– Я, насколько мне удается, – произнес задумчиво и нерешительно Давид, – начинаю тебя немного понимать. Но мне сказали, что ты говоришь, что и государство должно быть разрушено. Многие, услышав твои речи, начинают поговаривать и о том, что, если государство должно быть разрушено, то и сам царь Измавил должен быть отстранен от власти. Этим воспользовались его враги, которые, я слышал, замышляли заговор, подбивая чернь к беспорядкам, но они, я также это слышал, были схвачены и тайно казнены. Объясни же, почему ты говоришь, что государство должно быть разрушено.
– О мудрый мой собеседник, – отвечал ему Заратустра, – ты, как и все остальные или не понял меня, или до твоих ушей дошло искаженным то, что я говорил. Когда я говорю, что государство должно быть разрушено, я лишь имею в виду, что должно быть разрушено внутри человека представление об общественном устройстве. Разрушить государство сейчас – это все равно, что уподобиться тем диким племенам, которые обитают на Севере нашей страны. Там мы с тобой не имели бы возможности вести такие беседы, ибо вынуждены были бы или охотиться за пищей, или защищать ее от своих же соплеменников. Ты знаешь, в этих диких племенах нет государственного устройства, и все решает сила мускулов, а не ума. – Тут он снова прервался и оглядел зал, в котором они сидели. Зал потихоньку начал наполняться. За одним из столиков, словно подтверждение его слов, началась перебранка, грозящая перейти в драку, но слуги заведения, быстро оценив обстановку, молча вытолкали спорящих за дверь, предоставив им возможность решить свой спор за стенами харчевни.
– Ты сам видишь, если все правильно понимать, я не мог призывать разрушить государство. Я лишь говорил о том, что каждый человек, который стремится к истинной своей сущности, должен разрушить государство в самом себе, ибо дорога к себе без этого немыслима. Толпа же слышит лишь громкие слова, но не хочет и, наверное, не может идти в глубь их смысла. Глубина и истинный смысл всегда сложны и непонятны. А громкие слова за счет своей кажущейся простоты не требуют объяснений, громкие слова всегда не знание, а лишь призыв к действию, порой безумному. – Так говорил Заратустра своему собеседнику в сером плаще, сидя после сытного обеда в маленькой харчевне, которая называлась «У веселого Сулеймана».
Давид с интересом смотрел на него. Ему с большим опытом общения с людьми, знавшему, благодаря своим шпионам, которые были на каждом углу, в каждой спальне этого города, все, чем дышат подданные царства, с такими людьми, как его собеседник, встречаться не приходилось.
Видел он пророков, которые чаще всего оказывались либо безумцами, либо притворщиками, получающими от своих пророчеств материальную выгоду. Встречался он и с бунтарями, которые своими речами подбивали простой народ к бунту, чтобы на волне этого бунта вдоволь пограбить и набить свои карманы, а потом скрыться с награбленным за пределами царства. Приходилось ему общаться, допрашивать знатных заговорщиков, которые, прикрываясь кто религиозными, кто генеалогическими причинами, стремились захватить власть. Все они, прикрывая свои истинные цели, говорили о всеобщем благе, стремясь при этом к своим личным, глубоко корыстным целям. Сейчас перед ним сидел человек, который говорил, что все его поступки продиктованы его сугубо личной целью, которая хоть и была непонятной, но была его личной. Этот человек, как понял Давид, хотел, изучая поведение и повадки людей, их манеры истолковывать различные высказывания, найти для себя путь к тому, что он называл свободой. Этот человек хотел открыть в себе сверхчеловека.
Не будь такое тревожное время, он не представлял бы никакой опасности, даже, наоборот, этот эгоист до мозга костей был бы полезен, если было бы время объяснить и истолковать для простого люда истинный смысл его речей. На основе его высказываний можно было даже создать новую религию, религию самосовершенствования, поиска Бога внутри себя. Новую религию взамен существующей, где имелось много капризных богов, которые постоянно ссорились между собой, и которые были так похожи на людей, что даже простой народ смеялся над ними, сочиняя про них всякие непристойности. Это очень злило верховного жреца. «Да…, не вовремя ты пришел Заратустра, – не сказал, а подумал Давид, – придется тебя завтра арестовать, а затем может быть и казнить».
Давиду на миг показалось, что Заратустра, прочитав его мысли, на неуловимое мгновение нахмурился. Он налил себе вина, сделал несколько глотков и открыто, как-то беззаботно, посмотрел на Давида. Его взгляд был ясен. И догадка, даже если она и была, ничуть не нарушила покой и безмятежность, которые за время разговора так и не покидали его лицо. На какой-то момент их взгляды встретились, но Давид быстро отвел глаза. Ему на миг показалось, что его собеседник своим взглядом проник ему в самую душу, и узнал все его сокровенные желания и мечты, ему стало неловко, и необъяснимо страшно, и чтобы как-то справиться с собой, он спросил:
– Скажи, Заратустра, ты, говорят, пришел к нам из Индии, что ты там делал, и почему покинул такую красивую страну?
Заратустра на некоторое время задумался, казалось, он в это время осмысливал, что же на самом деле он делал в Индии, и сказал:
– Я там также изучал людей. Но по-другому. У меня с самого начала там не было возможности общаться с народом. В первое время там я жил при дворе одного из царей, где почитался за его сына. Но однажды мне пришло видение. Нет, это не такое видение, о которых толкуют разные проходимцы, называющие себя святыми. Это было истинное видение. Вдруг я увидел, нет, вернее будет сказать, понял, что все наше существование на земле лишь иллюзия, которая также далека от истинной картины мира, как далека отсюда та страна, где я родился. И тогда в тот же день я покинул дворец и пошел скитаться. Царь, а звали его Готама, не стал задерживать меня, хотя и любил, как сына. Долго рассказывать, как и где я скитался, с кем общался, но результатом этого стало, что я стал понимать истину, и говорить ее. И там также, как и в этом городе, нашлось много людей, которые назвали себя моими учениками, хотя они мало понимали из моих слов. Они усвоили только одну истину из всего, что я говорил, – они поняли, что наша картина мира лишь иллюзия по сравнению с истинной. Но они при этом не поняли, почему возникает эта иллюзия. Они наивно стали полагать, что истинная картина мира является божественной. Люди всегда стараются обожествить все непонятное. Они не поняли, что картина мира, которую мы воспринимаем, является лишь результатом преломления истинной картины в призме нашего несовершенного восприятия, отягощенного животными инстинктами, живущими в нас. – Сказав это, он посмотрел на Давида, но тот не стал испытывать больше судьбу и отвел взгляд.
– А я уже тогда начал догадываться, что не существует одной картины мира, а их очень много, столько, насколько сложен сам человек, уже не человек, а сверхчеловек. Я пытался объяснить это тем людям, которые называли себя моими учениками, но безуспешно. Мои объяснения настолько всех запутали, что они разделись на группы, которые из-за того, что по-разному трактовали мои слова, начали даже враждовать между собой. – Тут он вздохнул, сделал еще один глоток вина, из стакана, заботливо наполненного слугой.
– Мне стало скучно, и я покинул ту страну, и вот я уже три недели как в этом городе, и вижу, что все начинает повторяться. Я не удивлюсь, если через некоторое время мои «последователи» начнут устраивать между собой дискуссии, переходящие в драки. Я думаю, скоро покину этот город, и пойду на запад, туда, к себе на родину. Может быть, на моем пути мне удастся найти дорогу к свободе, о которой я тебе говорил. Говорят, на Западе есть царь Искандер, который угрожает вашему государству, мне было бы интересно встретиться с ним и поговорить. Я всегда люблю разговаривать с необычными людьми, ибо они стоят на шаг на пути к сверхчеловеку. Тоже самое я могу сказать и про тебя.
Сказав эти слова, Заратустра встал, и попрощался. А Давид же остался сидеть, не зная, что делать: то ли ему бежать за ним и арестовать его, то ли остаться и допить это греческое вино, которое под видом простого, по его просьбе, Сулейман приказал принести своим слугам к ним на стол. Немного подумав, поняв, что время для ареста уже упущено, он знаком подозвал одного из посетителей, сидевшего за дальним столом. Тот, словно очнувшись и поразительно быстро протрезвев, подбежал к нему.
