Там он нерешительно приблизился к зеркалу. Зрелище было печальное. Он оставался ужасающе худ, правда, лицо его несколько посвежело, и глаза не выглядели столь запавшими, да и чувствовал он себя уже значительно лучше и бодрее. Но все равно внешность его была, как он считал, безнадежно испорчена. Он оторвал взгляд от зеркала и некоторое время огорченно разглядывал свои ладони, трогал огрубевшую кожу. Ссадины и мозоли уже почти зажили, но в целом кожа рук, конечно, была обезображена.

Удрученный, полный томительных и дурных предчувствий, он тщательно умылся, потом старательно отгладил свой серый костюм слуги, который постирал вчера на ночь, снял пижаму и переоделся.

Чтобы преодолеть волнение и скоротать время томительного ожидания, он решил заняться полезными домашними делами и принялся в помощь Луизе чистить картошку.

Весь день он ходил сам не свой, маялся и шатался, словно неприкаянный, из угла в угол. Чем бы он не занимался: мыл полы, топил камин, драил кастрюли, развешивал белье, колол поленья — перед глазами у него был один лишь образ его светлоглазого офицера. Какого чуда ждал Равиль? Ему самому это было не понятно. Ведь Стефан все время, что был в Берлине, считал его мертвым, а значит, мысленно с ним давно уже попрощался.

По иронии судьбы, адъютант Отто Штерна сообщил своему офицеру, что после скоропостижной смерти коменданта Райха всех слуг, находящихся у него в доме, расстреляли, о чем сам Штерн и сообщил по телефону, когда созванивался с Краузе.

Вскоре стемнело. Нервы Равиля к этому времени накалились до предела. Он сидел на своей кровати в полной темноте, вжавшись в угол. Душа его рыдала. Что-то подсказывало ему, что если он сегодня не увидит своего офицера, то они не встретятся более никогда.

Напряженно вслушивался он в лагерную ночную тишину, чутко улавливая каждый звук, будь то лай собак или же рев мотора мотоцикла патрульных, проезжающих мимо комендантской виллы. Казалось, что он даже на какое-то время задремал, прислонившись спиной к холодной стене.

От внезапного шума он распахнул глаза, зрачки его расширились, и он весь напрягся. Во дворе виллы взвыла собака, громко хлопнула входная дверь.

Стефан! Равиль сразу же узнал его голос. Душа рванулась к нему, хоть беги навстречу, одновременно вдруг все существо его охватил такой страх, что захотелось спрятаться.

Тяжелые шаги. Дверь распахнулась. Стефан стоял в проеме, освещенный светом. В темной комнате он не мог увидеть Равиля, который, натянув одеяло чуть не до бровей, продолжал зябко в него кутаться.

— Равиль! — тихо окликнул Стефан.

— Стефан!

В момент Равиль выбрался из-под одеяла и через секунду, слетев со своей жесткой койки, уже повис у офицера на шее. Они судорожно сжали друг друга в объятиях, Стефан впился в его рот жестким поцелуем, от которого юноша чуть не задохнулся.

— Пацан мой ненаглядный, — шептал ему в ухо мужчина. — Ты жив! А мне сказали, что ты умер… Ты не представляешь, что со мной было… Какой же ты худой! Потрепала тебя жизнь. Прости меня!

— Не жизнь, смерть меня потрепала, — с горечью, голосом, дрожащим от волнения и избытка чувств, отозвался Равиль.

Он пытался отстраниться, так как стеснялся своей худобы, но Стефан не отпускал, продолжая прижимать к себе.

— Я все уже знаю, Маркус мне рассказал. Молодец, парень, он разыскал и вытащил тебя. Я о таком счастье даже и мечтать не мог!

Равиль с наслаждением вдыхал запах этого мужчины, смесь шнапса, табачного дыма, его одеколона, и льнул к нему всем своим отощавшим и исстрадавшимся телом.

— Никогда больше тебя не оставлю, — в душевном порыве пообещал ему немец. — Сколько же ты перенес!

— Не больше, чем все остальные, — пробормотал Равиль и тут же мысленно обругал себя, что даже сейчас не смог сдержать язык, а затем спросил, — Господин офицер, вы не знаете, где моя сестра? Что с ней?

Стефан приподнял пальцами его за подбородок, вновь властно поцеловал в губы и ответил, немного помедлив:

— С ней все в порядке, она так и работает в блоке «Канада» в Освенциме. Ты ее скоро увидишь.

— А что же будет со мной? — выпалил Равиль. — Что вы насчет меня теперь решите?

В душе у Стефана невольно неприятно засаднило от того, что парень не сказал ему ни одного теплого слова, что ждал, что верил, а при встрече сразу завел разговор о своей сестре и о себе самом.

Он немного напрягся, в тишине повисла пауза, но Равиль так доверчиво прижимался головой к его плечу и дрожал в объятиях, что все же он вымолвил, правда, немного помедлив из-за нахлынувшей досады:

— Я полагаю, милый, что ты мне еще пригодишься. Ведь так?

Он провел ладонью по бедру парня. Равиля вдруг оставили силы, и он беззвучно и безутешно разрыдался. Стефан усадил его на кровать, а сам встал на колени и взял узкие ладони юноши в свои сильные и горячие руки. Они так все еще и находились в полутьме, свет шел лишь через приоткрытую дверь из коридора.

— А что с твоими руками? — негодующе вскричал Стефан, почувствовав, как огрубела на них кожа.

Он быстро поднялся с пола, шагнул к стене и включил свет. Наконец, они увидели друг друга.

Стефан тоже изменился за месяц их разлуки, похудел, лицо его осунулось и как-бы постарело, более четко проступили мимические морщины возле губ и на лбу, и вообще он выглядел безмерно уставшим. Но все это было ерундой по сравнению с теми переменами, которые за это время произошли с Равилем. Парень быстро отвернулся от офицера и спрятал ладони за спину.

— Покажи руки! — потребовал Стефан дрожащим от негодования голосом.

Равиль поднялся с кровати, с вызовом взглянул ему в лицо и протянул руки ладонями вверх. Тот долго и огорченно рассматривал их, попутно чертыхаясь и проклиная всю эту жизнь.

— Бедненький, — бормотал он, — ну ничего, ты совсем молодой парень, тебе расти и расти, кожа еще десять раз поменяется и примерно через год от всех этих шрамов не останется и следа.

— Я столько не проживу, — ответил Равиль.

После бурной встречи на него нахлынула апатия, он расстроился и как-то даже обессилел. Стефан это заметил и прижался губами к его виску.

— Сегодня я переночую здесь, а завтра мы уедем, — пообещал он. — У меня произошли перемены в жизни, я получил другую должность. А теперь отдыхай, дорогой, а я пойду поболтаю с Отто. Мне есть что сказать ему, негодяю.

— Он не виноват и не обязан был, — сказал Равиль.

— Нет, обязан! — резко отозвался Стефан. — Я тоже помогал ему в некоторых личных делах и прикрывал не один раз его задницу. Обязан!

— Я слышал, его дезинформировали…

— Ничего не знаю, он мог бы не полениться и перепроверить, а, в результате его безалаберности, ты прошел через весь этот ад. Я знаю, что здесь страдают десятки тысяч людей, не слепой. Но для меня более всего важен именно ты. Я чуть с ума не сошел, когда по приезду в Берлин получил весть о твоей смерти. А тут еще и мама умерла. И я стоял на похоронах рядом с ее гробом, а думал о тебе. Я спал с женой, и даже тогда думал о тебе, Равиль. Я не могу ни при каких обстоятельствах представить тебя мертвым. И душа моя все это время была не на месте, металась, я не мог поверить в твою смерть, не мог принять ее и смириться, и мне было так плохо, как будто свет померк и весь смысл моей жизни пропал. Вот что ты сделал со мной! Ладно, потом поговорим об этом. Сейчас отдыхай.

Но Равиль не давал ему уйти, вцепившись немцу в плечи и обвивая его торс. Ему казалось, что все это нереальный сон, и Стефан, едва промелькнув в его жизни светлым лучом, снова исчезнет за грозной и черной тучей, принесенной злым ветром из крематория.

— Не уходи, не оставляй меня! — шептал Равиль влажными от слез губами. Он вновь испуганно затрясся, цепляясь за его рукав, словно за последнюю соломинку.

— Я здесь, и я люблю тебя. Приду к тебе ночью, если ты не против, — пытался успокоить его Стефан.

— Я не против, — тут же быстро согласился Равиль и вновь потянулся к нему губами в поисках поцелуя. — Я буду ждать.