Курды часто рассказывают друг другу легенды. Самая знаменитая из них – про курдских Ромео и Джульетту, Мам и Зин. Я вам ее немножко расскажу.

На одном острове жил принц с двумя прекрасными сестрами, которых он держал взаперти. Одну из сестер звали Зин. Однажды Зин со своей сестрой, переодевшись мужчинами, сбежали на праздник, где повстречали двух красивых стрелков, одним из которых был Мам. Молодые люди влюбились друг в друга, а потом с ними происходило множество всяких событий. В конце юношу Мама сажают в тюрьму и убивают, а прекрасная Зин умирает от горя на могиле своего возлюбленного. Грустно, но даже после смерти их разлучает куст терновника, проросший между ними.

Легенда начинается словами: «Если бы только среди нас была гармония, если бы мы подчинялись одному вождю, он бы сделал вассалами и турков, и арабов, и персов, всех до единого». Многие курды говорят, что эта легенда символизирует нашу борьбу за родную землю. Мам – это народ курдов, а Зин – курдская земля, но они разделены трагическими обстоятельствами. Очень многие верят в правдивость этой истории и даже говорят, что существует могила, которую можно посетить.

Если честно, мне эта легенда не нравится. Она довольно длинная и, как мне кажется, совсем нереалистичная. Куда больше мне нравится история про Красавицу и Чудовище, потому что она рассказывает о настоящей любви, о любви к личности, а не за красоту.

Мой отец Яба был торговцем овцами и козами. Он владел шестьюдесятью акрами земли, и тут надо сказать, что и его отец, и все его предки до седьмого колена владели верблюдами и овцами. Состарившись, отец начал постоянно говорить, что его сыновья не ходят в мечеть. Покуривал и ворчал.

Мои старшие братья и сестры рассказывали мне, что, когда отец был молодым и только начинал работать, он покупал на рынке в субботу одну козу и затем продавал ее где-то еще, получая за это небольшую прибыль. Со временем он собрал стадо около двухсот голов. Но, наверное, овцы и козы не приносили особой прибыли, так как в нашем доме было всего две комнаты, ну, еще двор с небольшой кухней, так что такому большому семейству, как наше, было тесно. Мой старший брат Шиар, начав работать, посылал деньги, на которые мы построили еще одну комнату; Айи держала там свою швейную машинку, с которой я играла, пока никто не видел. Я спала там же, рядом с машинкой, если только в дом не приходили гости.

Шиар – режиссер в Германии, где он снял фильм под названием Mes (Walking) – о сумасшедшем старике из курдской деревни на юге Турции. Старик знакомится с бедным мальчиком, который продает жвачку. В фильме их район захватывают турецкие войска. Картина моего брата спровоцировала протест в Турции, потому что в нем старик курд дает пощечину турецкому военному, а это, по словам некоторых, нельзя показывать – зрители могут не понять, где в фильме реальность, а где вымысел.

Я никогда не видела своего старшего брата Шиара, потому что он уехал из Сирии в 1990 году, когда ему было семнадцать, задолго до моего рождения. Он уехал из дому, чтобы избежать призыва в армию и не быть посланным на войну в Персидском заливе. В те дни мы дружили с американцами. Сирия не хотела, чтобы курды учились в ее университетах и работали на государственных должностях, но зато она хотела, чтобы мы воевали в сирийской армии и вступали в партию Баас. Каждый школьник должен был вступить в партию Баас, но Шиар отказался и смог сбежать, когда его с другим мальчиком вели подписывать бумагу о членстве. Он всегда мечтал стать режиссером, что странно, потому что, когда он рос, в нашем доме в Манбидже не было даже телевизора, только радио, так как старейшины нашего племени телевизоры не одобряли. Когда Шиару было двенадцать, он создал свою радиопередачу с несколькими одноклассниками и пользовался любой возможностью, чтобы посмотреть у кого-нибудь телевизор. Каким-то образом моей семье удалось собрать $ 4500, чтобы купить ему фальшивый иракский паспорт в Дамаске, после чего он полетел в Москву на учебу. В Москве он надолго не задержался и поехал в Голландию, где получил политическое убежище. Режиссеров-курдов не так уж много, поэтому он знаменит в нашей общине, но нам не рекомендовалось упоминать о нем, так как режиму не нравились его фильмы.

На нашем фамильном древе показаны только мужчины, но там нет Шиара – если кто-то проследит его связь с нами, начнутся проблемы. Я не понимаю, почему на древе не должно быть женщин.

Наша мать Айи была неграмотной, ее выдали замуж за моего отца, когда ей было тринадцать. К моему нынешнему возрасту она была замужем уже четыре года и родила сына. Она обшивала всю нашу семью, могла показать любую страну на карте и всегда помнила, кто откуда должен вернуться. Ей также хорошо давался счет, и торговцы на базаре даже не пытались ее обсчитать. Всем в нашей семье хорошо давалась математика, кроме меня.

Мой дедушка по маминой линии был арестован французами за ношение оружия и оказался в одной камере с ученым человеком, который научил его читать. Мама хотела, чтобы мы все получили образование. Моя самая старшая сестра Джамила ушла из школы, когда ей было двенадцать, так как девочки нашего племени не должны получать образования и обязаны вести домашнее хозяйство. Но все сестры после нее – Нахда, Нахра и Насрин – пошли в школу, как и мальчики – Шиар, Фархад, Мустафа и Бланд. У нас, курдов, есть поговорка: «Мужского или женского пола, но лев всегда остается львом». Яба всегда говорил, что дети могут выжить, если будут учиться, получат хорошее образование и будут хорошо сдавать экзамены.

Каждое утро я сидела на крыльце и провожала братьев и сестер взглядом, смотрела, как они, размахивая портфелями, идут и болтают с друзьями. Крыльцо было моим любимым местом, где я играла с глиной и наблюдала, как приходят и уходят люди. Больше всех я ждала одного человека – продавца салепа. Если вы не пробовали салеп, то это что-то вроде изумительно вкусного молочного коктейля с молотыми клубнями горной орхидеи и с добавлением розовой воды или корицы для вкуса. Салеп разливают по чашкам из алюминиевой тележки. Я узнавала, что идет продавец салепа, по строчкам из Корана, переложенным на музыку, которую он всегда включал на своем динамике. Другие торговцы включали другую музыку.

Когда наступал вечер и все торговцы уходили, мне становилось одиноко, и только Яба иногда выходил покурить и пощелкать своими четками, если ему не спалось. С правой стороны от дома, между нами и нашими родственниками – мой дядя и мои двоюродные братья и сестры жили рядом, – росло высокое кипарисовое дерево, которое в темноте казалось жутким. На нашей крыше постоянно появлялись бродячие кошки и собаки, и они заставляли меня дрожать от страха, потому что я знала – если бы они за мной погнались, я бы не смогла убежать. Я не люблю кошек, собак и вообще тех, кто быстро бегает. У нас там была семья белых кошек с рыжими пятнами, которые шипели на любого, кто подходил близко, и я их просто ненавидела.

Единственная пора, когда мне нравилась наша крыша, это когда наступали летние ночи. Мы все спали на крыше, окруженные густой темнотой; свежий ветерок из пустыни приятно холодил щеки. Я любила лежать на спине и глядеть на звезды, которых было так много и которые были так далеко. Они разливались по всему небу, будто мерцающая тропа. Глядя на звезды, я мечтала стать астронавтом, потому что в космосе можно парить в невесомости и ноги там не нужны.

Интересный факт, который я узнала не так давно, состоит в том, что в космосе невозможно плакать. Из-за нулевой силы притяжения слезы не будут падать, а будут собираться на глазах как водяной шарик, а потом расползаться по всему лицу, так что лучше не плакать.

Алеппо, Сирия, 2003–2008

Люди всегда смотрели на меня по-другому. Мои сестры – настоящие красавицы, особенно Насрин с ее длинными блестящими волосами цвета красного дерева и белой кожей, которая на солнце слегка покрывается веснушками. А я – ну, я больше похожа на аравийку, у меня большие передние зубы, мои глаза постоянно крутятся во все стороны, а очки вечно спадают на нос. И это еще не все.