Анна Павловна. Да куда уж мне… мозоли замучили.

Маша. Ничего, я вас к специалисту отведу.

Анна Павловна. А хорошо бы с твоей мамой повидаться…

Маша. Значит, договорились?

Анна Павловна. Ох, не могу я в поезде… еще и отстану…

Маша. Тетя, вы необыкновенно инертны! А еще говорите, что скакали в молодости. Вы знаете, что Микельанджело в восемьдесят лет влюбился и начал писать стихи?

Анна Павловна. Такой старый?

Маша. Да, не в пример некоторым местным ученым… Ах, тетя, тетя, надо больше двигаться, надо жить, а не доживать!.. Зимой я поеду на каникулы и возьму вас с собой.

Анна Павловна. Хорошо было бы, Машенька… Только… холодно…

Маша. Я вам тулуп достану. И валенки.

Входит Холмогоров, приятно улыбаясь.

Холмогоров. Здравствуйте, Анна Павловна. Мы, кажется, не виделись сегодня?

Анна Павловна (растерянно). Здравствуйте… (Топчется.) Так я, Машенька, пойду?

Маша. Тетя, я же не офицер.

Анна Павловна. Пойду, телевизор посмотрю…

Уходит.

Холмогоров. Какая деликатная женщина Анна Павловна. Вы не поверите, но только в раннем детстве я бывал у нее в гостях.

Маша. А со своим соседом вы знакомы?

Холмогоров. Здороваемся. Он ученый и, видимо, далек от искусства. К тому же люди так трудно знакомятся. Он интересный человек. Но мы не близки, я чувствую.

Маша. А мы?

Холмогоров. Мы?.. Ах да – мы! Мы – как баюкает это слово… Мне кажется – да! Мне хочется верить!

Маша. Но я ведь тоже далека от искусства. Вы знаете, что я собираюсь учиться на кошкиного доктора.

Холмогоров (горячо). Разве в этом дело? Когда я пишу стихи к популярным песням, и простые люди, понимаете? им аплодируют, и я вижу, как у них теплеют глаза, то я знаю, что моя поэзия нужна им. Им! А не снобам.

Маша. А что говорят снобы?

Холмогоров. Разве снобы говорят? Не-ет. Они жуют губами, они… изобрели свой язык, который никому, кроме них, не интересен!

Маша. А кто они?

Холмогоров. Кто?

Маша. А эти – снобы?

Холмогоров. В каждом деле есть свои неудачники. Грубо говоря, это люди, которые не могут заработать на жизнь своими стихами и песнями. И тогда они начинают будоражить общественное мнение. Они апеллируют к толпе, начинают лепить образ врага. Все, что имеет денежное выражение, для них просто – попса! Они мелко мстят!

Маша. Как вы сказали? Мелко… мстят?

Холмогоров. Именно! А что?

Маша. Ничего… Какое-то странное совпадение… Почему же это вас так волнует? Собака лает – ветер носит.

Холмогоров. Вы правы. (Пауза.) Можно… пригласить вас?

Маша. Куда?

Холмогоров. Я покажу вам этот необыкновенный город, мосты, каналы… Вот там – да. Там – только стихи, только блики волн, только небо и гранит.

Маша. Вы даже говорите стихами.

Холмогоров. Я живу в постоянном лирическом напоре. Это – трудно. Иногда даже – смешно. Но иначе нельзя. Ведь пишешь не для себя, не для человечества… Пишешь для единственного человека… Вы понимаете?

Маша. Это-то я понимаю… Вы не были женаты?

Холмогоров. Я?.. Нет, что вы!

Маша. А почему? Простите за нескромный вопрос.

Холмогоров. Я отвечу. Я… считаю священным… нет, не запись в паспорте, а другое, то, что соединяет двоих до конца жизни…

Маша. Как ваших родителей?

Холмогоров. Мм, да… Конечно! Родители – тоже священно, так ведь?

Михаил в костюме подходит к телефону, набирает номер.

Маша (громко). Да, поэзия – единственное, из-за чего стоит жить!

Холмогоров. Поэзия и любовь!

Михаил. Ольга? Это я…

Маша. И любовь?

Михаил. Нет, из дома…

Холмогоров (подхватывая). И музыка!

Михаил. А как он?

Маша. Тсс… Мешаем человеку разговаривать.

Михаил. Так я подъеду сейчас… Да… «Колы»? Хорошо. Еду.

Кладет трубку, уходит.

Маша. А вы говорите – гранит, блики волн… «Колы»? Нет проблем!

Холмогоров. Дело в том, что у многих потребность в духовном общении не развита, к сожалению. Они ее не знают. Так же, как не знают музыки люди, лишенные слуха.

Маша. А вы заметили, как солидно он сказал: «Нет, из дома»? Как они солидно обделывают свои делишки! Как много на улице сытых лиц! Отвратительно сытых!

Холмогоров. Я знаю места, где не ступала нога человека.

Маша. В этом городе? Идем!

Уходят.

Та же кухня. Утро следующего дня. Суббота. Входит Михаил. Зажигает газ, ставит чайник, кастрюльку, засекает время, опускает в воду три яйца.

Входит Колотилина.

Колотилина. Доброе утро.

Михаил. Доброе утро.

Колотилина (начинает чистить, резать овощи). Вы меня извините, Миша, но вы совсем не едите зелени.

Михаил. Да… действительно…

Колотилина. А зелень очень полезна. Грузины едят траву и живут до ста лет.

Михаил закуривает.

Колотилина. Фу, господи! Мало того, что дымите, да еще и себя гробите.

Кто же курит натощак?

Михаил (хладнокровно). Иногда случается.

Колотилина. Говорят, на юге есть город, где не курят.

Михаил. Есть.

Колотилина. Штрафуют, наверное.

Михаил. Конечно.

Колотилина. И правильно делают.

Михаил. Я тоже так думаю.

Колотилина. А зачем же курите?

Михаил. Да так получается.

Колотилина. Что у вас, силы воли нет?

Михаил. Нет.

Колотилина (в затруднении). Нет?

Михаил. Нема.

Колотилина. Это вы так шутите? Думаете, смешно?

Михаил (смотрит на часы). Хоп! Готово. (Снимает кастрюльку, льет туда холодную воду из-под крана). А это, чтобы скорлупка не приставала.

Колотилина (вздыхает, внятно). Все-таки лучше, чем пьяница…

Михаил. О-о! И чайник кипит. Вы только представьте, Зинаида Зинаидовна, какое везение! Почти одновременно сварилось яйцо, и вскипел чайник. Мне кажется, что это означает одно – день начался удачно. Вы только подумайте, на досуге, конечно, не спеша, как мало человеку надо, чтобы ощутить некое эфемерное счастье. Такое маленькое, совсем незаметное, но тепленькое-тепленькое. Свое!

Уходит.

Колотилина. Не-ет, лучше пьяница, чем сумасшедший.

Входит Анна Павловна.

Анна Павловна. Доброе утро.

Колотилина. А, здравствуйте. Спит еще ваша принцесса?