Из сборника «Романтические цветы» Сонет Как конквиста́дор в панцире железном, Я вышел в путь и весело иду, То отдыхая в радостном саду, То наклоняясь к пропастям и безднам. Порою в небе смутном и беззвёздном Растёт туман… но я смеюсь и жду, И верю, как всегда, в мою звезду, Я, конквиста́дор в панцыре железном. И если в этом мире не дано Нам расковать последнее звено, Пусть смерть приходит, я зову любую! Я с нею буду биться до конца И, может быть, рукою мертвеца Я лилию добуду голубую. Крыса Вздрагивает огонёк лампадки, В полутёмной детской тихо, жутко, В кружевной и розовой кроватке Притаилась робкая малютка. Что там? Будто кашель домового? Там живёт он, маленький и лысый… Горе! Из-за шкафа платяного Медленно выходит злая крыса. В красноватом отблеске лампадки, Поводя колючими усами, Смотрит, есть ли девочка в кроватке, Девочка с огромными глазами. – Мама, мама! – Но у мамы гости, В кухне хохот няни Василисы, И горят от радости и злости, Словно уголечки, глазки крысы. Страшно ждать, но встать ещё страшнее. Где он, где он, ангел светлокрылый? – Милый ангел, приходи скорее, Защити от крысы и помилуй! Между 1903 и 1907 Рассвет Змей взглянул, и огненные звенья Потянулись, медленно бледнея, Но горели яркие каменья На груди властительного Змея. Как он дивно светел, дивно страшен! Но Павлин и строг, и непонятен, Золотистый хвост его украшен Тысячею многоцветных пятен. Молчаливо ждали у преддверья; Только ангел шевельнул крылами, И посыпались из рая перья Лёгкими сквозными облаками. Сколько их насыпалось, белея, Словно снег над неокрепшей нивой! И погасли изумруды Змея И Павлина веерное диво. Что нам в бледном утреннем обмане? И Павлин, и Змей – чужие людям. Вот они растаяли в тумане, И мы больше видеть их не будем. Мы дрожим, как маленькие дети, Нас пугают времени налёты, Мы пойдём молиться на рассвете В ласковые мраморные гроты. <1907> Смерть
Нежной, бледной, в пепельной одежде Ты явилась с ласкою очей. Не такой тебя встречал я прежде В трубном вое, в лязганье мечей. Ты казалась золотисто-пьяной, Обнажив сверкающую грудь. Ты среди кровавого тумана К небесам прорезывала путь. Как у вечно жаждущей Астреи, Взоры были дивно глубоки, И неслась по жилам кровь быстрее, И крепчали мускулы руки. Но тебя, хоть ты теперь иная, Я мечтою прежней узнаю. Ты меня манила песней рая, И с тобой мы встретимся в раю. <Осень 1905> Думы Зачем они ко мне собрались, думы, Как воры ночью в тихий мрак предместий? Как коршуны, зловещи и угрюмы, Зачем жестокой требовали мести? Ушла надежда, и мечты бежали, Глаза мои открылись от волненья, И я читал на призрачной скрижали Свои слова, дела и помышленья. За то, что я спокойными очами Смотрел на уплывающих к победам, За то, что я горячими губами Касался губ, которым грех неведом, За то, что эти руки, эти пальцы Не знали плуга, были слишком тонки, За то, что песни, вечные скитальцы, Томили только, горестны и звонки, За всё теперь настало время мести. Обманный, нежный храм слепцы разрушат, И думы, воры в тишине предместий, Как нищего во тьме, меня задушат. <Октябрь 1906>, Париж Крест Так долго лгала мне за картою карта, Что я уж не мог опьяниться вином. Холодные звёзды тревожного марта Бледнели одна за другой за окном. В холодном безумье, в тревожном азарте Я чувствовал, будто игра эта – сон. «Весь банк, – закричал, – покрываю я в карте!» И карта убита, и я побеждён. Я вышел на воздух. Рассветные тени Бродили так нежно по нежным снегам. Не помню я сам, как я пал на колени, Мой крест золотой прижимая к губам. «Стать вольным и чистым, как звёздное небо, Твой посох принять, о, Сестра Нищета, Бродить по дорогам, выпрашивать хлеба, Людей заклиная святыней креста!» Мгновенье… и в зале весёлой и шумной Все стихли и встали испуганно с мест, Когда я вошел, воспалённый, безумный, И молча на карту поставил мой крест. <Июнь 1906> |
