Мои же руки были заняты тем, что я освобождал от одежды нижнюю часть ее тела: я расстегнул молнию, и длинная юбка, шелестя по черным колготкам, сползла с ее бедер. Мои руки, обняв ее сзади, начали ласкать ее ягодицы, проникая все ниже и ниже под трусики, затем я, подхватив ее на руки, уложил на нерасправленную постель и одним движением снял с нее эти колготки с трусиками и стал нежно, чуть касаясь, целовать ее губы. Она же, все сильнее и сильнее возбуждаясь, справилась, наконец, с моими брюками и, сняв с меня трусы, обхватила меня за бедра своими ногами. Руками, найдя мой член, она заправила его в себя и сладостно застонала под моими движениями. Я же, молча двигаясь, продолжал все так же нежно, чуть касаясь, целовать ее губы, сквозь которые прорывалось ее страстное дыхание, глаза, смотревшие на меня так умоляюще и жалостливо.
Мы долго любили друг друга. Когда, наконец, мы, насытившись, перестали двигаться, она сказала:
– А ты очень нежный, такой нежный… Почему же тебя бросают? – Затем, помолчав, она добавила, – Я знаю почему – тебя очень много, так много… Я с тобой тоже, наверное, буду очень редко встречаться… Нет, не из-за мужа. Женщина, если захочет, всегда сможет изменять так, что муж никогда не догадается.
Сказав эти малопонятные для меня слова, она заснула, положив свою голову мне на плечо. Через некоторое время я тоже заснул. Усталость сделала со мной то, что этой ночью я очень крепко спал. Но сквозь сон я все же чувствовал присутствие моей любовницы. Я проснулся оттого, что перестал ее ощущать. Когда я открыл глаза, в комнате было светло, яркое солнце, пробираясь сквозь покрытые инеем ветви деревьев, освещало мою комнату. На часах было двенадцать. Ольги уже не было, только тонкий аромат ее духов говорил, что она была здесь. Я встал и начал заправлять постель. Во время этой процедуры я на простыне нашел черный длинный волос. Я подумал: «Запах духов скоро рассеется. Хоть этот волос будет напоминать мне о тебе», и бережно прикрепил этот волос к зеркалу. На зеркале я обнаружил записку: «Не ищи меня. Если будет нужно, я сама тебя найду. Оля» То, что она подписалась не Ольга, а Оля, меня сильно тронуло.
Прогноз погоды, прозвучавший по радио, которое я включил после того, как умылся, обещал к вечеру похолодание. И хотя в этот воскресный день мне никуда не надо было ехать, я все же решил, что нужно будет где-нибудь ближе к вечеру взять машину, чтобы она не застоялась на морозе, и сделать кружок по городу. До вечера было еще далеко, и я, спокойно позавтракав, не раздеваясь, лег в постель, чтобы подремать. Похмелья не было, что говорило о том, что наконец-то в наших ресторанах стали подавать качественную водку. Я быстро впал в полудремотное состояние. Запах, оставшийся от Ольги, приятно возбуждал. К тонкому запаху ее духов примешался едва уловимый запах женских волос. Эти запахи будили воспоминания о произошедшем ночью, и я почувствовал сильное чувственное возбуждение. Это возбуждение сменилось ощущением пустоты в области лба, и я, неожиданно для себя, увидел лицо Давида. Давид, сделав удивленные глаза, сказал, или, скорее всего, подумал, так что я это прочитал. Мысли его звучали в моей голове как голос. Он сказал:
– Ба…, да ты сударь делаешь успехи. Поздравляю тебя с первым самостоятельным выходом в надчувственный план. Все же я был прав, когда выбрал тебя в качестве слушателя моей истории. Ты, как я вижу, небезнадежен, наоборот – ты делаешь успехи. Мне надо будет получше присмотреться к руководителю вашей группы. Он, судя по всему, серьезный человек, если можно так называть, человека, стремящегося избавиться от человечности. Ну что ж, если тебе удалось подняться так высоко, так слушай, смотри и чувствуй дальнейшее продолжение моей истории, хотя она в большей степени не моя, но не будем придираться к словам или к мыслям.
Сказав эти слова, Давид исчез, и перед моим внутренним взором появилась картина, мало сказать картина, а действие, самым поразительным было то, что я свободно мог читать эмоции, чувства и мысли, действующих лиц. Вот что я увидел, почувствовал, прочитал:
Заратустра сидел в темной комнате, которую с трудом можно было назвать тюремной камерой. Но маленькое зарешеченное оконце, расположенное почти под потолком, и прочная, и окованная железом дверь говорили, что комната, в которой он находится, все же является тюремной камерой. Сквозь окно падали лучи солнца, которое, судя по теням, какие ложились на пол от небольшого столика и кувшина с водой, стоявшего на столике, прошло половину своего дневного пути и начало неумолимо склоняться к закату. К закату, за которым последует ночь, очень темная в этих местах. Его арестовали совсем недавно. Не прошло и нескольких часов как он, совсем недавно беседовавший со своими молодыми друзьями, был схвачен. Схвачен и доставлен с завязанными глазами в эту уютную комнату с прочной, окованной железом дверью. Судя по всему, его молодые друзья не были схвачены, а разбежались по узким улицам этого города, где он провел уже три недели. Он не понимал, почему его заперли, но догадывался, что причиной могла послужить та встреча, произошедшая два дня назад, когда он в сопровождение своих новых друзей, которых он быстро приобрел в этом городе, возвращался с прогулки. Тогда на перекрестке двух небольших улочек, по одной из которых они усталые возвращались с прогулки, он столкнулся с незнакомцем. Незнакомец отскочил в сторону и громко произнес:
– О шайтан! –и, обращаясь к Заратустре, сказал виноватым голосом – Уважаемый! Прости меня, неуклюжего, – хотя по тому как он ловко и вежливо поклонился, его никак нельзя было назвать неуклюжим.
На что Заратустра, ответил:
– Не стоит извинений, – я сам виноват, что не заметил на своем пути такого неуклюжего, и не освободил дорогу. И теперь, благодаря своей неосторожности, вынужден буду чинить свой кафтан, – с этими словами он начал заправлять образовавшуюся в кафтане дыру за его складки.
Прохожего ничуть не оскорбил дерзкий тон, с каким Заратустра ответил ему. Он стоял и улыбался, казалось, что виновато. Но что-то в его поведении, может быть, в манере произносить слова, говорило о том, что он нисколько не сожалеет о столкновении, а даже рад.
Заратустра внимательно посмотрел на него. Одет этот «неуклюжий» господин был в серый плащ, капюшон не был накинут на голову, хотя весь его облик был таков, что накинутый капюшон более соответствовал бы ему. Несмотря на виноватую улыбку, его глаза свидетельствовали об обратном. Эти глаза пристально изучали собеседника. Взгляд этих глаз был жестким и проникающим. Сквозь такой взгляд редко проскальзывает какая-либо эмоция. Обычно люди за таким взглядом прячут свои мысли. Посмотрев более внимательно на собеседника, Заратустра понял, что такому человеку есть что прятать. Ему стало интересно. Ему всегда было интересно общаться с людьми неизвестными, так как он искал в человеке все то, что делает его менее человечным. Он начал думать, как бы с ним поближе познакомиться и поговорить.
Обладатель серого плаща, будто бы прочитав это его желание, уже весело улыбаясь, произнес:
– Еще раз прошу простить меня, я порвал твой костюм. Я не швея, и не смогу починить его. Но в качестве компенсации прошу разрешить угостить тебя обедом. Тут недалеко есть небольшая харчевня. Кормят там неизысканно, но терпимо, и там подают неплохое вино.
– Не стану отказываться, – непринужденно сказал Заратустра, – тем более, что я голоден. Хотя еда и вино не заменят мне порванного кафтана, но, наверное, помогут мне преодолеть ту досаду, которую я испытываю по этому случаю, – и последовал за незнакомцем. Его спутники без слов поняли, что их товарищ хочет на сегодня покинуть их, и пошли дальше в город. А Заратустра с незнакомцем, пройдя несколько домов, которые в этом районе города не отличались ни красотой, ни чистотой, и, повернув в маленький переулочек, оказались перед небольшой разукрашенной дверью. Над этой дверью висела табличка, призывающая всех прохожих отобедать у веселого Сулеймана. У входа сидели нищие. Обладатель плаща небрежно бросил одному из них монетку. Затем он пригласил своего спутника пройти внутрь, для этого им пришлось спуститься по нескольким ступенькам, так как каменный дом, который использовался под харчевню, уж слишком долго стоял на этом месте и успел осесть. Несмотря на внешнюю ветхость здания, внутри было чисто и опрятно. Только скатертей не было на небольших столах, которыми было уставлено полутемное помещение. Свет, проникающий через небольшие окна, расположенные ближе к потолку, все же был достаточен.
