– Борь, пошли к нам. У нас утка жареная.

Боря грустно улыбнулся:

– Спасибо, но у нас еще тоже утка осталась. Давай лучше к нам пойдем, у меня такая книжища есть – зачитаешься. И маме моей будет повеселей лежать. Потопали!

Толстая тетя Валя сидела на железной кровати. Со мной поздоровалась так просто, будто не месяц назад, а вчера меня видела. Пока Боря кипятил чай, она начала рассказывать про дальние страны, про пиратов с деревянной ногой, про Остров сокровищ. Говорила не просто так, а как артистка настоящая – за каждого пирата разным голосом. Я аж рот открыл, да, это тебе не бычок, который все качается и качается.

Тетя Валя устала, отвалилась на подушки:

– Что, Влад, заинтересовала я тебя? Это только начало романа, а дальше все так закручено, заверчено. Отличная книга! Сам прочти или маму попроси. Я раньше целые монологи читала, мне так аплодировали, а теперь… – Она развела руками.

Притащив домой толстую потрепанную книжку, я спросил маму, что такое монолог. Она объяснила: монологи читают со сцены, один человек читает. Я сказал, что ей тоже придется прочитать мне вот эту хорошую книжку. И мама вечерами читала ее мне, переживая вместе со мной и с сожалением перевернув последнюю страницу. А потом она велела отнести больной артистке тете Вале мармелад собственного изготовления. Мама варила сахарную свеклу, выпаривала жидкость, потом густую массу подсушивала и ровненько, аккуратненько, как все делала, разрезала на квадратики. С этим мармеладом можно было и чай пить, и просто так с хлебом есть. Конечно, сначала я носил мармеладинки на пробу Розе, и она похвалила мою маму, сказала, что и ее родная, когда была жива, тоже умела хорошо готовить. «Родная» – это слово я часто слышал от папы. Тете Вале тоже сладости понравились – ела, пальчики облизывала, а Боря, попробовав, сказал спасибо, положил несколько мармеладинок на тарелку, прикрыл газетой и куда-то понес. Мы с тетей Валей переглянулись, все поняв.

– Разные они, – вздохнула она. – Эмма – девочка избалованная, интеллигентная, музыкальная.

– А он хороший, добрый, – защитил я Борю, и тетя Валя заплакала.

Папа как-то вечером сказал: «Завтра все пойдем картошку сажать». С утра перед домом собрались заводские и местные. С мешками, корзинами, вилами, лопатами – кто что нашел. Картошку везли дядя Степан на телеге и Боря на своем тракторе с прицепом. Вскинули лопаты с вилами на плечи и пошли. Роза тоже хотела лопату взять, но Фрося отняла. Жиличка наша бывшая шагала по пыли в своих туфельках всепогодных, а рядом с ней Эмма, которую Боря напрасно уговаривал подвезти. Девушка только рукой ему махала, дескать, сама дойду, не беспокойся.

Я представлял ровное вспаханное поле, грядки и колышки, а увидел вздыбленные пласты целинной земли, мышиные норы и убегающих в панике тарантулов и полевок.

– Боронить бы надо, – сказала тетя Фрося. – Куда ж тут картошку бросать – не взойдет.

Женщины негромко загудели, поддерживая Фросю. Какой-то коренастый местный начальник объявил, что боронить некому, да и бороны все на севе, спасибо, что такую землю дали. Дядя Степан посмотрел на папу:

– Может, наших пацанов из цеха приобщить? Разом вскопают.

Но папа отрицательно покачал головой:

– Какие они копальщики на таких харчах. Давайте уж побросаем картошку поровней, присыплем ее, польем, авось взойдет – земля-то вон какая жирная.

– Да, земля у нас жирная, – подтвердил плечистый начальник, разделся до пояса, взвалил на плечо корзину с картошкой и посмотрел на Фросю: – Пойдем, бросать будешь.

Фрося взяла в руки картофелину и запустила ее под земляной пласт, переплетенный старыми корнями. Подбежали местные ребятишки в жилетках и тюбетейках. Начальник что-то сказал им по-своему, поставил корзину на землю, чтобы ребятня смогла дотянуться, и они тоже начали картошку в пласты кидать; получалось у них так ловко, что коренастый заулыбался, а потом прищурил узкие глазки и посмотрел на нас, пришлых.

Понятно, что мы не захотели отставать. Местные мальчишки над нами вежливо посмеивались, а девочки с ожерельями из монет и со смешными тонкими косичками, которых было не сосчитать, приседали и хихикали. Начальник снова сказал им что-то на своем языке, и они всей гурьбой побежали к реке, а когда вернулись обратно и доложили о чем-то начальнику, тот покивал одобрительно.

Втянулись в работу и наши привычные ко всему (кроме мышей) мамы. Роза работала наравне со всеми. И откуда только у нее силы взялись, у худенькой девушки в туфельках! Она не отпрыгивала, когда мыши так и норовили вскочить ей на ноги, не взвизгивала, как другие женщины.

К вечеру, когда мы закончили посадку, от реки приехала пожарная машина и стала поливать наш большой огород. Все разбрелись уверенные, что потрудились зря – не прорастет через эти пласты картошка. Мужчины подались на свой завод, Боря уговорил-таки сесть в кабину усталую Эмму и поехал ставить трактор, а дядя Степан повез на склад пустые корзинки.

Пол-лета мы с ребятами бегали смотреть, не взошло ли что. Сначала чуть ли не каждый день, потом все реже и реже, а потом и вовсе забыли про картошку, и без нее было чем заняться. Мы наблюдали, как быстро меняется степь – становится сухой и какой-то ржавой, в трещинах. Лишь местами седой ковыль красиво переливался волнами да цвели какие-то кустики. В солдатском котелке, где я тополь сажал, вроде бы рос такой же, видно, в земле семечко оказалось. Только мой кустик уже отцвел, и появилась одна сочная темно-фиолетовая ягода, похожая на смородину. Знать бы, съедобная она или нет? Позвал Ваську. Он голову ломал недолго – сорвал ягоду и съел.

– Сладенькая, – почмокал губами:

– Ой! – только и сказал я.

Васька затянул:

– Если что, схороните меня под ракитой. Кстати, что такое ракита? Слушай, я такие кустики еще у речки видел и в овраге тоже. Помнишь? Только там они без ягод.

Что такое ракита, нам было плевать, важно было другое: что ж такое в котелке и в овраге растет? Васька предложил сорвать один куст без ягод и показать дома. Сорвали, показали. Васькина мать сказала, что это паслён, как картошка, помидоры, табак и белена – одно семейство. Вот те раз! Откуда она все знает!.. Васька побледнел и пролепетал испуганно:

– А это есть-то можно?

– Белену, что ль? Не знаю, не пробовала. И чего привязались, лучше б полы вымыли!

Мыть полы нам не хотелось. Мы удрали в степь, сели на горячую землю и призадумались. Васька вот он, живой сидит. Или мало съел этого паслёна, или отрава не подействовала. Пока. Вот будет ему «ракита»!

В степи как-то мрачно стало, навалилась жара. Куда-то исчезли овечьи отары и табуны – видно, от зноя где-то спасались. Даже ящерицы с сусликами пропали, а из птиц только орел все кружил под злым солнцем, словно с высот свои владения осматривал.

– Если это паслён, все-таки вкусная у него ягода, – стал рассуждать Васька. – А если вкусная, разве может она быть ядовитой? Вот белена я в жизни пробовать не стану!

Когда паслён в овраге созрел, Васька уже смело, на глазах мальчишек, слопал целую горсть черноватых крупных ягод. Ели и мы. Сладковато, но не сказать, чтоб уж вкуснотища необыкновенная. Но я все-таки пожалел, что у меня в котелке вызрела только одна ягода. Васька сказал, что надо подождать следующего года: посадим еще, и тогда ягод будет мешок. Следующий год – это для мальчишек как вечность. Но подождем.

Однажды ночью мама подскочила в тревоге к окну: горела степь. И тут же в дверь забарабанили. Кому стучать? У папы ключ есть, да и не запираемся мы. Мама, накинув кофточку, босиком побежала открывать. Вошел коренастый картофельный начальник, сказал, чтоб не больно волновались, огонь, мол, до картошки не дойдет.

– А до нас? – испуганно спросила мама, и он ответил, что и до нас не дойдет, как всегда, у речки, остановится, а дальше ему некуда – дальше одна земля и камень, всё истоптали.

Я вспомнил про лошадей и овец, спросил про них. Мужчина коротко объяснил: скотину уже перегнали, туда, где трава и вода, – и дальше пошел, успокаивать повыскакивавших в коридор женщин.