— Ну почему? Ведь у тебя жена, скоро ребенок родится…

— Для ребенка — позор иметь такого отца, как я, — ожесточенно отрезал Стефан. — Не хочу даже думать об этом.

Вскоре они вышли к машине. И если бы кто посмотрел на них со стороны, то очень удивился бы. Они шли, взявшись за руки — высокий и плечистый мужчина, совершенно седой, в форме офицера СС, а рядом — изящный и совсем молодой юноша, ростом немного пониже, большеглазый и кучерявый, с еврейской нашивкой на пальто. А потом они еще долгое время стояли возле автомобиля, заглядывая друг другу в глаза, словно не могли насмотреться, и не находили слов, которые смогли бы выразить все чувства, всю важность встречи и всю силу их любви. Оба запинались и смущались.

— Мы еще ведь не прощаемся?.. — пробормотал Равиль срывающимся голосом.

— Сегодня — еще нет. Но может быть это произойдет уже завтра. Так что будь готов.

— Я не могу в это поверить, — признался парень.

— Просто я — твоя соломинка, за которую ты долгое время хватался. Но, боюсь, что у меня уже нет сил что-то для тебя сделать. Сломалась соломинка, Равиль…

Стефан печально улыбнулся и распахнул перед ним дверцу, жестом приглашая сесть в салон. Они в полном молчании добрались до города, офицер высадил парня возле дома, где располагалась их квартира, а сам поспешил в Освенцим.

Хотелось в последний раз взглянуть в глаза Гансу Краузе и сказать ему в напутствие пару ласковых. Очень хотелось. А потом, когда это человек навсегда исчезнет из его жизни, наконец вздохнуть полной грудью и с облегчением.

К вилле коменданта Освенцима Ганса Краузе он подкатил как раз вовремя. Тот уже при полном параде стоял на улице, а солдафоны таскали его пожитки и складывали в грузовик.

— Ты даже мебель забираешь? — ехидно спросил у него Стефан, с ним поравнявшись. — Так она казенная!

— А, хорошо, что ты приехал! — встрепенулся Ганс, выплевывая окурок. — Как раз надо с тобой переговорить.

— Н-да? Удивительно. Или ты напоследок надеешься насрать мне в душу?

— Стефан, ты сам знаешь, что все наши разногласия берут истоки в твоей распущенности. С детства ты был испорченным и развратным. Я пытался как мог влиять на тебя, чтобы выправить твою жизнь в нормальное русло, но, как ты сам знаешь, у меня, к сожалению, ничего из этого не получилось.

— Какая досада. Спасибо за заботу, но лучше было бы, если б ты вместо этого занимался своей личной жизнью, а не ломал мою.

— Да, кстати, о личной жизни, — мерзко прищурился Ганс. — А именно — о твоей жене.

— Хоть одно слово о ней, и я дам тебе в морду при всем честном народе, — с угрозой в голосе предупредил Стефан.

— Я ни единого раза не спал с твоей женой, — выдал Ганс.

У Стефана даже рот приоткрылся от неожиданности.

— Да неужели? По-твоему, она мне солгала, что ты избил и изнасиловал ее?! — яростно зашипел он, постепенно теряя над собой контроль.

— Скорее всего, это так. Дело в том, дорогой брат, что фройляйн Анхен было все равно, за кого из нас двоих выйти замуж. В гонке за удачным браком участвовали и другие, в частности твой дружок Отто Штерн. Но поскольку фройляйн Анхен — лагерная потаскуха, ни он, ни я не повелись на ее уловки. Я представления не имею, с кем она была в ту ночь и кто ее избил. Я действительно приходил и стучал, но она не открыла. Я через дверь пытался уговорить ее отменить вашу свадьбу, даже предлагал деньги и хорошее место в тылу, но… она не согласилась. Так что, Стефан, твоя жена не может носить моего ребенка. Если тебе это на самом деле интересно, то спроси у своего собутыльника Отто Штерна. Уж он-то точно это знает.

Слушая его, Стефан постепенно бледнел; он понимал, что нужно срочно уходить, иначе он не выдержит и сделает с братом напоследок что-то страшное.

— Мне это совсем не интересно, — сквозь зубы выдавил из себя он.

— Ты как был дураком, так и остался и в очередной раз опозорил семью, ввел в нее шлюху! — презрительно хмыкнул Ганс.

И Стефан в этот момент вдруг почувствовал великое облегчение. Все. Ведь он взглянул на своего брата в последний раз.

— Прощай, Ганс. Удачи. Желаю легкой смерти.

Уж тут он покривил душой, так как желал ему исключительно тяжелой смерти, самой, которая только могла быть. Страшно, когда родные люди даже в расставании не находили прощения, но сейчас был именно подобный случай. Офицер резко отвернулся и зашагал прочь.

— В Биркенау, к коменданту, — приказал он водителю, разместившись рядом с ним на переднем сиденье.

Отто оказался дома; он занимался тем же, что и Ганс, а именно: собирал свои немногочисленные пожитки, чтобы занять виллу коменданта Освенцима. Оба его чемодана уже стояли во дворе, равно как и объемная сумка с вещами Луизы и ее ребенка.

— Нет никакого покоя! — бормотал Штерн, нервно чертыхаясь и сплевывая на землю. — Гоняюсь из лагеря в лагерь, словно бездомный пес. Когда уже закончится это проклятие!

— Уже совсем скоро, — флегматично ответил Стефан.

Он смотрел на хмурого Отто и понимал, что ему, на самом деле, уже совсем не интересно, от кого беременна его жена, и нет ни малейшей охоты это выяснять. Сперва он вроде разозлился и загорелся, а потом остыл. Не все ли равно? Идет война. И если родится ребенок, он будет Краузе, и точка. Главное — дать жизни выжить, ведь именно в этом и состоит вся суть человеческого существования на земле.

— Организую банкет сегодня. Приедешь? — поинтересовался Отто, уже шагая к машине.

— Нет, — поморщившись, ответил Стефан.

Выпить он мог и дома, а вот терпеть рядом с собой шумную компанию неприятных ему людей он не собирался и уже не был обязан, потому что на данный момент его приписали к заводу, и он был на нем единственным начальником из верхушки СС.

— Послушай, Отто, — наконец спросил он. — Можно личный вопрос? А у тебя вообще есть дети, как ты считаешь?

— Ха! — усмехнулся Штерн. — Если бы! Нет, и скорее всего, уже не будет. Не получается. Во всяком случае, ни одна дама мне не предъявляла претензию, а было у меня их не менее сотни. Да и ладно. Вон чудо мое бегает.

И он указал кивком на дочку Луизы.

— Да, кстати, едва не забыл тебе сказать! Шиндлер приехал, он уже звонил мне, разыскивал тебя и просил, чтобы ты зашел к нему, вроде у вас есть какое-то общее дело. Он остановился в городе, в гостинице.

— Да?

Стефан сразу же забыл и о всех бедах, и о «прощании» с братом, и о своем омерзительном настроении. От сердца отлегло. Итак, Оскар Шиндлер* не обманул, ведь не зря утверждал, что он — человек слова.

Стефан познакомился с ним в Берлине, в одном из ресторанов. Шиндлер пил, плясал, пел, обнимался и фотографировался с немецкими офицерами.

Поначалу Краузе держался от шумного и излишне компанейского балагура на почтительном отдалении, да и траур по матери ему не позволял весело проводить время, а в ресторан он зашел за самым элементарным — поужинать. Но потом получилось так, что Шиндлер к нему прилип, и они разговорились.

Стефан узнал, что этот авантюрный фабрикант вознамерился открыть фабрику изделий из алюминия — посуды и полевых кухонь — и использовать на ней труд заключенных в концлагерь евреев. Так же Оскар недвусмысленно намекнул ему, что ставит своей целью спасение от уничтожения стольких евреев, скольких ему удастся заполучить к себе на производство, где он собирался организовать для своих рабочих нормальные условия труда и достойное питание.

— А потом? — поинтересовался у него Краузе.

Шиндлер сразу понял, что стояло за его вопросом, и дал точный ответ.

— Просто оставлю всех их на фабрике, а сам смоюсь. Далее о них позаботятся коммунисты, а уж те — точно не убьют.

Тут Стефана и озарил план. Он решил предложить Шиндлеру своих близнецов, а также организовать для него еще несколько десятков заключенных в дополнение к тем, что уже имелись.

Странным, конечно, выглядело это пристрастие фабриканта именно к евреям, но, что поделать, ведь у каждого свои причуды.

И вот он появился у них в городе.