— Все очень просто, господин офицер, — холодно отвечал Маркус. — Стефан не мог смириться со смертью Равиля. Мало того, что мама его умерла на следующий день после нашего приезда в Берлин, а тут еще такое известие. Он чуть с ума не сошел, все мне твердил, что этого не может быть. Равиль, как он утверждал потом, не раз снился ему, говорил, что жив, и просил спасти. Если бы вы видели, господин офицер, в каком состоянии сейчас Краузе! Весь высох, взгляд безумный. Он не хотел возвращаться, пытался найти службу в Берлине, но его вновь отправили сюда, старшим офицером, курировать строительство химического завода. Краузе раньше никому не говорил, да и я сам не знал, что он закончил академию по специальности военного инженера. Вот Стефан и велел ехать мне раньше, чтобы подготовить для него жилье, и клятвенно попросил, чтобы я, первым делом, разузнал подробности о гибели этого еврея.
— Но ведь ежедневно в лагерях умирают сотни людей, — задумчиво сказал Отто. — Ты что же, просматривал все списки подряд в поисках одного единственного номера? На это можно потратить целый год!
— Все гораздо проще, господин офицер, — торжествующе сказал Маркус. — Я искал его не среди мертвых, а среди живых, ведь их не так уж и много. И нашел, буквально через час.
— Черт! — опять с досадой вскричал офицер Штерн и от избытка эмоций даже завертелся на месте. — Ну, извините! У меня своих забот хватает! Буду я носиться и собирать под своей крышей всех евреев, которых этот маньяк умудрился здесь поиметь! Я еще пока не секретарь Стефана Краузе!
— В чем я не сомневаюсь, — довольно хихикнул Маркус Ротманс. — Не представляю, если честно, как вы объясните то, что произошло, нашему Стефану. Мне вас жаль…
— Знаешь, иди-ка ты, голубчик, куда подальше! — взвился Отто. — Все, проваливай, говорю. Еврей, так и быть, останется пока здесь. Луиза его выходит, да и я сегодня же вызову врача. Что стоишь? Вон, я тебе говорю, убирайся.
— А деньги? — невинно поинтересовался Маркус. — Пятьсот марок, которые вы мне проспорили? Если вы действительно на мели, то я могу взять натуральными продуктами. Сойдут тушенка и даже галеты…
— Вон! — гаркнул взбешенный Отто и указал пальцем Маркусу на дверь. — И посмей только нажаловаться на меня Краузе! Быстро вылетишь во фронтовой окоп!
— Хайль! — попрощался с ним Маркус и поскорее сделал ноги, сияя от счастья, что так удачно выполнил возложенную на него Стефаном миссию.
Тем временем Луиза сварила бульон, накрошила в него немного хлеба и принялась кормить Равиля с ложки. Для этого ей пришлось его безжалостно растормошить, так как юноша, хоть и чувствовал себя немного лучше после того, как попил и помылся, но все равно был настолько слаб, что его безудержно клонило в сон, тем более, когда он после всех испытаний попал в чистую постель.
— Смотри, не перекармливай его, — мрачно буркнул Штерн, — а то еще разболеется… И за что мне все это? Что я Стефану теперь скажу? Страшно подумать… Он же просил меня…
Продолжая стенать, он достал из шкафчика графин со шнапсом и налил себе хорошую порцию в стакан.
Тем временем Равиль жадно съел всю еду, которую ему предложили, а после безропотно доверился ласковым рукам Луизы, которая принялась обрабатывать язвы и ссадины на его теле.
Позже он узнал печальную историю жизни этой красивой и доброй женщины. Луиза была немецкой аристократкой и вышла замуж по любви за потомственного русского князя, родители которого эмигрировали в Германию сразу же после революции. Однако, когда началась война, все имущество князя конфисковали, самого его расстреляли, под предлогом сотрудничества с коммунистами, а молодую женщину вместе с ребенком отправили в Освенцим. Да, у нее была дочка, девочка трех с половиной лет.
Отто Штерн заметил Луизу при выгрузке на платформе концлагеря Освенцим, и у него мгновенно снесло голову. Неимоверно падкий до женской красоты, он был готов на все, чтобы сделать ее своей любовницей. Как и ту прекрасную еврейку, учительницу из детского дома, которая не пожелала расстаться со своими воспитанниками, запавшую офицеру в душу на всю жизнь, Менгеле отправил Луизу в колонну мертвых, ведь она не согласилась расстаться с маленькой дочкой.
В этом же случае внутри у офицера Штерна все вскипело, и он решительно вмешался, увел молодую женщину к себе в дом и определил в свои служанки. Просто и сразу заполучить ее ему не удалось. Так как он не хотел насиловать ее, пришлось и поухаживать, и даже прибегнуть к шантажу. Спустя месяц, она сдалась. Не малым фактором в этом сыграло то, что при ней оставался ее ребенок, которому немец пообещал безопасность и жизнь.
Все это Луиза рассказала Равилю, ухаживая за ним. Она словно оправдывалась перед ним, но он ее отлично понимал. Ведь любой нормальный человек пойдет на что угодно, лишь бы выжили его родные.
— Отто не плохой, — сбивчиво говорила Луиза, смущенно отводя глаза в сторону, когда кормила его с ложки жидкой кашей, — не обижает меня, и девочку мою не трогает…
С каждым последующим днем юноша чувствовал, как, благодаря ее заботе, к нему постепенно возвращались силы. К тому же, в течении пяти дней, к нему приходила медсестра из местного госпиталя и ставила капельницу с глюкозой, да еще заставляла пить горькую микстуру, как говорила она, это были витамины. Лечение шло на пользу, и уже через несколько дней Равиль стал чувствовать себя гораздо бодрее.
А ночью его неотступно преследовали кошмары. В основном мучили два тяжких, постоянно повторяющихся сна. Первый — то, что он лежал на полу в бараке, всем узникам раздавали еду, а у него не было миски, он ее где-то потерял. Его пронзала такая страшная, щемящая тоска от безвыходности и близости смерти, и начинали душить слезы. И второй, что опять выдавали паек, а у него не было никаких сил подняться, чтобы встать в очередь, или даже хоть что-то сказать, словно какая-то тяжесть придавливала его к полу, а горло сжимала невидимая и безжалостная рука. Он дергался и бился в попытках вырываться из железных объятий смерти, но бесполезно, крик его так и оставался безмолвным, и он умирал.
От таких сновидений парень просыпался со вскриком и в рыданиях, резко садился на кровати, а потом вцеплялся руками в кусок сухаря, который, к своему великому стыду, взял в привычку постоянно держать у себя под подушкой. Но что он мог сделать? Лишь откусывая маленькие кусочки от черствой горбушки и разминая языком их во рту, он постепенно успокаивался.
Равиль понимал, что его поведение ненормально, что в те дни он находился на грани помешательства, но все равно не мог равнодушно смотреть ни на хлеб, ни на воду, и знал, что пережив такое, уже никогда не сможет стать прежним, беззаботным и смешливым парнем.
С горькой усмешкой он вспоминал, как раньше, бывало, отказывался из религиозных побуждений есть свинину, и как бесился и орал на него за это Стефан.
Да, Равиль знал тогда, что за стенами их уютного дома царил жестокий голод, от которого ежедневно умирали люди. Но одно дело — знать, и совсем другое — испытать на себе эти адские муки, когда организм от острой нехватки калорий начинал пожирать сам себя, а разум мутился, и желание есть превращало человека в тупое животное, одержимое одной лишь мыслью о любом куске, пусть даже это были и последние отбросы.
Через пять дней пришел доктор, вновь осмотрел его и разрешил вставать с кровати, постельный режим закончился.
— Как его состояние? — озабоченно спросил офицер Штерн у врача.
— Все отлично, он быстро восстанавливается, — охотно и оптимистично заверил тот. — Парень на редкость здоровый и выносливый. Еще неделька, и он сможет один вырыть котлован под любой завод.
— Ха-ха! — рассмеялся Штерн, оценив эту шутку.
Впервые за долгое время Равиль получил возможность взглянуть на себя в зеркало и ужаснулся. Сильно он, конечно, исхудал, подбородок и скулы заострились, глаза запали. Но хуже всего было, что ладони и ступни его изуродовали глубокие шрамы от медленно заживающих язв.
Интуиция подсказывала юноше, что напрасно он ждал приезда своего офицера. Надеятся особо было не на что. Скорее всего, когда Стефан вернется, то даже не захочет с ним встретиться. Все дело могло быть в обычном самолюбии. Стефан мог посчитать, что проиграл, не сдержал данного слова, и поэтому уже не был героем в глазах Равиля. Он не спас, не смог. Ведь юношу мог запросто тогда расстрелять тот офицер, убивший остальных слуг покойного Райха, также он мог погибнуть и позже, в других ситуациях.
