ты здесь.

– Э… – Я сглотнул. Мне не хотелось возвращения той лягушки. – Кажется… у меня есть проблемы. Например, я не слишком задумываюсь о разных вещах… И в моей жизни все наперекосяк… – Я замолчал. Снова сглотнул. Во рту пересохло. Почему я не купил чай с шариками? – А потом я увидел вывеску. Там, на здании… И мне… просто нужен второй шанс…

Все образовавшие круг присутствующие, большинство из которых были примерно моего возраста, за исключением Поэта-Пирата, сделали странный жест: их руки двигались вперед-назад в моем направлении, мизинцем ко мне, большим пальцем – к себе.

– Это означает, что мы чувствуем связь, – объяснил Поэт-Пират. – Мы связываем твои слова с чем-то истинным внутри нас самих. – Он улыбнулся и ненадолго задержал на мне взгляд, из-за чего я почувствовал себя не в своей тарелке, а потом повернулся к парню, сидевшему рядом с ним. Парень был большой, бритая голова, рубашка в клетку, толстая шея – в общем, один из тех, кто сначала украдет ваши деньги на обед, а потом угонит вашу машину. – Продолжай, Мейсон. Ты рассказывал, что произошло на этой неделе.

– Да… короче, после школы я пошел в «Старбакс». Все пошли, ну и я тоже, но я решил, что есть ничего не буду. Все покупали карамельный флан фраппучино. Он здорово выглядит, но в нем триллион калорий. И тут я вижу, что есть еще легкий карамельный флан, где всего сто сорок калорий и ноль жиров, и вот его я купил. На вкус он был точно как сто сорок калорий и ноль жиров. Я прикончил его за полминуты и собрался заказать настоящий, потому что распробовал; и вот этот парень говорит: «Что будете заказывать?» Я уже раскрыл рот, чтобы ответить: «Карамельный флан фраппучино, придурок», но вместо этого говорю: «Стакан воды, пожалуйста». Я, конечно, думал сходить в туалет блевануть, но… не пошел. Теперь я вызываю рвоту только раз в неделю. Не идеально, но я этим горжусь.

– Молодец, – улыбнулся Поэт-Пират. – Я тоже тобой горжусь.

Поэт-Пират был худощавым – он практически утопал в своей рубашке без воротника, – с длинными каштановыми волосами, которые Пенни попросила бы подрезать сзади, с жидкой бородкой, которую то ли отращивал, то ли нет, и красноватыми щеками. Говорил он, немного шепелявя.

Как этот парень или эта группа могли помочь мне заполучить второй шанс с Пенни, я не знал, но раз я здесь оказался и вошел в круг, нельзя было просто встать и уйти.

Один за другим, двигаясь против часовой стрелки, ребята коротко рассказывали о своих проблемах. Кто-то говорил про алкоголь, кто-то про наркотики. Одна девушка воровала в магазинах, у какого-то мальчишки имелась зависимость от видеоигр. Слушая этих ребят, я почти забыл о своем разбитом сердце.

Почти.

Когда очередь дошла до парня, сидевшего рядом со мной, он долго смотрел на свои кроссовки. На нем были потрясающие Nike Dunk High SB, фиолетовые с вишнево-красным. Никогда не видел такого сочетания цветов. Судя по всему, ограниченная партия.

Парень долго молчал. Дважды пощелкал суставами пальцев и нервно постучал по ноге. Никто его не торопил. Казалось, время здесь не имело значения. Тишина меня нервировала, но я не мог ее заполнить. Наконец парень издал низкий, долгий стон: