Кристальный лабиринт - место, где не отличишь иллюзию и реальность, где настоящее, прошлое и будущее сплетаются в единый узел, нет там различий, нет делений-отрезков. Ведет Кристальный и в миры параллельные, и в миры, фантазией человеческой созданные, и в альтернативные реальности. И Мадлен, уставая бежать порой, сворачивает, сходит с бесконечного пути-дорожки, заглядывает в окна-порталы, купается в ледяных ручьях, срывает изумрудные листья с причудливых деревьев, впитывает силу странных, иных солнц. Мадлен - фея света, но что есть магия в Кристальном - ничто, насмешка козявки над гигантом слоном. И солнца не такие здесь, странные, чуждые. Прикасается к ним Мадлен и не может войти в тесный контакт, жалкие крохи лишь получая. Не достает ей солярийского света-тепла. Редко пользуется магией девушка, но всегда наготове, всегда готова трансформироваться. И не то чтобы дикие звери и ночные твари иных миров, фантазией порожденных или творцом невидимым созданных, ее пугают. Иных созданий чурается, не желает встретить Мадлен. Не одна она разгуливает в лабиринте.
Мадлен иногда встречала их, других людей. К счастью или к печали, но все они были мертвы. В неожиданных местах натыкалась на них Мадлен. Пройдет за очередной поворот и наткнется на ветхий скелет, неловко прикрытый лоскутами одежды, тлеющей, рассыпающейся от одного прикосновения. Чертят, царапают что-то на полу скелеты, пытаясь передать таким же несчастным свои предсмертные послания, но изменчив лабиринт, дрожит-колеблется, не останется на нем букв и знаков - все сотрет, скроет. Однажды, правда, Мадлен наткнулась на “свежачок” - труп женщины был еще теплым. Тогда девушка корила себя за то, что не успела, опоздала. Возможно, у нее была бы тогда спутница. Сейчас Мадлен рада этому. Она вообще многое в жизни пересмотрела. Изменилась Мадлен, но не отступилась от своей цели - должна спасти она короля Радиуса, любой ценой спасти.
Мадлен и на живых людей натыкалась. Увидела как-то раз за поворотом фигуру движущуюся, обезумела вся, кинулась вперед, закричала, поскальзываясь на гладком полу. Но догнала все же.
- Ба, живая! Чего встала? Пошли, у нас не так много времени! - вот так поприветствовал парень Мадлен, когда она, опьяненная радостью встречи, подбежала к нему и чуть не кинулась в объятия. Опешила Мадлен, но не стала ничего говорить. Мало ли, какие причуды у человека, может, много времени он уж провел в лабиринте.
Клаус, как звали парня, был с Зенита и набор привычек имел тот же, зенитовский. Зачем-то порой долго стучал по стене, мерил пол шагами, орал, слушая звук эха, высчитывал что-то, объяснял Мадлен, что она ничего не понимает в этой жизни и что он пытается спасти их. Клаус порой безумно вращал глазами, корчил рожи, вдруг начинал хохотать, словно нашел нечто на удивление смешное, а то вдруг хмурился, насупливая брови. С Мадлен парень не разговаривал почти, да и она была только рада этому. Именно Клаус приучил сходить девушку с пути и входить в двери-порталы, хотя поначалу Мадлен противилась, доказывала яростно, что должна исполнить она долг перед своим монархом, сообщить, предупредить о покушении.
- Мать, никуда не денется твой король. А мы подкрепиться, выспаться должны. Лучше сойти. Не только люди ведь в лабиринте бродят, - отвечал Клаус.
Кто еще в лабиринте шастает, Мадлен не спрашивала, догадывалась, кажется.
Когда свернули они в первый раз, дрожала Мадлен, ворочаясь на мягкой траве и смотря на лиловое небо, звездами не усыпанное. Слушала, как где-то вдали кукарекали-выли хищники, Дракона молила, чтоб не растерзали их твари, морщилась от еле слышного похрапывания Клауса: вялого, с присвистом. Корила себя за то, что утеряла так много драгоценного времени, но привыкла потом, смирилась и признала справедливость таких схождений: не чувствует организм холода, голода, усталости, но требуется ему подпитка, требуется отдых, иначе - смерть. Возможно - Мадлен достоверно не проверяла. Так сказал Клаус, и она предпочитала слушать его. Клаус часто говорил дельные вещи, хотя и чудил много.
Например, всегда носил с собой старый, пыльный, болотного цвета рюкзак, в котором бережно хранил… Сковородку, полную бутыль подсолнечного масла и нож - верный острый нож, который был для Клауса как зеница ока.
- Без ножа прям сейчас ложиться и умирать. Бхаха! - смеялся Клаус. - Нож потеряешь - никем станешь, - впрочем, он никогда не давал оружие свое Мадлен.
Насчет масла и сковородки парень так объяснял:
- Хочу, мать, яичницу себе пожарить. Вот выберусь, ей Дракону себе пожарю. Беленькую такую, с глазами-желтками. И хлебушка можно. А еще ломтик бекона, и вообще красота будет. Это тебе, мать, не мясо здешних хищников. А там, на Зените, я всегда любил яичницу. До смерти любил, до колик. Так что, мать, хорош лясы точить, подрапали дальше.
- Думаешь, выберемся? - Мадлен сама-то в это верила с трудом, но жила в ней еще надежда.
- Эх… Бхахаха! - отвечал Клаус, и они двигались дальше.
Клаус верил, что выход есть. Говорил, если все повороты попробовать, то выберутся они когда-нибудь. Наконец. Мадлен верила и шла за ним, шла за человеком странным, нелепым, но единственным ее компаньоном. И у Клауса была типичная для зенитовца внешность: вырвиглазные кислотные волосы цвета фуксии, вьющиеся почему-то, иногда целыми прядями выпадающие, холодные глаза бирюзовые, стальные чуть, механические, приоткрытый слегка рот, из которого иногда слюна капала. Странный был Клаус, в общем. И умер он тоже странно.
Внезапно, во сне, вечером (если разумно на дни деление) еще бурчал, разговаривал, хохотал и даже повизгивал. Тогда Мадлен предчувствовала что-то странное, интуиция фейская, видать, срабатывала, о чем и поведала Клаусу.
- Ба, мать, что может случиться? - удивился он. - Спи уж и не морочь мне голову.
А на утро проснулась Мадлен, видит, не шевелится Клаус, дергает его за плечо, пытается растормошить, но не дышит уж парень. Теплый еще, но неподвижный, трупный, неживой. Что почувствовала тогда Мадлен? Что-то перевернулось в ее душе, равнодушно взглянула она на смерть спутника. Бывает. Все умирают. Нашел Клаус свой выход, хоть и не попробовал все повороты, если, конечно, не продолжит теперь дух его плутать по коридорам. Отравленным коридорам. Встала Мадлен, взяла в руки драгоценный нож и обрезала свои белокурые волосы, по спине волнами сбегавшие. Упали длинные пряди на землю да тут и остались. Не жалела их Мадлен, а зачем? Мешались только, за камни-траву цеплялись. Осмотрела девушка рюкзак Клауса да за дело принялась.
Потрескивает костерок весело, взметываются вверх озорные язычки пламени, шипит масло на черной сковородке, пузырится, похрустывает-жарится нежно-розовое мясо, черной корочкой покрывается. Текут у Мадлен слюнки - вкусен-сочен Клаус, с наслаждением зубы в него впиваются. Не достанется он теперь тварям местным. А Мадлен голодна, вдруг зверский аппетит проснулся. На миг показалось ей, что шевелятся-моргают глаза Клауса, когда резала тело его, но лишь вонзила фея нож с удвоенной силой. А чего мясу-то пропадать? Сковородку и бутыль с маслом, рюкзак и то, что Клаусом раньше было, оставила Мадлен в этом мире, только нож взяла и вошла в Кристальный, сытая, обновленная и готовая путь держать.
Не довелось тебе, Клаус, яичницу на сковородке своей приготовить - сам на ней пожарился. А ты, Мадлен, беги, пока бежится, обгоняй время, если сможешь. Беги-беги, Мадлен, верная солярийская подданная.
***
Двух вещей Мадлен боится, отбрасывает, думать не желает. Колотит дрожью ее, синим огнем горят легкие, мозг внезапно тяжелым становится, увеличивается, давит на виски, череп разломать пытается. Двух вещей Мадлен боится - смерти и времени.
Смерть в лабиринте оставалась вне понимания Мадлен. Натыкалась она на скелеты, крошащиеся, трухлявые и суховато-молочные. Был бы ветер - покачивались бы из стороны в сторону, клацали зубами, шевелили кистями рук, заставляя умирать от сердечного приступа слабеньких и трусливых людишек. От чего они умерли? Прикончил их невидимый враг? Погибли от неизвестного вируса-заразы, блуждающего в этих стенах? Или сами себя убили, прикончили, потому что не смогли больше вынести столь своеобразных, язвительно хохочущих пыток? Как подумает об этом Мадлен, так горит вся, алеют исхудалые щеки ее. Та женщина… Не было следов насильственной смерти, выглядела она спокойно, словно прилегла отдохнуть, но так и не встала. А Клаус… Вечером еще живой был, разговаривал, ворчал, а наутро уж и не дышал. Не был растерзан, отравлен или убит каким-либо живым существом. Словно сам умер, естественно, просто, обыденно. Но от чего? Что причиною было? Холодеет Мадлен, дрожит, покрывается липким потом: выходит, что-то делает лабиринт с людьми, что-то изменяет в них, и падают они замертво внезапно, в одну секунду, без предупреждения. Успевают ли понять несчастные, что происходит? Мадлен боится умереть вот так же: глупо и нелепо, не хочет кончить одним из скелетов, нелепо встроенных в коридоры-повороты. Иногда слышит Мадлен за тонкой сизо-парной стеной тяжелое дыхание, тихий рык, а порой и видит причудливые силуэты-очертания тварей - рогатых, хвостатых, крылатых, черно-темных таких, осязаемых почти. Кровожадны и невероятно сильны их ауры - ощущает это фея и легко, словно ветер, несется прочь, не хочет за стену взглянуть, узнать, а кто там притаился, чего ждет-дожидается.
