- Владыка… – выдыхает альфа, дрожа, но все равно подымаясь. Кровь струится по его изодранным рукам. Грубые, рваные раны зияют свидетельством недавней пытки. Плащ сброшен, и правда обнажена, но тот, чьего, хотя бы мимолетного, взгляда так жаждал воин, не смотрит, снова шепча искусанными губами.
- Уходи, Киран, - нет смысла извиняться, но не потому, что раны затянутся, оставив после себя лишь белесые доказательства причиненной боли, а потому, что Реордэн знает, что зла на него не держат, понимая. И это тоже больно. Раб должен ненавидеть своего хозяина. Альфа все делал для того, чтобы маг теней его ненавидел: стер его судьбу, насиловал его тело, увечил, был с ним груб и жесток, пытался вывернуть наизнанку его душу, - но Киран лишь безропотно, как и сейчас, склонял перед ним голову, стойко выдерживая все и ни в чем не виня.
Вилар понимал, что причиной стал Ян Риверс. Тот, кого он желал, пусть это желание было слепым, прикрытое отговорками о сильном поколении воинов, которых способен родить Ассее мольфар. Тот, кто принадлежал другому и в тот же момент не принадлежал никому, став яблоком раздора между отцом и сыном. Тот, кто смог обвести его вокруг пальца, причем сделав это так, что репутация аль-шей, как твердыни Ассеи, оказалась под угрозой.
- Мое место подле вас, аль-шей. Такова была воля Ассы, - уверенно ответил мужчина, подымаясь, но подымаясь не для того, чтобы предстать перед своим господином в полный рост, а для того, чтобы, пройдя пару шагов, вновь опуститься на колени, прислонившись виском к бедру альфы. Физическая боль для Кирана ничто по сравнению с тем, что сейчас его владыка испытывал боль душевную, которую маг чувствовал, как свою собственную. Да, он был цепным псом аль-шей, его тенью и личным соглядатаем, его воином и его мечом, его шлюхой и его рабом, но при всем при этом Киран оставался личностью, оставив себе сущую мелочь, которая и не позволяла ему превратиться в безропотный скот, наподобие схета – душу.
Владыка хотел его душу, но альфа не мог её отдать. Слишком много таилось в её глубинах – много того, о чем не стоило знать даже аль-шей. Поэтому мужчина и не подымал головы, опустив взгляд в пол, чтобы не причинить владыке ещё большую боль. Поэтому и не скрылся в тени, роняя драгоценные капли своей крови на холодный пол. Поэтому и не ненавидел Реордэна Вилара, рядом с которым, его тенью, он пробыл почти всю жизнь – и его, и свою.
- Тогда найди его, Киран, - как бы низко это ни звучало, но Реордэн снова приказывал, будто и не было тех минут слабости, которая отныне и до конца его дней была запечатлена на теле его цепного пса. – Найди мне Яна Риверса, - близость теплого, восхитительно пахнущего кровью альфы толкнуло аль-шей на очередную опрометчивость, и он, запустив пальцы в длинные, смоляные, выбившиеся из низкого хвоста волосы своего раба, резко сжал их у корней, таки заставляя мужчину поднять голову.
- Найду, - выдохнул альфа, протягивая руку и пальцами прикасаясь к губам своего владыки. – Клянусь нашей единой кровью.
Реордэн, шумно втянув воздух, резко дернул мужчину на себя, заставляя его приподняться с колен, и тут же впился небольшими клыками в его запястье, жадно глотая такую сладкую и необходимую ему сейчас кровь. Да, это была та тайна аль-шей, которую знали только двое, и если присмотреться к телу мага теней, то на нем можно было увидеть много шрамов-точек в тех местах, где вены отчетливо просматривались под тонкой кожей, и которые оставил Вилар, изредка, как проклятье от своей матери, испытывая непреодолимую жажду крови.
Киран не одернул руку, наоборот – потянулся второй, прикасаясь к щеке альфы, видя, как трепещут его полуприкрытые ресницы, и наслаждаясь этим мигом, единственным, когда он был чем-то более значимым для аль-шей, нежели цепной пес. Реордэн же снова поддался слабости, но лишь на песчинку Числобога, чтобы вновь, пусть и украдкой, взглянуть в глубокие, черные, как ночной полог Лели, глаза альфы, в глубине которых только в такой момент владыка видел нечто большее, нежели обыденная преданность.
Дроу, какими бы сильными воинами они ни были, уже много тысячелетий, с того самого дня, когда кровь Нейя была отделена от крови Тьярога, ощущали свою второсортность и магическую ущербность. Да, темные эльфы были расой долгоживущей, их воинским умениям завидовали, а с политикой их империи считались, но все же в мире, где магия – это не только дар арлегов, но и важнейший показатель мощи расы и державы, дроу всегда занимали нижние ступени влиятельности, возвышаясь разве что над даарийцами.
Такое положение дел во все поколения задевало темных эльфов, но никогда не выходило на первый план, потому как дроу, порой, и между собой не могли прийти к единым решениям, а обособленность Домов становилась все более частым явлением, доходя даже до того, что на территории государства периодически возникали малые державы, возглавляемые главами Домов. Император же, как наследственный монарх, был бессилен, потому что его государство зависело от натуральных и денежных налогов, податей, воинской повинности и работорговли, которыми были обязаны Дома. Фактически, без Домов император был никем, имея реальную власть только на территории дворца и личных поместий, и это притом, что имперская чета была одной из наибольших в Северной Троаре. Возможно, все так бы и осталось, ведь дроу не были расой, склонной к радикальным переменам, о чем свидетельствовало то, что ещё ни один Дом, как бы независимо он ни проводили свою политику, не выступил ни за свою независимость, ни за смену правящего Дома, ни за реорганизацию государства в целом, если бы троарский трон не занял Алеанвир.
В свое время, лет эдак триста назад, когда умер Морнэмир ІІ и был поднят вопрос о престолонаследовании, многие главы Домов поддержали кандидатуру старшего сына усопшего императора – Нармакила, который слыл знатным воином, и которому не было равных в бою. Но, когда Нармакил уже «омывал» свою имперскую корону в ближайшем кабаке, громко распевая походные песни со своими вояками в обществе увеселительных дам, случилось то, что не смог бы предвидеть даже самый искусный алхимик.
Алеанвир, сын императора Морнэмира от святоруски, которая была наложницей в его гареме и как-то исхитрилась понести, несмотря на свое низкое происхождение, с малых лет был при дворе, но никто, естественно, не воспринимал щуплого мальчишку, как одного из двенадцати детей великого Морнэмира, относясь к нему с должным почтением, но и намеренно не ища его общества. Впрочем, сам мальчик и не стремился быть принцем, его полностью устраивало то, что он получал такое же образование, как и законные дети императора, никто открыто его не гнобил и не беспокоил, предоставив самому себе. После второго совершеннолетия Алеанвир отправился странствовать, чему никто не препятствовал, втайне надеясь, что мальчишка где-нибудь всунет свой пронырливый нос и исчезнет так же неприметно, как и прошла вся его жизнь во дворце.
Спустя несколько десятков лет о юном принце-бастарде и думать позабыли, тем более что Морнэмир последние пару месяцев правил на грани жизни и смерти, и все Дома были заняты тем, что распределяли места в совете при новом императоре. А далее, то ли события так совпали, то ли знатные дроу стали слишком беспечны, пустив врага в свой стан, но в день провозглашения Нармакила новым императором под стенами Савасааде разбило свой лагерь многочисленное войско дроу-варваров, которые обитали в западных горах и не подчинялись императору, избирая собственного вождя. Но даже не факт того, что варвары спустились с гор и осадили столицу, поселил в душах глав Домов панику и недоумение, а то, что во главе вахлаков, как дроу цивилизованные называли горцев, стоял Алеанвир.
Большинство глав Домов помнили тонкокостного и хрупкого юнца с белесыми волосами и серыми глазами, которые достались мальчику от его матери-беты, теперь же перед ними стоял воин с могучим разворотом груди, облаченный в шкуры горняков, и смотрящий на некогда сочувственно качающих головой в его сторону мужчин с холодным, предводительским блеском. Противостояния было не избежать, поскольку Алеанвир поставил четкие и предельно ясные условия – корона Северной Троары, но главы Домов, несмотря на то, что дроу – раса воинственная, из двух зол выбрали то, которое принесло бы им меньше всего ущерба. В итоге, уже на рассвете второго дня голова Нармакила из рода Морнэмира ІІ Дома Темного Императора украсила городские ворота, через которые новый правитель и въехал в столицу.
